Он сказал: – Значит, меня увековечивают для потомства? Дай-ка посмотреть. Белый вождь, разумеется, обратился ко мне по-испански, но его протянутая рука говорила то же самое красноречивее всяких слов, поэтому мне пришлось отдать ему бумагу.
– Что ж, – промолвил Кортес, – лестью бы я это не назвал, но узнать меня, несомненно, можно.
Он показал рисунок Альварадо и другим испанцам, которые издали смешки и кивнули.
– Что же касается художника, – сказал Кортес, не отрывая от меня глаз, – вы только посмотрите на него самого, друзья. Да ведь если снять с него все эти дикарские перья да чуть-чуть припудрить для бледности лицо, он вполне мог бы сойти за идальго, даже за гранда. Случись вам встретить при кастильском дворе человека с такой осанкой и подобным лицом, вы все сняли бы шляпы, чтобы отвесить ему низкий поклон.
Он вернул мне рисунок, и переводчики перевели вопрос Кортеса: – Зачем тебе понадобился мой портрет? Один из моих знатных спутников быстро нашелся с ответом: – Поскольку наш Чтимый Глашатай Мотекусома, к величайшему его сожалению, не сможет встретиться с высокочтимым капитаном, он попросил доставить ему, в память о кратковременном пребывании испанцев в здешних краях, портрет столь славного гостя.
Кортес изогнул губы в улыбке, которая не затронула его невыразительных глаз, и сказал:
– Но я все равно встречусь с вашим императором. Я это твердо решил. Все мы настолько восхищены присланными им сокровищами и великолепными дарами, что горим желанием узреть воочию и другие чудеса вашей столицы. Я и не подумаю об отбытии куда бы то ни было, пока не смогу вместе со своими людьми собственными глазами полюбоваться Теночтитланом. Мне рассказывали, что это самый богатый и прекрасный город в здешних землях.
Когда это высказывание прошло всю цепочку перевода, другой мой спутник, напустив на себя скорбный вид, заявил:
– Аййа, белому господину не стоит пускаться в столь долгий и опасный путь, ибо даже если он и доберется до цели, его ждут одни лишь сплошные разочарования. Мы не хотели в этом признаваться, но Чтимый Глашатай буквально-таки оголил весь город только для того, чтобы преподнести гостям достойные подарки. Мотекусома слышал, что белые люди очень ценят золото, поэтому он и послал все золото, какое только имелось. А заодно и все прочее, имевшее хоть какую-то ценность. Теперь Теночтитлан стал беден и непригляден. Он не стоит того, чтобы им любоваться.
В адресованном Агиляру на языке ксайю изложении Ке-Малинали эта речь прозвучала следующим образом:
– Чтимый Глашатай Мотекусома послал эти пустяковые дары в надежде, что капитан Кортес удовлетворится ими и направится в какое-нибудь другое место. Но на самом деле они представляют собой лишь малую толику несметных сокровищ Теночтитлана. Мотекусома хочет отбить у капитана охоту увидеть истинные сокровища, которыми изобилует его столица.
Пока Агиляр переводил это на испанский для Кортеса, я впервые подал голос, тихонько обратившись к Ке-Малинали на понятном только нам двоим ее родном наречии катликак:
– Твоя задача – переводить то, что говорят, а не придумывать неизвестно что.
– Но это он солгал! – выпалила девушка, указав на моего спутника, и тут же покраснела, поняв, что сама себя выдала.
– Почему солгал он, мне известно, – сказал я. – Хотелось бы теперь узнать, что побуждает к этому тебя.
Переводчица уставилась на меня, и глаза ее расширились, ибо она меня узнала.
– Ты! – выдохнула она с испугом и неприязнью. Наш краткий обмен репликами остался незамечен присутствующими, а Агиляр так и не узнал меня. Когда Кортес заговорил снова, то голос переводившей его Ке-Малинали слегка дрожал.
– Мы были бы признательны, если бы ваш император удостоил нас официального приглашения посетить его великолепный город. Впрочем, почтенные господа послы, можете передать Мотекусоме, что мы не настаиваем на этом, ибо все равно придем туда, хоть по приглашению, хоть без такового. Заверьте его, что мы явимся обязательно!
Мои четверо спутников попытались было протестовать, но Кортес оборвал их, сказав:
– Вот что: мы очень подробно и доходчиво объяснили вам, в чем состоит наша высокая миссия. Наш государь, великий император и король дон Карлос, недвусмысленно повелел нам выказать уважение вашему правителю и испросить его дозволения на проповедь в этих землях святой христианской веры. Во исполнение этого приказа мы всесторонне объяснили вам все, что касается христианства, Господа Бога, Иисуса Христа и Девы Марии, которые желают лишь, чтобы все народы жили в братской любви. Мы также взяли на себя труд продемонстрировать вам непревзойденные качества имеющегося в нашем распоряжении оружия. Кажется, мы довели до вашего сведения решительно все, что вам надлежит знать. Однако, если кому-либо из вас все-таки что-то осталось непонятным, мы напоследок готовы разъяснить это еще раз. Будут какие-нибудь вопросы?
Мои знатные спутники, хотя и выглядели огорченными и возмущенными, предпочли промолчать. Поэтому я прокашлялся и обратился к Кортесу на его родном языке:
– У меня есть один вопрос, мой господин. Белые люди все как один разинули рты от удивления, что дикарь заговорил с ними по-испански, а Ке-Малинали застыла, несомненно, опасаясь, что я изобличу ее или, может быть, пожелаю занять ее место в качестве переводчика.
– Мне любопытно узнать… – начал я, изображая робость и растерянность. – Не мог бы ты сказать мне?..
– Да, – подбодрил Кортес. Все еще изображая смущение и неуверенность, я сказал: – Мне довелось слышать, что твои люди… многие твои люди… отзываются о наших женщинах как о… э-э-э… в некотором смысле несовершенных…
Послышалось звяканье металла и поскрипыванье кожи: это все белые люди, любопытствуя, подались ко мне.
– Ну? Ну? И тогда я с видом глубочайшей заинтересованности, но при этом вежливо и серьезно, без намека на какую-либо грубость или непристойность, спросил:
– Скажи… у ваших женщин… у вашей Девы Марии… есть волосы, покрывающие интимные места?
На сей раз мне показалось, что помимо позвякивания металла и скрипа амуниции заскрипели также их разинутые рты и вытаращенные глаза. Почти все испанцы откинулись назад и изумленно уставились на меня – ну совсем как вы сейчас, ваше преосвященство. Послышалось потрясенное бормотание: «Кощунство! Богохульство! Неслыханно!»
Только один из них, здоровенный огненнобородый Альварадо, громко расхохотался. Он повернулся к двум угощавшимся с нами священникам, обхватил их своими ручищами за плечи и, сотрясаясь от смеха, спросил:
– Падре Бартоломео, падре Мерсед, вас когда-нибудь спрашивали об этом раньше? Учат в семинарии, как подобает отвечать на такие вопросы? Доводилось ли вам прежде хотя бы задумываться на сей счет, а?
Оба священника промолчали, отделавшись сердитыми взглядами и осенив себя на всякий случай крестным знамением.
А вот Кортес, так и буравя меня своими ястребиными глазами, заявил:
– Пожалуй, я ошибся, сравнив тебя с идальго, грандом или придворным. Но, однако, тебя стоит запомнить. И уж будь уверен, я тебя не забуду.
На следующее утро, когда наш отряд собирался в дорогу, Ке-Малинали пришла и властно поманила меня, давая понять, что хочет поговорить наедине. Я нарочно подольше потянул время, а когда наконец подошел к ней, то сказал:
– Интересно послушать, что у тебя на уме, Первая Трава. – Изволь больше никогда не называть меня этим рабским именем.
Обращайся ко мне или Малинцин, или, если угодно, донья Марина. Меня крестили и при крещении дали имя в честь испанской святой Маргариты Марины. Для тебя это, может быть, ничего и не значит, но очень советую оказывать мне подобающее уважение, ибо капитан Кортес высоко ценит меня, а он скор на расправу, когда сталкивается с дерзостью.
– В таком случае, – холодно отозвался я, – советую тебе спать поближе к твоему капитану Кортесу, ибо стоит мне шепнуть словечко, и любой тотонак, едва ты ночью уснешь, с готовностью пырнет тебя ножом под ребра. Ты осмеливаешься дерзко говорить с настоящим господином, который получил «цин» за заслуги и от законного правителя. Учти, рабыня, что своими сказками о якобы знатном происхождении ты можешь дурачить только белых людей. Ты можешь даже понравиться им, выкрасив волосы, словно маатиме. Но твой собственный народ видит тебя насквозь – такой, какая ты есть. Рыжеволосой шлюхой, продавшей захватчику Кортесу не только свое тело, но и нечто большее.
Это задело девушку, и она попыталась высказаться в свою защиту: – Я не сплю с капитаном Кортесом, я служу ему только как переводчица. Вождь Табаско подарил нас белым людям, и всех двадцать индейских женщин они распределили между собой. Меня отдали вон тому человеку. – Она указала на одного из ужинавших с нами командиров. – Его зовут Алонсо.
– И он тебе нравится? – сухо осведомился я. – Насколько мне помнится по первой встрече, ты выказывала пренебрежение к мужчинам и к тому, как они используют женщин.
– Я могу изобразить что угодно, – сказала Ке-Малинали. – Что угодно, лишь бы добиться своей цели!
– И какова же твоя цель? Я уверен, что тот искаженный перевод, который я сегодня услышал, не первый твой обман такого рода. Скажи, зачем ты всячески подстрекаешь Кортеса идти в Теночтитлан?
– Потому что я сама желаю попасть туда. Помнишь, я об этом говорила тебе, еще когда мы встретились впервые? Как только я окажусь в Теночтитлане, мне не будет дела до белых людей. Может быть, меня вознаградят за то, что я привела чужеземцев туда, где Мотекусома сможет раздавить их, как жуков. Короче говоря, я попаду в этот город, куда всегда хотела попасть, где меня заметят, признают и где мне не потребуется много времени для того, чтобы стать богатой и знатной женщиной.
– С другой стороны, – предположил я, – если вдруг случайно выйдет так, что белые люди одержат верх над Мотекусомой, твоя награда может оказаться еще более щедрой.
Она безразлично отмахнулась: – Вот что, господин Микстли, я тебя хочу попросить только об одном – чтобы ты не препятствовал осуществлению моих планов. Мне нужно время, чтобы доказать Кортесу свою полезность, сделать так, чтобы он не мог обходиться без моей помощи и совета. Только позволь мне попасть в Теночтитлан. Для тебя и твоего Чтимо