Дома меня встретили как героя, вернувшегося домой с войны. Отец без устали хлопал меня по плечу, кстати, я уже почти догнал его и по росту, и по ширине плеч. Тцитцитлини бросилась мне на шею, и при этом ноготки ее мягко, но призывно вонзились в мою спину, однако со стороны это выглядело обычными сестринскими объятиями. Даже на матушку я произвел благоприятное впечатление, главным образом благодаря наряду. Я намеренно предстал перед сородичами в лучшем своем одеянии – великолепно расшитой накидке с гелиотропной застежкой на плече и вызолоченных сандалиях, на которых ремешки переплетались чуть ли не до колен.
Среди друзей, родственников и соседей, валом валивших, чтобы на меня поглазеть, я с радостью заметил Чимальи и Тлатли. Они приехали из Теночтитлана домой с оказией, на грузовом судне. Родительский дом, с его тремя комнатами и двориком, казался слишком тесным, ибо в нем было не протолкнуться от гостей. Не подумайте, что все так уж по мне соскучились. Тут дело было скорее в любопытстве, а также в том, что в полночь наступали «скрытые дни», на время которых все визиты прекращались.
За исключением моего отца и нескольких товарищей, работавших в карьере, лишь немногие из гостей выбирались за пределы нашего острова, и всем, конечно, хотелось послушать, что делается в большом мире. Однако вопросов гости почти не задавали, довольствуясь тем, что мы – я, Чимальи и Тлатли – рассказывали, каждый по-своему, об учебе и школах.
– Ох уж эти школы, – хмыкнул Тлатли. – На настоящее учение и времени-то почти не остается. Эти противные жрецы поднимают нас до рассвета, заставляя подметать не только наши спальни, но и все здание, после чего мы отправляемся на озеро – ухаживать за школьными чинампа да собирать маис и бобы для школьной кухни. Или же тащимся по дамбе на материк – рубить деревья для священных костров да резать и собирать в мешки колючки мангуйи.
– Насчет еды и растопки мне все понятно, – сказал я, – но зачем нужны колючки?
– Чтобы наказывать провинившихся, приятель Крот, – буркнул Чимальи. – За самую мелкую провинность жрец заставляет ученика наносить себе уколы. В ушные раковины, в пальцы, в ладони... даже в промежность.
– Но достается и тем, кто ведет себя безупречно, – подхватил Тлатли. – Там, в столице, чуть ли не через день праздник в честь какого-нибудь бога, о большинстве из которых я прежде даже не слыхал. И всем мальчикам приходится приносить в дар этим богам свою кровь, хотя бы по капле.
– А когда же вы учитесь? – спросил кто-то из слушателей.
Чимальи скорчил гримасу.
– В оставшееся время, да только что это за учеба? Учителями у нас жрецы, а они в науках не сведущи и знают в лучшем случае только то, что написано в книгах. Да вдобавок и книги в школе все старые, разваливаются прямо в руках.
– Правда, нам с Чимальи еще повезло, – вставил Тлатли. – Нас ведь не в писцы готовят, так что без пособий вполне можно обойтись. Большую часть учебного времени мы проводим в мастерских своих наставников по искусству, которые не тратят зря времени на всевозможную чушь вроде обрядов да ритуалов. Они заставляют нас всерьез заниматься делом, так что мы в конечном счете учимся-таки тому, что нас послали изучать.
– Некоторые другие мальчики тоже, – подхватил Чимальи. – Те, кого направили в ученики и подмастерья к лекарям, резчикам, музыкантам и прочим мастерам ремесел. Но мне по-настоящему жаль тех, кому положено учиться в классах, изучать чтение, письмо и тому подобное. Когда эти бедняги не заняты работами по школе, исполнением церемоний или умерщвлением плоти, их учат жрецы столь же невежественные, как и они сами. Ты можешь радоваться, Крот, что не попал в калмекактин. Там мало чему можно научиться, если только сам не желаешь стать жрецом.
– А кому захочется стать жрецом какого бы то ни было бога? – пробормотал, передернувшись, Тлатли. – Ведь это означает отказ не только от соитий или пития октли, но даже от умывания. Разве что ненормальному, которому нравится страдать самому и видеть, как страдают другие.
Надо же, а ведь не так давно, когда Тлатли и Чимальи, надев свои лучшие накидки, отправлялись на учебу, я завидовал им. А вот теперь наоборот, мои товарищи, в тех же самых накидках приехавшие на праздники домой, искренне завидовали мне. Чтобы произвести на них впечатление, не было нужды рассказывать о роскошной жизни при дворе Несауальпилли, достаточно было просто сообщить, что наши учебники для прочности рисуют на обработанной дымом оленьей коже. Ну а уж то, что нас практически не отвлекают на участие в церемониях, не заставляют заниматься посторонней работой и не отягощают правилами, а наши наставники, все как один, знатоки своего дела и рады заниматься с любознательными учениками даже в неурочное время, повергло моих друзей в изумление.
– Подумать только! – пробормотал Тлатли. – Учителя хорошо разбираются в той области знаний, которую преподают!
– Учебники из оленьей кожи! – с завистью вздохнул Чимальи.
Неожиданно гости, столпившиеся у двери, стали отодвигаться в стороны, давая дорогу ученику еще одного, лучшего в столице и предназначенного для избранных калмекактин. При появлении сына правителя многие попытались исполнить обряд целования земли, но не всем хватило для этого места.
– Микспанцинко, – нерешительно сказал гостю мой отец.
Не обращая на хозяина ни малейшего внимания и даже не потрудившись его поприветствовать, Пактли протиснулся ко мне и заявил:
– Я пришел, чтобы попросить тебя о помощи, юный Крот. – Он вручил мне лист сложенной гармошкой писчей бумаги и, постаравшись придать голосу дружелюбие, пояснил: – Я так понимаю, что ты у нас обучаешься в основном словесности – искусству письма и чтения, – а потому мне хотелось бы, прежде чем я вернусь в школу и представлю эту работу на суд моего наставника, узнать о ней твое мнение.
Правда, пока господин Весельчак произносил эту фразу, взгляд его переместился на мою сестренку, и я подумал, что ему, наверное, не слишком-то приятно использовать такой предлог для посещения нашего дома. Но другого предлога он придумать не успел, тем паче что после наступления полуночи, как я уже говорил, все визиты прекращались. Хотя было понятно, что Пактли ничуть не интересует мое мнение о его писанине (он без зазрения совести таращился на Тцитци), я все же пролистал сложенные страницы, а потом усталым голосом спросил:
– А в каком направлении все это следует читать?
Несколько человек, напуганные моим тоном, воззрились на меня в ужасе. А Пактли с таким негодованием, будто получил от меня оплеуху, буркнул:
– Можно подумать, Крот, что ты этого не знаешь! Как всегда, слева направо.
– Слева направо знаки читают обычно, но не всегда, – пояснил я. – Первое и основное правило письма, которое ты, очевидно, не усвоил, состоит в следующем: большинство изображений должны быть обращены в ту сторону, в каком направлении следует читать написанное.
Должно быть, куражу мне придало то, что двор, при котором я провел почти целый год, несравненно превосходил великолепием двор отца Пактли. Я очень уверенно чувствовал себя в щегольском одеянии и был польщен тем, что оказался в центре внимания родных и близких, иначе ни за что не осмелился бы выйти за рамки традиции, предписывающей выказывать по отношению к знати подобострастное почтение. Так или иначе, не утруждая себя дальнейшим чтением, я сложил рукопись и вернул ее Пактли.
Замечали ли вы, ваше преосвященство, что разные люди, испытывая одинаковые чувства (например, гнев), меняются в лице по-разному? Услышав ответ, Пактли побагровел, а лицо моей матери побледнело. Тцитци от удивления непроизвольно поднесла руку к губам, но тут же рассмеялась. Следом за ней рассмеялись Тлатли и Чимальи. Господин Весельчак перевел испепеляющий взгляд с меня на них, потом обвел им всех собравшихся (большинству гостей, похоже, очень хотелось сделаться невидимками) и, потеряв от ярости дар речи, скомкал свою писанину и вышел, грубо отпихивая плечом всякого, кто не успевал посторониться и дать ему пройти.
Большинство гостей, словно желая отмежеваться от моей непочтительности, поспешили уйти следом за Пактли. Все вдруг заговорили о том, что живут неблизко, а ведь еще нужно поспеть домой до наступления темноты и удостовериться, что в очагах не осталось ни одного непотушенного уголька. Пока этот массовый исход продолжался, Чимальи и Тлатли поддерживали меня улыбками, Тцитци пожала мне руку, отец выглядел растерянным, а матушка – совершенно ошеломленной. Правда, ушли не все гости. Некоторых из наших знакомых подобная дерзость, да еще проявленная мною перед самым наступлением несчастливых дней, нисколько не обескуражила.
В эти грядущие пять дней делать что-либо считалось опрометчивым, однозначно бесполезным, а возможно, и опасным. Считалось, что это вроде как не настоящие дни, а некая пустота между Ксуитекуитль, последним месяцем уходящего года, и Куауитль Ихуа, первым месяцем наступающего. Предполагалось, что в эти отсутствующие в календаре и как бы несуществующие дни боги погружаются в ленивую дрему, отчего даже солнце на небе становится прохладнее и бледнее. Естественно, что люди старались ничего не делать, дабы не потревожить дремлющих в истоме богов и не навлечь на себя их гнев.
Таким образом, на протяжении этих пяти «скрытых дней» жизнь замирала. Всякая работа останавливалась, все виды деятельности, кроме жизненно необходимых, прекращались. Домашние очаги были потушены, так что пищу не готовили и питались всухомятку. Люди не пускались в дорогу, не ходили в гости, не собирались группами. Мужья и жены воздерживались от плотской близости. Кстати, подобное воздержание или меры предосторожности практиковались также и за девять месяцев до немонтемин, ибо считалось, что дети, рожденные в «скрытые дни», их не переживут. По всем окрестным землям люди сидели дома и бездельничали, в крайнем случае занимались рутинными домашними делами вроде заточки инструментов или починки сетей. Скучное это было время.
Поскольку затевать что-либо в «скрытые дни» считалось дурным предзнаменованием, неудивительно, что и оставшаяся в нашем доме в тот вечер компания завела разговор о знаках и знамениях. Чимальи, Тлатли и я, сидя в сторонке, продолжали сравнивать наши школы, когда до меня донеслись обрывки разговоров старших.