Когда мир был ничем, кроме вечной ночи,
Еще до рождения времени, собрались они —
Боги, полные мудрости и всевеликой мощи,
Дабы светом впредь наполнялись дни, Здесь…
В Теотиуакане…
— Совсем неплохо, — прозвучал чей-то голос, и я от неожиданности чуть не свалился с пирамиды.
Голос в ночи медленно, словно смакуя, повторил все стихотворение слово за словом, и я узнал, кому он принадлежит. Впоследствии мне доводилось слышать мое маленькое произведение в прочтении других людей, но тогда оно в первый и последний раз прозвучало в исполнении Мотекусомы Шокойцина, юй-тлатоани Кем-Анауака, Чтимого Глашатая Сего Мира.
— Совсем неплохо, — повторил он. — Особенно если учесть, что воители-Орлы никогда не славились поэтическими дарованиями.
— Некоторые из них не отличаются и воинскими, — уныло пробормотал я, поняв, что правитель меня узнал.
— Тебе нет никакой причины пугаться, воитель Микстли, — промолвил Мотекусома без тени гнева или злорадства. — Твои старые помощники взяли на себя вину за неудачу с основанием Йанкуитлана. Разумеется, их казнили, но на этом вопрос закрыт и за тобой никакой вины не числится. Перед тем как принять Цветочную Смерть, твои друзья рассказали мне, что ты добровольно отправился на поиски. Ну что, преуспел?
— Не более чем с Йанкуитланом, мой господин, — ответил я, подавив вздох печали по старым верным друзьям, умершим из-за меня. — Мне только и удалось, что выяснить: никаких легендарных складов ацтеков не существует и никогда не существовало.
Я кратко изложил ему историю своих скитаний, поведав 0 том, как нашел-таки легендарный Ацтлан, и завершив Рассказ фразой, которую повторяли мне многие люди на разных языках. Мотекусома серьезно кивнул и сам повторил эти слова, глядя в ночь, как будто мог видеть перед собой все свои необъятные владения. И в его устах эта фраза прозвучала зловеще, как эпитафия:
— Ацтеки были здесь, но они ничего не принесли с собой, когда появились, и ничего не оставили, когда ушли.
Повисло неловкое молчание, и, чтобы прервать его, я сказал:
— Более двух лет я не имел никаких новостей о Теночтитлане или о Союзе Трех. Смею ли я спросить, владыка Глашатай, как обстоят дела дома?
— Боюсь, что жизнь там так же уныла, как, судя по твоему описанию, она протекает в тоскливом Ацтлане. Мы ведем войны, но они ничего нам не дают. За время твоего отсутствия наши владения не расширились ни на пядь. А между тем множатся мрачные, предвещающие беды знамения.
Правитель снизошел до краткого рассказа об имевших место за прошедшее время событиях. Он не оставлял упорных попыток сокрушить и покорить столь же упорно отстаивавшую свою независимость Тлашкалу, но тлашкалтеки, несмотря на потери, сохранили самостоятельность и лишь прониклись к Теночтитлану еще большей враждебностью. Единственное недавнее сражение, которое Мотекусома мог назвать относительно успешным, представляло собой лишь вылазку, являвшуюся к тому же ответной мерой. Жители городка под названием Тлаксиако, это где-то в земле миштеков, перехватывали и оставляли себе дань, посылавшуюся южными городами в Теночтитлан. Мотекусома лично повел туда свои войска и превратил городок Тлаксиако в лужу крови.
— Однако дела государственные были все же не столь приводящими в уныние, как явления природы, — продолжил он.
Оказалось, что однажды утром, примерно полтора года тому назад, все озеро Тескоко вдруг забурлило, как штормовое море. В течение целых суток оно металось и пенилось, затопив низкие берега. И совершенно без всякой на то причины: не было ни бури, ни ветра, ни землетрясения, — ничего, чем можно было бы объяснить внезапный подъем воды. Потом, уже в прошлом году, тоже совершенно необъяснимо вдруг вспыхнул и выгорел дотла храм Уицилопочтли. Правда, святилище быстро восстановили и бог не явил никакого знака своего гнева, но огонь, полыхавший на вершине Великой Пирамиды, был виден по всему озерному краю, и сердца видевших его наполнялись страхом.
— Весьма странно, — согласился я. — Как мог загореться каменный храм, даже если бы какой-нибудь безумец и поднес к нему факел? Камни не горят.
— Свернувшаяся кровь горит, — отозвался Мотекусома, — а изнутри храм был покрыт толстой коркой запекшейся крови. После пожара над городом еще долго висело зловоние. Но эти происшествия, что бы они ни предвещали, в прошлом. Теперь грядет самое страшное знамение.
Он указал на небосвод, и, когда я взглянул туда через топаз, у меня вырвался вздох. Наверное, без кристалла я даже не заметил бы того, что мы называем дымящейся звездой. А вы, испанцы, именуете это кометой.
Выглядела она совсем не страшно, словно какой-то светящийся пучок или хохолок среди прочих звезд, но я, конечно же, знал, что это предвещает великое зло.
— Придворные звездочеты впервые увидели дымящуюся звезду месяц тому назад, — сказал Мотекусома, — когда она была слишком мала и ее невозможно было разглядеть невооруженным глазом. С тех пор она стала появляться на одном и том же месте каждую ночь, всякий раз становясь все больше и ярче. Многие уже не решаются выходить по ночам из дома, и даже отъявленные смельчаки стараются не выпускать детей на улицу с наступлением темноты, чтобы уберечь от несущего зло света.
— Так, значит, — спросил я, — эта зловещая звезда побудила моего господина искать общения с богами в священном городе?
— Нет, — со вздохом ответил он. — Или, во всяком случае, Это не главное. Разумеется, небесный призрак внушает немалую тревогу, но я еще не сказал о более позднем и более страшном знамении. Ты знаешь, конечно, что главным богом города Теотиуакана был Пернатый Змей и что издавна существует поверье о том, что он и его спутники тольтеки в конце концов вернутся, чтобы вновь обрести власть над этими землями.
— Мне ведомы предания, владыка Глашатай. Говорят, что Кецалькоатль якобы построил какой-то волшебный плот и уплыл на нем далеко на восток, пообещав когда-нибудь вернуться.
— А помнишь ли ты, воитель Микстли, как года три тому назад ты, я и Чтимый Глашатай Тескоко обсуждали рисунок на клочке бумаги, доставленном из земель майя?
— Помню, мой господин, — пробормотал я с легким беспокойством. — Там был изображен огромный дом, плывущий по морю.
— По восточному морю, — подчеркнул он. — По-видимому, в этом плывущем доме были и обитатели. Вы с Несауальпилли назвали их чужаками. Пришельцами. Иноземцами.
— Помню, мой господин. И что же, мы ошиблись, называя их так? Мой господин хочет сказать, что на том рисунке на самом деле был изображен Кецалькоатль, возвращающийся со своими воскресшими из мертвых тольтеками?
— Я и сам не знаю, — промолвил Мотекусома с непривычным смирением. — Но я только что получил донесение о том, что один из тех плавающих домов снова появился близ побережья майя. Он перевернулся в море, как может свалиться набок дом при землетрясении, и двое его обитателей, еле живые, вплавь и вброд направились к берегу. Если в том доме кроме них находились и другие, то они все утонули. Но эти двое спустя некоторое время выбрались на берег живыми, и теперь оба живут в какой-то деревне под названием Тихоо. Тамошний вождь, его зовут Ах Туталь, послал к нам гонца-скорохода. Он не знает, что делать с гостями, ибо полагает, что это боги, а он, понятное дело, не обучен развлекать богов. Во всяком случае, живых, видимых и осязаемых.
Меня охватило такое изумление, что я, не сдержавшись, выпалил:
— И что в результате выяснилось, мой господин? Они и вправду боги?
— Я и сам не знаю, — повторил Мотекусома. — Эти бестолковые майя даже не смогли толком сообщить, кто эти двое — мужчины, женщины или же мужчина и женщина, как Божественная Чета. Впрочем, по их описанию выходит, что пришельцы мало похожи на людей вообще: белая кожа, много волос не только на теле, но и на лице, а речь непонятна даже самым сведущим мудрецам. Хотя, с другой стороны, боги и должны выглядеть и говорить не так, как мы, верно?
Я поразмыслил и ответил:
— По моему разумению, боги способны принять любое обличье, какое им вздумается, и им ничего не стоит заговорить на любом человеческом языке, если, конечно, они вообще пожелают общаться с людьми. Однако трудно поверить, что боги могут допустить, чтобы их плавающий дом перевернулся и пошел на дно, как у неумелых лодочников. Но что же ты посоветовал вождю майя, владыка Глашатай?
— Во-первых, помалкивать, пока мы не выясним, что это за существа. Во-вторых, давать им лучшую еду и напитки, предоставлять все доступные удобства, включая, если они пожелают, и общество противоположного пола, чтобы пребывание в Тихоо было для них приятным отдыхом. В-третьих, и это самое важное, держать их за закрытыми дверями, с тем чтобы не пошли разговоры и всевозможные толки. Это знание не должно распространяться. Конечно, безразличных ко всему майя едва ли потревожат даже самые невероятные слухи, но если о странных гостях прослышат другие, более вдумчивые и чувствительные народы, поднимется большой шум. А я этого не хочу.
— Мне доводилось бывать в Тихоо, — сказал я. — По размеру это даже не деревня, а вполне приличный городок, а его жители из племени ксайю во многом превосходят большинство других майя. Думаю, владыка Глашатай, они исполнят твою просьбу сохранить всю эту историю в секрете.
В лунном свете я увидел, как Мотекусома резко повернулся в мою сторону.
— Ты говоришь на языках майя? — спросил он.
— Да, мой господин, на диалекте ксайю.
— Тебе вообще легко даются странные наречия.
Прежде чем я успел хоть как-то откликнуться на эти слова, правитель продолжил, но так, словно говорил сам с собой:
— Я пришел в Теотиуакан, город Кецалькоатля, в надежде, что он или какой-нибудь другой бог даст мне знак. Я жаждал получить указание насчет того, как мне наилучшим образом сладить с возникшими затруднениями. И что я нахожу в Теотиуакане? — Он рассмеялся, хотя смех его и показался натянутым, и снова обратился ко мне: — Ты мог бы загладить многие свои прошлые упущения, воитель Микстли, если бы добровольно вызвался исполнить то, что не по силам многим другим людям, даже высшим жрецам. Ты должен стать послом Мешико… и всего человечества. Нашим посланником к богам.