— Ты заболел, Эразмо?
— Лучше называй меня моим языческим именем Икталатль, — ибо я более недостоин быть христианином. Я согрешил самым непотребным образом и... подцепил чаиакоколицтли. — Это длинное слово означает «постыдный недуг, приобретаемый при соитии». — Не только моё сердце обливается кровью, — говорил он, продолжая шмыгать носом, — но и тепули тоже. Уже некоторое время я не осмеливаюсь обнять мою дорогую жену, а она ничего не понимает и жалобно спрашивает, в чём дело?
— Аййа, — сочувственно пробормотал я. — Значит, ты делил ложе с одной из этих похотливых женщин пуремпеча? Ну что ж, наш тикитль или, может быть, даже испанский лекарь способен исцелить этот недуг. А любой жрец доброй богини Тласольтеотль отпустит тебе это прегрешение.
— Но как обращённый в христианство я не могу обратиться за прощением к Пожирательнице Скверны.
— Тогда пойди и покайся перед падре Васко. Он говорил мне, что даже Утопия не избавлена от греха прелюбодеяния. Наверняка он уже отпускал такой грех другим, отпустит и тебе.
— Так-то оно так, — виновато промямлил Эразмо, — но как мужчине мне стыдно признаваться в этом падре.
— Тогда почему, скажи на милость, ты признаешься мне?
— Потому что она хочет познакомиться с тобой.
— Кто? — в удивлении воскликнул я. — Твоя жена?
— Нет. Женщина, с которой я совершил прелюбодеяние.
Теперь я был озадачен.
— Но зачем, во имя всех богов, мне встречаться со шлюхой, да ещё и больной заразной болезнью? И ты уверен, что ей понадобился именно я?
— Она спросила о тебе, назвав по имени. Причём упомянула твоё языческое имя. Тенамакстли.
— Может, Пакапетль? — отозвался я, ещё более озадаченный, потому что, будь На Цыпочках больна, когда мы с ней так часто и с таким удовольствием совокуплялись, я бы и сам давно уже ощутил признаки постыдной хвори. А с тех пор прошло не так уж много времени, чтобы какой-то другой захожий мужчина...
— Её имя не Пакапетль, — сказал Эразмо и удивил меня снова, заявив: — А вот и она.
Это явно не могло быть случайным совпадением. Надо полагать, женщина следила за нашим приближением из какого-то укромного местечка неподалёку и теперь вышла оттуда нам навстречу. Раньше я никогда её не видел, а когда незнакомка улыбнулась мне холодной, но в то же время алчной, словно пожирающей меня глазами улыбкой, искренне понадеялся, что больше и не увижу.
Эразмо уже не на поре, а на науатль без воодушевления сказал:
— Куатль Тенамакстли, это Г’нда Ке, которая высказала страстное желание познакомиться с тобой.
Я обошёлся без каких-либо любезностей и приветствий, ограничившись замечанием:
— Г’нда Ке — какое странное имя. Ты явно не пуремпеча. И у тебя длинные волосы.
Незнакомка понимала науатль, ибо встряхнула своей иссиня-чёрной гривой и заявила:
— Г’нда Ке не пуремпеча. Она йаки.
— Мне пора идти, — промямлил Эразмо. — Моя жена... — Не закончив фразы, он торопливо зашагал к своему дому.
— Если ты йаки, — сказал я женщине, — то забрела далеко от дома.
— Г’нда Ке уже много лет далеко от дома.
Такая уж у неё была манера: никогда не говорить о себе в первом лице: «я» или «мне». Она всегда говорила в третьем лице, словно бы отстраняясь от себя самой. Судя по виду, женщина эта была не старше меня, а красота её лица и фигуры позволяли понять, почему ей так легко удалось соблазнить Эразмо. Однако улыбалась ли Г’нда Ке, хмурилась ли, или стояла спокойно, казалось, с её лица не сходила жадная, похотливая, исполненная затаённого злорадства ухмылка. Создавалось впечатление, будто она обладала каким-то сокровенным, тайным, нечистым знанием, с помощью которого могла уничтожить или даже обречь на проклятие в Миктлане любого человека, кого ей заблагорассудится. Да уж, такую женщину встретишь нечасто.
— Твоё лицо покрыто какой-то сыпью, — сказал я, не давая себе труда замаскировать грубость, ибо предположил, что это проявление её отвратительного заболевания.
— Это веснушки. У Г’нда Ке веснушки по всему телу, — ответила она с похотливой улыбкой, как бы приглашая меня взглянуть.
Я проигнорировал это и спросил:
— Что привело тебя в такую даль от земель йаки? Ты что-то ищешь?
— Да.
— И что именно?
— Не что, а кого. Тебя.
Я невесело рассмеялся:
— Вот уж не предполагал, что моя привлекательность приобрела столь широкую известность. Так или иначе, вместо меня ты удовольствовалась Эразмо.
— Только для того, чтобы найти тебя.
Я рассмеялся снова.
— У Эразмо есть все основания жалеть о своей встрече с тобой.
— Эразмо не имеет значения, — равнодушно промолвила она. — Г’нда Ке надеется, что он передаст эту болезнь всем остальным собравшимся здесь мешикатль. Они заслуживают боли и позора, ибо столь же ленивы, трусливы и лишены честолюбия, как и их предки, отказавшиеся покинуть Ацтлан со мной.
В глубине моей памяти что-то шевельнулось. А одновременно с этим зашевелились и волосы на затылке. Я припомнил, как мой прадед Канаутли, Хранитель Памяти Ацтлана, рассказывал нам о давних временах и женщине из племени йаки — да, правильно, её звали Г’нда Ке, — которая обратила некоторых из миролюбивых ацтеков в воинственных мешикатль, мечом и кровью проложивших себе путь к величию.
— Но это было вязанки лет тому назад, — сказал я, уверенный в том, что ей нет нужды объяснять, о чём идёт речь. — Если ты та самая женщина йаки и не умерла тогда, как об этом говорили, сколько же тебе сейчас должно быть лет?
— Это тоже не имеет значения. Важно лишь то, что ты, Тенамакстли, тоже покинул Ацтлан. И теперь примешь от Г’нды Ке дар её другого недуга.
— Клянусь Уицилопочтли, — выпалил я, — мне не надо от тебя никаких даров!
— Аййо, ещё как надо! Ты сам только что произнёс это слово — имя бога войны. Ибо война — это и есть другая болезнь Г’нды Ке, и она поможет тебе, Тенамакстли, распространить эту заразу по всему Сему Миру. Война!
Мне оставалось лишь в изумлении воззриться на собеседницу. В последнее время я не прикладывался к чапари, так что это ужасное существо едва ли могло привидеться мне спьяну.
— Тебе не набрать здесь никаких воинов, Тенамакстли. Не поддавайся искушению задержаться в этой безмятежной Утопии. Тонали предписывает тебе жизнь более суровую, но и более славную. Ступай на север. Ты ещё встретишься с Г’ндой Ке, и, наверное, не раз. Когда она понадобится тебе, она окажется рядом, чтобы помочь распространить среди прочих возвышенное поветрие, общее для тебя и для неё.
Говоря это, женщина удалялась от меня, и, когда Г’нда Ке уже находилась на некотором расстоянии, я прокричал ей вслед:
— Я не нуждаюсь в тебе! Ты мне не нужна! Я могу разжечь войну и без тебя! Убирайся обратно в Миктлан, откуда явилась!
Перед тем как скрыться за углом одного из домов, Г’нда Ке заговорила в последний раз. Заговорила негромко, но слышно было хорошо, и голос её звучал зловеще:
— Тенамакстли, нет на свете ни одного человека, кто смог бы избежать женщины, охваченной ненавистью и злобой. И ты тоже не избавишься от неё, пока она жива, пылает ненавистью и строит планы.
— Я никогда не слышал о йаки, — сказал падре Васко.
— Они обитают в самом дальнем северо-западном уголке Сего Мира, — пояснил я. — В лесах и горах, далеко за пустыней, которую наш народ называет Краем Мёртвых Костей. Йаки считаются самыми свирепыми и кровожадными из дикарей. Говорят, они питают ненависть ко всем человеческим существам, включая своих ближайших сородичей. После вчерашней встречи я и сам был готов поверить в правдивость всех этих рассказов. Если таковы их женщины, то мужчины йаки должны быть настоящими демонами.
Поскольку Васко де Куирога нравился мне и его деятельность вызывала у меня искреннее восхищение, я счёл нужным снова посетить главное селение Утопии — Санта-Крус Пацкуаро. И словом не обмолвившись о воинственных устремлениях женщины йаки, — тех, которые она выказала вчера, — я поведал падре всё остальное, что знал о злобных деяниях и поступках Г’нды Ке из рассказов Канаутли.
— Это случилось в стародавние времена, — сказал я, — но память о тех событиях сохранилась. Изустное предание передавалось от одного старого Хранителя Памяти к следующему. Предание о том, как таинственная женщина йаки втёрлась в доверие к безмятежным жителям Ацтлана и, проповедуя почитание чужого бога, восстановила брата против брата.
— Хм-м, — призадумался падре. — Лилит приходит к Каину и Авелю.
— Прошу прощения? — не понял я.
— Ничего. Продолжай, сын мой.
— Так вот, либо она тогда, века тому назад, не умерла и стала бессмертной демонессой, либо положила начало длинной череде поколений таких же колдуний. Вероятнее всего, именно такая женщина йаки попытается уничтожить и твою Утопию. Для твоих поселенцев эта Г’нда Ке представляет куда большую угрозу, чем множество женщин пуремпеча, которые попросту истосковались по мужским объятиям. Мой прадед был убеждён, что, поскольку мужчины йаки снискали дурную славу за жестокое обращение со своими соплеменницами, эта самая женщина йаки возжелала обрушить свою месть на весь мужской род, на всех без исключения.
— Хм-м, — снова пробормотал падре. — Со времён Лилит во всех странах Старого Света известна подобная хищница, готовая вырвать кишки любому мужчине. Настоящая то женщина или мистическое существо, кто знает? На разных языках её называют по-разному: гарпией, фурией, ламией, ведьмой. Короче говоря, это la bella dama sin merced, безжалостная красавица. А скажи мне, Хуан Британико, допустим, я хочу расстроить козни этой демонессы. Но как мне найти и опознать её?
— Это может быть трудно, — признал я. — Если Г’нда Ке захочет замаскироваться, она сможет выдать себя за молодую женщину любого индейского племени — за исключением, конечно, лысых пуремпеча — и даже за испанскую сеньориту. Признаюсь, что сам не могу вспомнить её лицо настолько, чтобы дать точное описание. Знаю, что оно было достаточно красиво, да, но при этом всё размывается в моей памяти. Могу отме