— Вы принесли клятву армии, — заявил я, — а не отдельным лицам, которые, как вам было известно, действовали вопреки интересам армии. Смотрите, вот перед вами стоят девятьсот воинов, ваших товарищей, не позволивших увлечь себя на путь измены.
Я повернулся к На Цыпочках и тихонько спросил её:
— Не чувствует ли твоё сердце сострадания к кому-нибудь из этих сбившихся с пути несчастных?
— Ни к одному, — твёрдо заявила она. — Когда Мичоаканом правили пуремпеча, у нас существовал обычай — оставлять изменников в загонах, без еды и питья, пока они не ослабеют настолько, что питающиеся падалью стервятники начнут расклёвывать предателей заживо, не дожидаясь, пока те умрут. Я предложила бы тебе, Тенамакстли, сделать то же самое со всеми ними.
«Клянусь Уицилопочтли, — подумалось мне, — Пакапетль стала такой же кровожадной, как и Г’нда Ке».
Я заговорил громко, чтобы все меня услышали, хотя обращался к обвинённым:
— Я знаю двух женщин, показавших себя более мужественными воинами, чем кто-либо из вас. Вот, рядом со мной стоит одна из них, которая, будь она мужчиной, стала бы благородным воителем. Другая отважная женщина погибла, уничтожив ценой своей жизни целую крепость, полную испанских солдат. Вы, в отличие от них, опозорили своих товарищей, свои боевые знамёна, свои клятвы, наш народ ацтеков и все прочие народы Сего Мира. Я приговариваю всех вас, без исключения, к смерти. Но из милосердия позволю каждому из вас решить, каким образом он умрёт.
На Цыпочках буркнула что-то протестующим тоном.
— Вы можете выбрать один из трёх способов расстаться с жизнью. Первый — это быть принесённым в жертву Койолшауки. Правда, поскольку вы уйдёте не по своей доброй воле, эта публичная казнь станет позором для всех членов вашей семьи и потомков до конца времён. Ваши дома, собственность и имущество будут конфискованы, и ваши близкие будут влачить своё существование не только в позоре, но и в нищете.
Я помолчал, дав им возможность обдумать услышанное.
— Второй способ: вы можете дать мне слово чести — той малой чести, которая ещё, надеюсь, осталась, — что каждый из вас пойдёт отсюда домой, приставит остриё копья к груди и бросится на него. Таким образом, он примет смерть от руки воина, пусть это и будет его собственная рука.
Большинство предателей отреагировали угрюмыми кивками, хотя некоторые ещё ждали, когда я сообщу им третий вариант.
— И, наконец, вы можете избрать ещё более почётный способ принести себя в жертву богам. Вы можете вызваться добровольцами на задуманное мною опасное задание. Правда, — в моём голосе прозвучало презрение, — в таком случае вам придётся обратить оружие против ваших приятелей-испанцев. Скажу сразу, и целую в том землю, — ни один человек не вернётся с этого задания живым. Однако вы падёте в бою, на что надеется каждый воин, и во славу наших богов прольёте кровь — как вражескую, так и свою собственную. Сомнительно, чтобы боги смилостивились и одарили вас подобающим героям блаженством Тонатиуакана, но, даже пребывая вечно в мрачной пустоте Миктлана, вы сможете вспоминать, что хоть раз в жизни вели себя как настоящие воины. Кто из вас готов вызваться добровольно?
Они вызвались все. Все до единого склонились, совершив жест тлалкуалицтли и тем самым показав, что целуют землю, присягая мне на верность.
— Быть по сему, — сказал я. — Когда придёт время выполнить задачу, командование будет поручено тебе, воитель Стрела. До той поры все вы будете заключены под стражу в храме Койолшауки. А сейчас назовите Ночецтли свои имена, чтобы писец мог составить для меня список.
Затем я обратился к остальным воинам, всё ещё стоявшим на площади:
— Я благодарю всех вас за неколебимую верность Ацтлану. А сейчас можете разойтись, когда вы мне понадобитесь, я снова вас призову.
Когда мы с На Цыпочках вернулись во внутренний двор, она принялась меня укорять:
— Тенамакстли, до нынешнего вечера ты убивал людей без раздумий и сомнений, так же, как я. Но стоило тебе нацепить мантию, венец из перьев и браслеты, как ты сделался неподобающе снисходительным. Между тем юй-текутли пристала большая суровость, нежели простым людям. Эти изменники заслуживали смерти.
— И они умрут, — заверил я её. — Но я хочу, чтобы их смерть поспособствовала моему делу.
— Казнь, причём публичная и впечатляющая, тоже поспособствовала бы твоему делу, отвратив оставшихся в живых от любого двуличия. Будь здесь Бабочка со своим женским отрядом, уж наши женщины смогли бы располосовать изменникам животы, но не до конца — и напустить в раны огненных муравьёв. Ручаюсь, никто из увидевших это зрелище никогда на посмел бы навлечь на себя гнев правителя.
— Неужто ты ещё не насмотрелась на умирающих, Пакапетль? Тогда посмотри туда, — со вздохом промолвил я, указывая на хозяйственное крыло дворца, откуда вереница согбенных рабов выносила на плечах во тьму мёртвые тела.
— По моему приказу и одним, так сказать, махом женщина йаки убила всех до единого дворцовых слуг.
— И ты не дал мне возможности принять в этом хоть какое-то участие? — сердито проворчала На Цыпочках.
Я вздохнул снова.
— Моя дорогая, завтра Ночецтли будет составлять список горожан, которые, как и воины, пособничали Иайаку в его преступлениях или извлекали из этого выгоду. Если ты не станешь приставать ко мне с глупостями, я обещаю позволить тебе опробовать свои деликатные женские умения на двух-трёх из этих изменников.
Она улыбнулась.
— Ну вот, теперь ты больше похож на прежнего Тенамакстли. Однако этого мало. Обещай, что позволишь мне отправиться с тем воителем-Стрелой на его задание, в чём бы оно ни заключалось.
— Дорогая моя, да ты, часом, не спятила? Сказано же было: с этого задания никто не вернётся живым. Я знаю, что тебе доставляет удовольствие убивать мужчин, но умереть с ними самой?.. Неужели ты этого хочешь?
— Женщина не обязана объяснять все свои прихоти и капризы, — надменно отозвалась На Цыпочках.
— А я и не прошу тебя ничего объяснять. Я приказываю тебе выбросить затею из головы! — И с этими словами я направился прочь от неё, во дворец и вверх по лестнице.
Я просидел у постели Амейатль, не сомкнув глаз, всю ночь — и вот наконец поздним утром она пробудилась.
— Аййо! — вырвалось у неё. — Это ты, братец. Я боялась, что счастливое освобождение мне просто приснилось.
— Ты свободна. А я счастлив, что успел вызволить тебя, пока ты вконец не сгинула в этой зловонной темнице.
— Аййа, — сказала Амейатль. — Отведи взгляд, Тенамакстли. Вид у меня, должно быть, не лучше, чем у ходячего скелета — Рыдающей Женщины из старых легенд.
— Мне, любимая сестричка, ты всегда казалась лучше всех, даже когда была угловатой девчонкой. Всегда радовала мой взгляд и сердце. А прежние красота и сила вернутся к тебе очень скоро, для этого только и нужно, что хорошее питание да отдых.
— А мой отец и твоя мать, они ведь вернулись с тобой? — требовательно спросила она. — Почему их так долго не было?
— Сожалею, что мне приходится говорить тебе об этом, Амейатль. Но, увы. Их нет со мной. И они никогда не вернутся.
У неё вырвался испуганный крик.
— Мне очень жаль тебя, дорогая. Но вынужден сказать также и то, что это дело рук твоего брата. Он тайно убил их обоих — а позднее и твоего мужа Каури — задолго до того, как заточил тебя и стал самолично править Ацтланом.
Она задумалась, помолчала, проронила слезу и наконец сказала:
— Он совершил такие ужасные деяния... и всё ради пустякового возвышения... в заброшенном маленьком уголке Сего Мира. Бедный Йайак! Мы-то оба с тобой с детства знали, что ему не повезло с тонали. Из-за чего мой брат всю жизнь был несчастен.
— Амейатль, ты гораздо более терпима и склонна к прощению, чем я. Могу без сожаления заявить, что несчастья Йайака закончились. Вместе с его жизнью, и в ответе за это я. Надеюсь, теперь ты не воспылаешь ко мне ненавистью?
— Нет ...нет, конечно нет. — Она потянулась к моей руке и с любовью пожала её. — Так, наверное, было суждено свыше, богами, которые прокляли его таким тонали. Но теперь, — Амейатль явно собиралась с духом, — скажи, ты поведал мне все дурные вести?
— Суди сама. Сейчас я занят тем, что избавляю Ацтлан от всех пособников и доверенных лиц Йайака.
— Изгоняешь их?
— Очень далеко отсюда. В Миктлан, я надеюсь.
— Ясно. Ты решил избавиться от всех изменников?
— В общем, от всех, кроме женщины по имени Г’нда Ке, которая была твоей тюремщицей.
— Не знаю, что о ней и думать, — промолвила Амейатль смущённо. — Ненависти к ней у меня нет. Г’нде Ке пришлось выполнять приказ Йайака, однако она ухитрялась принести мне немного еды, более вкусной, чем простая каша, или влажную тряпицу, чтобы я могла обтереться и хоть чуточку почиститься. Но вот её имя...
— Да. Теперь, после смерти нашего прадеда, мы с тобой, наверное, единственные, кто хоть смутно припоминает это имя. Именно он, Канаутли, рассказал нам давнюю историю о женщине йаки. Мы тогда были ещё детьми. Помнишь?
— Да! — воскликнула Амейатль. — Злая женщина, которая посеяла раздор среди ацтеков и увела половину из них прочь, после чего те стали воинственными мешикатль. Но, Тенамакстли, это случилось в незапамятные времена. Моя тюремщица не может быть той самой Г’ндой Ке!
— Если и нет, — пробурчал я, — то она, несомненно, унаследовала от своей тёзки-прародительницы все её самые низменные черты.
— Интересно, — сказала Амейатль, — понимал ли это Иайак? Он ведь тоже тогда слышал рассказ старого Канаутли.
— Мы никогда этого не узнаем. И я ещё не выяснил, стал ли преемником Канаутли другой Хранитель Памяти и пересказал ли Канаутли эту историю своему преемнику. Сдаётся мне, что нет, иначе новый Хранитель Памяти, едва лишь эта женщина появилась при дворе Йайака, пробудил бы в народе Ацтлана негодование. А уж после того, как она подбила Йайака предложить свою дружбу испанцам, уж конечно, поднял бы людей на восстание.