существовании целых орд одинаковых белокожих людей, многие покатывались со смеху.
Однако при всём этом равнодушии, скептицизме и откровенном неверии пополнение для моей армии находилось даже в самых отдалённых краях. Уж не знаю, приписывать ли это моему дару убеждения, или тому, что воинственным дикарям надоело драться с соседями и захотелось встретить новых врагов, или же просто нежеланию некоторых людей киснуть в своём захолустье, — в конце концов, причина не имела значения. Главное, что они взяли оружие и направились на юг к Шикомотцотлю.
Земли рарамури были самыми северными, жители которых имели хотя бы отдалённое представление об ацтеках и мешикатль, и последними, где путешественники могли рассчитывать на радушный приём или хотя бы на простую терпимость.
Когда мы обогнули грандиозный водопад, восхищаясь его величием, Г’нда Ке сказала:
— Этот каскад называется Баса-сеачик. Он служит границей страны рарамури и, кроме того, является самым дальним рубежом земель, которые мешикатль в расцвете своего могущества объявили находящимися под их владычеством. Если мы пойдём вдоль берега реки ниже этого водопада, мы уже окажемся в землях йаки и должны будем двигаться с величайшей осторожностью. Г’нду Ке не особо волнует, что может сделать с вами странствующий отряд охотников йаки, но ей не хочется, чтобы они убили её, прежде чем она успеет приветствовать их на своём родном языке.
Поэтому дальше мы двигались украдкой, чуть ли не так же, как пришлось нам с Уалицтли пробираться через кустарник, когда мы сбежали из Компостельи. Правда, эти меры предосторожности оказались совершенно напрасными. На протяжении трёх или четырёх дней мы не встретили решительно никого, а затем лесистые горы остались позади, а перед нами раскинулся край пологих холмов, покрытых чахлой растительностью. На одном из них мы увидели первых йаки, охотничий отряд из шести человек. Те тоже нас заметили и, видимо, не бросились на нас лишь потому, что Г’нда Ке обратилась к ним на их наречии. Уж не знаю, что именно она им сказала, но охотники не сдвинулись с места, а когда она, впереди нашего отряда, направилась к ним, чтобы представиться, смотрели на неё холодно.
Г’нда Ке продолжала что-то втолковывать им на своём неблагозвучном — сплошь хрюканье, цоканье и бурчание — языке. Однако охотники по-прежнему ей не отвечали, нас же удостоили лишь холодным взглядом. Правда, и никакой агрессии тоже не проявляли, поэтому, пока Г’нда Ке продолжала тараторить, я воспользовался возможностью, чтобы как следует их рассмотреть.
Лица у них были мужественные, а тела крепкие и мускулистые, но вот по части нечистоплотности йаки недалеко ушли от наших жрецов, да и волосы у них оказались такими же длинными, сальными и спутанными. Поначалу я было решил, что всю одежду обнажённых по пояс охотников составляют юбки из лохматых звериных шкур, но потом стало ясно, что это волосы — такие же длинные, как у них самих, и гораздо длиннее, чем мех любого дикого животного. То были человеческие волосы: высушенные скальпы, прицепленные к обмотанным вокруг талии верёвкам. Здесь же вместе со скальпами болтались подвешенные за хвосты тушки добытых на сегодняшней охоте зверьков. Стоит заметить, что всякого рода мелкой дичи в здешних краях полно, и йаки находят её съедобной, но более всего их мужчины любят мясо сумчатых тлекуачи. Оно очень жирное, а жир, по местному поверью, придаёт выносливость, столь необходимую в охотничьих походах или боевых набегах.
Оружием они располагали пусть примитивным, но вполне действенным: упругими камышовыми луками и стрелами, а также копьями-трезубцами, похожими на огромные рыбачьи остроги. Наконечники стрел и копий были из кремня: верный признак того, что йаки не имели дела с народами, обитающими южнее, в тех краях, где добывают обсидиан. Мечей, подобных нашим макуауитль, у них не было, однако у нескольких охотников с обмотанных вокруг талии верёвок помимо трофеев свисали палицы из куаукселолони, дерева, столь же тяжёлого и твёрдого, как испанское железо.
Наконец один из шестерых йаки, буркнув что-то в ответ Г’нде Ке, дёрнул головой назад — в ту сторону, откуда они пришли, после чего все охотники повернулись и пошли в том направлении. Мы пятеро последовали за ними, хотя у меня и зародилось подозрение, что Г’нда Ке просто попросила своих соплеменников отвести нас туда, где охотников побольше и им будет гораздо легче взять над нами верх, снять скальпы и убить.
Однако либо женщина йаки этого не сделала, либо, коль скоро у неё имелось такое намерение, ей не удалось их убедить. Ни разу не обернувшись, чтобы проверить, следуем ли мы за ними, йаки вели нас по холмам весь остаток дня, пока к вечеру не привели в свою деревню. Она была расположена на северном берегу реки, именовавшейся (что не удивительно) Йаки, и носила непритязательное название Бакум, что означает всего-навсего «У Воды». На мой взгляд, то была жалкая, убогая деревенька, но Г’нда Ке настойчиво называла её городом, поясняя:
— Бакум — один из Уонаки — то есть один из Восьми Священных Городов, основанных чтимыми пророками, положившими начало нашему великому народу йаки в батна’атока. То есть в древние времена.
Уж не знаю, насколько давними были те легендарные батна’атока, но что касается элементарных удобств и условий жизни, в Бакуме в этом отношении, похоже, с тех пор мало чего добились. Люди обитали в конусообразных хижинах, сделанных из расщеплённого тростника. Всю деревню (так было в каждой из деревень йаки, где мне впоследствии довелось побывать) окружала высокая изгородь из стеблей тростника, скреплённых и удерживавшихся в стоячем положении с помощью лиан. Никогда раньше, нигде в пределах наших земель, я не видел поселения, столь нарочито отгораживавшегося от всего окружающего мира. Ни одной парилки я в Бакуме не нашёл, да и вообще, несмотря на название «У Воды», было очевидно, что здешние жители брали из реки воду только для питья и никогда не мылись.
Тростник и камыш росли здесь в изобилии. И какое только применение ни находили им местные жители, использовавшие эти растения не только для изготовления оружия, строительства жилищ и ограждений, но также для плетения всей кухонной утвари. Из тростника, расщепляя стебли, делали кухонные ножи и ложки, плели корзины и циновки. Мужчины носили тростниковые головные уборы и во время своих церемониальных танцев дули в тростниковые дудки и свистульки. Меня заинтересовало, есть ли у йаки хоть какие-то другие ремесла, однако в Бакуме мне удалось обнаружить лишь безобразные глиняные горшки, резные раскрашенные деревянные маски да сотканные на примитивных ткацких станках хлопковые одеяла.
Земля вокруг деревни была исключительно плодородна, однако обрабатывалась она (причём исключительно женщинами) лишь поверхностно. Здесь выращивали маис, бобы, амарант и хлопок, в количестве достаточном, чтобы обеспечить местных жителей одеялами и женской одеждой. В пищу же они в основном употребляли дикие растения: фрукты, съедобные кактусы, разнообразные коренья, травы, семена и стручки деревьев. Поскольку жир диких животных йаки пожирали вместе с мясом, не вытапливая, для приготовления пищи применялось растительное масло, которое с превеликим трудом выжимали (опять же делали это исключительно женщины) из некоторых семян. Они не умели готовить октли или другие подобные напитки, не выращивали для курения пикфетль и знали лишь один-единственный способ одурманивать себя — поедая почки кактуса пейотль. Йаки не только не выращивали лекарственные травы, но даже не собирали дикий мёд — замечательное средство для заживления ран. Уалицтли обратил на это моё внимание, с презрением заметив:
— Для излечения всех недомоганий местные, с позволения сказать, целители используют лишь страшные маски, песнопения, деревянные погремушки и рисунки на песке. И только в ответ на жалобы женщин — а это по большей части и есть всего-навсего жалобы, а не настоящие болезни — здешние знахари могут предложить небольшое количество хоть на что-то пригодных снадобий. Эти люди, Тенамаксцин, действительно самые настоящие дикари.
Я полностью с ним согласился. Именно дикостью йаки и объяснялась непостижимая для цивилизованного человека свирепость их воинов, называвшихся йоим’сонтаом. Но ведь, в конце концов, я и пришёл сюда именно в поисках этих яростных бойцов. Со временем, когда мне через Г’нду Ке разрешили поговорить с йо’онут — пятью старейшинами Бакума, ибо в поселениях этого народа не имелось единовластных вождей или правителей, — выяснилось, что словом «йаки» называются три родственных народа, вернее, племени. Каждое из них — опата, майо и кайта — владело несколькими из Восьми Священных Городов и их окрестностями и жило отдельно от прочих. Бакум принадлежал майо. Оказалось также, что мои сведения насчёт того, будто бы йаки ненавидят и без разбору убивают друг друга, не совсем верны. Ни один опата, например, не обратит оружие против другого опата, если на то не будет веской причины. Другое дело, что он с радостью прикончит любого из своих соседей, майо или кайта, по самому незначительному поводу.
Как я узнал, все три ветви йаки состояли в близком родстве с то’оно о’отам, народом Пустыни, о котором мне рассказывал много скитавшийся по Сему Миру чернокожий раб Эстебан. То’оно о’отам жили к северо-востоку от земель йаки, и, чтобы поразвлечься, убивая их, требовалось организованно выступить в поход и проделать очень долгий путь.
По этой причине примерно раз в год все йаки, позабыв о взаимной вражде, по-товарищески объединялись ради возможности совместно напасть на своих сородичей — народ Пустыни. Те, впрочем, встречали подобные набеги почти с такой же радостью, ибо видели в них прекрасную возможность пролить кровь родственных себе опата, майо и кайта.
Правда, один из широко распространённых слухов о йаки подтвердился: к своим женщинам они действительно относились просто ужасно. Сам я раньше всегда считал Г’нду Ке просто йаки и лишь по прибытии в Бакум узнал, что она принадлежит к ветви, именуемой майо. Всякий решил бы, что этой женщине повезло, поскольку мы повстречались с охотничьим отрядом майо, который привёл нас именно в поселение майо. Я, признаться, поначалу тоже так думал. Вскоре, однако, стало ясно, что это вовсе не так. Йаки не делили представительниц слабого пола на майо, кайта или опата, но считали их просто женщинами, низшей формой жизни. Когда мы вошли в Бакум, никто не обнял Г’нду Ке и не приветствовал её как давно потерянную сестру, к счастью, вернувшуюся к своему народу. Все жители деревни, включая женщин и детей, взирали на неё столь же холодно и безразлично, как и на нас, мужчин из чужого племени.