— Клянусь всеми богами! — возмутился я. — Я давно знал, что Г’нда Ке опасная сумасшедшая, но ты? Неужели и ты лишился разума?
Уалицтли отстранился от меня и с запинкой произнёс:
— На её лодыжке е-есть страшная рана, зияющая и гноящаяся...
— Признаюсь, мне нередко случалось задуматься о том, какой способ смерти стоит избрать для Г’нды Ке, когда она уже не сможет приносить мне пользу, — процедил я сквозь зубы. — Но укусить её до смерти? Мне? Да как вообще можно вообразить, чтобы я приблизил свой рот к этой гадине? Да случись такое, меня бы самого разнесло от яда, так что впору было бы сгнить заживо. Г’нду Ке укусил паук. Пока она собирала валежник. Спроси любую из этих нерях, которые были тогда с ней.
Я потянулся было к женщине майо, которая привела нас сюда, а теперь таращилась на происходящее в ужасе, но тут же уразумел, что ни понять вопрос, ни ответить она всё равно не может. Мне оставалось лишь в бесплодном отвращении махнуть рукой, в то время как Уалицтли миролюбиво сказал:
— Да-да, Тенамаксцин. Паук. Я верю тебе. Мне бы следовало знать, что эта злобная колдунья способна солгать самым жестоким образом даже на смертном ложе.
Сделав несколько глубоких вздохов, чтобы прийти в себя, я промолвил:
— Она наверняка надеется, что это обвинение дойдёт до ушей йо’онут. И хотя йаки ни в грош не ставят женщин, но в данном случае вполне могут прислушаться к её лжесвидетельству и отказать мне в обещанной военной помощи. Пусть она лучше умирает.
— И лучше всего, чтобы она умерла быстро, — откликнулся целитель и снова зашёл в хижину.
Пересилив отвращение, я зашёл следом, отчего испытал отвращение ещё худшее — и от вида больной, и от запаха гниющего мяса, который почувствовал только сейчас.
Уалицтли опустился на колени рядом с циновкой и спросил:
— Паук, который укусил тебя, — он был огромен и волосат?
Г’нда Ке покачала своей раздутой всклоченной головой и, указав на меня распухшим пальцем, прокаркала:
— Он меня укусил.
При этих словах даже деревянная маска тикитля майо качнулась в явном изумлении.
— Тогда скажи мне, что у тебя болит, — велел Уалицтли.
— У Г’нды Ке болит всё, — пробормотала она.
— А где болит сильнее всего?
— Живот, — с трудом произнесла женщина, и тут её, видимо, скрутил очередной спазм. С гримасой боли она вскрикнула, резко повернулась на бок и сложилась вдвое, насколько позволил распухший живот.
Выждав, пока спазм пройдёт, Уалицтли спросил:
— Это очень важно, моя госпожа. Скажи, болят ли у тебя ступни?
Г’нда Ке не оправилась настолько, чтобы говорить, но её раздутая голова кивнула весьма выразительно.
— Ага, — с удовлетворением промолвил Уалицтли и встал.
— Это о чём-то тебе сказало? — удивился я. — Ступни?
— Да. Эта боль является отчётливым симптомом укуса определённой разновидности паука. В наших южных землях это существо встречается редко. Нам больше знаком огромный волосатый паук, который выглядит очень грозно, но на самом деле не опасен. Но в этих северных краях обитает поистине смертоносный паук, который не велик и с виду безобиден: чёрный, с красной отметиной на брюхе.
— Уалицтли, широта твоих познаний меня поражает.
— Всегда стараюсь узнать как можно больше в отношении своего ремесла, обмениваясь сведениями с другими тикилтин, — скромно отозвался целитель. — Мне рассказали, что яд этого чёрного северного паука действительно разжижает плоть жертвы, потому что страшное насекомое может лишь всасывать жидкость. Вот откуда эта ужасная открытая рана на её ноге. Правда, в данном случае процесс распространился по всему телу. Г’нда Ке буквально разжижается изнутри. Любопытно. Я скорее бы ожидал увидеть столь обширное нагноение у слабого грудного младенца или совсем уж дряхлого старика.
— И что ты в таком случае предпримешь?
— Ускорю процесс, — пробормотал Уалицтли, но так тихо, что услышал его только я.
Глаза Г’нды Ке из-под напухших век тревожно спрашивали: «Что будут делать со мной?» Поэтому Уалицтли громко заявил:
— Я принесу особые снадобья! — И вышел из хижины.
Я стоял, глядя на умирающую женщину без тени сочувствия. Ей удалось восстановить дыхание и заговорить, однако сбивчиво, голосом, больше походившим на хрип.
— Г’нда Ке не должна... умереть здесь.
— Здесь или в другом месте, какая разница, — прозвучал мой холодный ответ. — Похоже, таков твой тонали: закончить дни и дороги именно здесь. По части способов избавления от тех, кто всю жизнь причинял людям зло, боги гораздо изобретательнее меня.
Она повторила ещё раз:
— Г’нда Ке не должна... умереть здесь. Среди этих дикарей.
Я пожал плечами.
— Эти дикари — твои соплеменники, а это захолустье — твоя родина. Даже укусивший тебя паук относится к местной разновидности. По-моему, тебе как раз и подобает принять смерть не от руки разгневанного человека, но от укуса ничтожной, мелкой козявки.
— Г’нда Ке не должна... умереть здесь, — произнесла женщина снова, и мне показалось, как будто говорила она для себя, а вовсе не обращалась ко мне. — Здесь... Г’нду Ке не... не будут помнить. Г’нда Ке должна... остаться в памяти... Г’нда Ке должна была... стать знатной. Чтобы её имя... кончалось... на «цин».
— Ещё чего не хватало! Мне приходилось знавать женщин, которые заслуживали уважительного «цин». Ты же — до самого последнего времени — стремилась причинять людям одно только зло. И несмотря на всё своё грандиозное самомнение, несмотря на всю свою ложь, всё двуличие и все злые дела, ты не смогла обмануть свой тонали. Он показал, кто ты есть на самом деле: существо, столь же переполненное ядом, как паук. И столь же мелкое и незначительное.
Тут вернулся Уалицтли. Он опустился на колени и присыпал открытую рану на ноге Г’нды Ке обычным пикфетль.
— Это вызовет онемение и успокоит боль снаружи, моя госпожа. А это, — он поднёс к её распухшим губам тыквенный черпак, — надо выпить. Снадобье ослабит боли внутри.
Когда целитель поднялся и подошёл ко мне, я проворчал:
— Не припоминаю, чтобы давал тебе разрешения облегчить её муки. Сама-то Г’нда Ке всю жизнь только и делала, что издевалась над другими людьми.
— Я не спрашивал твоего разрешения, Тенамаксцин, и я не собираюсь просить у тебя прощения. Я тикитль. И верность призванию для меня даже выше верности правителю. Ни один тикитль не может победить смерть, но он может сделать её менее долгой и мучительной. Эта женщина заснёт и во сне умрёт.
Мне осталось лишь промолчать. Набухшие веки Г’нды Ке опустились, а то, что произошло потом, как я знаю, удивило Уалицтли не меньше, чем меня или знахаря йаки.
Из отверстия в ноге Г’нды Ке начала тонкой струйкой вытекать жидкость — не кровь, подчёркиваю, не кровь, а именно жидкость — такая же прозрачная и не густая, как вода. Потом появились другие жидкости — более вязкие и такие же бесцветные, но зловонные как её рана. Струйка перешла в поток, ещё более вонючий, и те же смердящие вещества начали вытекать из её рта, ушей и отверстий между ног.
Затем всё тело Г’нды Ке стало медленно, но верно сдуваться, и когда туго натянутая кожа обвисла, ягуаровые пятна на ней съёжились, превратившись в россыпь обычных крапинок. Но потом, когда по всей коже пошли борозды, колеи, складки и морщины, стали исчезать и они. Поток жидкостей усилился: часть их впиталась в земляной пол, часть осталась в виде лужицы густой слизи, от которой мы трое с опаской отступили подальше.
Лицо Г’нды Ке стало терять форму, плоть исчезла, и сморщившаяся кожа облепила череп. Волосы выпали. Истечение гноя и слизи стало ослабевать, поток уменьшился до тоненькой струйки, и наконец тот бурдюк из кожи, что ещё недавно был женщиной, опустел. Когда же и этот мешок начал рваться, расползаться на опадающие клочья и растворяться на полу в жижу, тикитль в маске издал вопль неприкрытого ужаса и мигом выскочил из хижины.
Мы с Уалицтли не отрывая глаз взирали на происходящее диво, пока от Г’нды Ке не осталось ничего, кроме покрытого слизью серо-белого скелета, нескольких прядей волос да разбросанных ногтей с пальцев рук и ног. Потом мы уставились друг на друга.
— Она хотела, чтобы о ней помнили, — сказал я, стараясь, чтобы голос мой не дрожал. — И уж тот майо в маске точно запомнит Г’нду Ке. Что за снадобье, во имя всех богов, ты дал ей выпить?
Голосом дрожащим, как и мой, Уалицтли пробормотал:
— Это не моих рук дело. И не результат действия паучьего яда. Тут имеет место нечто невероятное, даже более невероятное, чем происшествие с той девушкой Пакапетль. Рискну предположить, что ни один тикитль никогда не видел ничего подобного.
Осторожно переступив через вонючую и скользкую лужицу, он нагнулся и коснулся ребра скелета, которое тут же отделилось от остова. Лекарь опасливо поднял его, осмотрел и подошёл, чтобы показать мне.
— Но нечто подобное, — сказал он, — мне доводилось видеть раньше. Смотри.
Не прилагая усилий, целитель разломил ребро между пальцами.
— Ты, может быть, помнишь, что, когда твой дядя Миксцин привёл в Ацтлан из Теночтитлана воинов и мастеровых, те начали осушать окружавшие наш город вонючие болота. В ходе работ из земли и трясины извлекли разрозненные части великого множества скелетов — и людей, и животных. Призвали самого мудрого тикитля Ацтлана. Он осмотрел кости и объявил, что они старые, просто древние, возраст их насчитывает вязанки вязанок лет. По его предположению, то были останки людей и животных, поглощённых существовавшими на том месте в незапамятные времена зыбучими песками. Мне довелось познакомиться с тем тикитлем, до того как он умер, и у него ещё хранились некоторые из таких костей. Они были хрупкими и крошились, в точности, как это ребро.
Мы оба обернулись снова и посмотрели на уже распавшийся скелет Г’нды Ке.
— Ни я, ни паук не могли убить эту женщину, — промолвил не без трепета Уалицтли. — Она уже была мертва, Тенамаксцин, за вязанки вязанок лет до того, как родились мы с тобой.