В какой-то момент часть белых людей, словно не выдержав напора, устремилась в дальний угол площади, тогда как остальные продолжали яростно орудовать мечами, прикрывая их отход. Однако то, что мы приняли за отступление, было военной хитростью. Оказавшиеся вне пределов досягаемости, под прикрытием сдерживавших нас товарищей, испанцы получили возможность схватить аркебузы и вложить в них сухие заряды. Как только это произошло, бойцы, орудовавшие мечами, сами отступили в тыл, а аркебузники, напротив, выступили вперед и произвели залп по нашим валившим на них валом воинам. Промахнуться в такой давке, да еще стреляя почти в упор, было невозможно, и их пули унесли множество жизней, однако мешикатль рвались вперед по телам павших собратьев, бросаясь с камнями на стальные клинки, лишь бы не дать врагу времени перезарядить смертоносное оружие.
Трудно сказать, откуда Кортес узнал, что случилось с оставшейся по его милости без вождя армией. Возможно, его колонну догнала одна из сорвавшихся с привязи лошадей или к нему примчался убежавший с площади солдат, а может быть, его слуха достиг раскат того дружного залпа аркебуз. Мне, однако, известно, что его колонна уже добралась до Тлакопанской дамбы, когда стало ясно, что в городе творится неладное. Чтобы принять решение, Кортесу потребовалось лишь одно мгновение, и, хотя никто не пересказывал мне его точных слов, я могу с уверенностью сказать, каким оно было:
— Мы не можем повернуть назад, бросив золото. Первым делом надо доставить сокровища в безопасное место, а уж потом вернемся в город.
Между тем громовой залп аркебуз прокатился над озером. Его услышали на том берегу — и союзники Кортеса, и наши воины, ожидавшие сигнала к наступлению. Куитлауак распорядился, чтобы наши люди на материке выступили по звуку полуночных труб, но у их командиров хватило ума сделать это немедленно, едва послышался шум боя. А вот у отрядов Кортеса никаких приказов на столь непредвиденный случай не имелось, и, хотя все его воины и вскочили по тревоге, никто толком не знал, что делать. В растерянности пребывали и пушкари, стоявшие на берегу, у заряженных и наведенных на Теночтитлан орудий. Не могли же они открыть огонь по городу, где находился сам генерал-капитан вместе с большей частью их соотечественников. Мне думается, что все оставшиеся на материке Кортеса воины так и пребывали в бездействии, бросая растерянные взгляды в сторону скрытого за завесой дождя города, пока на них не напали с тыла.
Вокруг всего западного побережья озера поднялись армии Союза Трех. Хотя многие из их лучших воинов находились в Теночтитлане, сражаясь плечом к плечу с мешикатль, на материке осталось еще немало хороших бойцов. Тайно переброшенные с юга отряды шочимильков и чалька обрушились на стоявших лагерем вокруг Койоакана воинов аколхуа под командованием принца Черного Цветка. По другую сторону пролива отряды калхуа атаковали союзников Кортеса тотонаков, разбивших лагерь на мысе возле Истапалапана. Текпанеки поднялись против тлашкалтеков, расположившихся вокруг Тлакопана.
Примерно в то же самое время испанцы, отбивавшиеся от нас на Сердце Сего Мира, приняли разумное решение бежать. Одному из их офицеров удалось поймать лошадь, и он, тут же вскочив верхом, принялся орать по-испански. Точных его слов мне сейчас не повторить, но смысл был следующий:
— Сомкнуть ряды! Уходим вслед за Кортесом!
Теперь у беспорядочно рассеянных по площади белых людей, во всяком случае, появилась цель. Всадника было видно отовсюду, и испанцы со всех концов площади принялись с удвоенной яростью прорубать себе путь к нему, пока не собрались вместе, сбившись в плотный, щетинящийся отточенной сталью круг. Подобно тому как дикобраз, свернувшись в шар, не попускает к себе даже койотов, так и этот испанский строй отбивал неоднократные атаки наших воинов.
Продолжая выполнять приказы, которые громко отдавал одинокий всадник, наши враги, по-прежнему сбившись в клубок, стали отходить к западному проходу в Змеиной стене. Во время этого отступления еще нескольким белым людям удалось поймать лошадей и вскочить на них, так что когда все испанцы и тлашкалтеки оказались за пределами площади, на ведущей на Тлакопан дороге, всадники прикрывали пеших, отбивая все наши атаки и давая возможность своим убежать вслед за Кортесом.
Должно быть, тот встретил их, когда скакал назад в город. Разумеется, добравшись до первого же прохода для лодок, испанцы обнаружили, что деревянный перекидной мост убран и они не могут перебраться через канал. Кортес в одиночку помчался обратно на остров, но на полпути столкнулся с беспорядочно бегущей толпой своих солдат — проклинавших свою долю и насквозь промокших от дождя и крови. Это остатки его воинства спасались бегством. А позади них, не так уж далеко, звучали боевые кличи наших воинов, пытавшихся прорвать заслон из всадников.
Я знаю Кортеса и уверен, что терять времени на расспросы, что, как да почему, он не стал. Остановив бегущих и приказав им по возможности задержать преследователей у места соединения дамбы с островом, генерал-капитан, не мешкая, галопом помчался по насыпи к разрыву, где стояли Нарваэс, Альварадо и прочие, и приказал сбросить все золото в воду, а освободившиеся сани превратить в мостки, чтобы преодолеть водную преграду.
Рискну предположить, что, услышав это, все — от Альварадо до самого последнего солдата — подняли негодующий вой, но могу представить и то, как Кортес заставил их замолчать, сурово крикнув:
— А ну выполнять! Живо! Не то нам всем конец!
И они, во всяком случае большинство из них, повиновались. Разумеется, опустошая в темноте сани, солдаты набивали золотом заплечные мешки, совали его за пазуху, даже запихивали за широкие раструбы своих сапог. Изделия, достаточно маленькие, чтобы их можно было стянуть, стремительно растащили, но основная масса сокровищ канула в воду. Лошадей распрягли и деревянные сани протолкнули вперед, перекрыв ими, как мостками, разрыв в дамбе.
К тому времени остальная армия Кортеса отходила из города по насыпи, ожесточенно отбиваясь от наших наседавших на врага и теснивших его воинов. Наконец, когда белые люди дошли до того места, где стоял с их товарищами Кортес, отступление прекратилось. Испанцы и мешикатль сошлись вплотную, лицом к лицу, и некоторое время никто не мог получить преимущества. Причина заключалась в том, что по дамбе могли пройти в ряд человек двадцать, а сражаться бок о бок, встав поперек не в шеренгу, не более дюжины. Таким образом, лишь двенадцать бойцов, шедших на острие нашей атаки, могли одновременно сражаться с таким же количеством прикрывавших тыл испанцев, а остальные наши бойцы толпились в задних рядах. Так что численное превосходство в данном случае помогало нам мало.
Потом, словно поддавшись нашему натиску, испанцы резко отступили, но так же резко рванули на себя свои сани-мостки, так что в результате наши бойцы оказались балансирующими на краю внезапно появившегося обрыва. Несколько мешикатль, как, впрочем, и сами сани и несколько испанцев, свалились в озеро. Однако времени перевести дух у оказавшихся по ту сторону водной преграды белых людей почти не было. Все наши воины прекрасно умели плавать, им не мешали ни одежда, ни доспехи. Мешикатль попрыгали в воду, мигом преодолели канал и стали взбираться по опорам на дамбу.
В то же самое время на испанцев с обеих сторон обрушился град стрел. Куитлауак предусмотрел все, и теперь к дамбе подошли каноэ, полные лучников. Кортес предпринимал отчаянные попытки прорваться, да и что еще ему оставалось? Поскольку лошади, самое ценное военное имущество, на дамбе превращались в наиболее заметные мишени, он приказал всадникам силой заставить животных прыгнуть в воду, а затем попрыгать туда самим: Кортес хотел, чтобы лошади выплыли к берегу и вынесли держащихся за них хозяев. Малинцин сиганула вместе с ними и добралась до берега.
Потом Кортес и его оставшиеся командиры постарались сделать отступление испанцев по возможности упорядоченным. Те, у кого были арбалеты и исправные аркебузы, стреляли из них наугад в темноту по обе стороны насыпи, в надежде попасть в кого-нибудь на каноэ. Пока часть испанцев сдерживала преследователей мечами и копьями, остальные, преодолев первый проход, толкали сани к следующему. От Тлакопана солдат Кортеса отделяло еще два таких прохода. Первый они преодолели успешно, но затем наши люди захватили сани-мостки, так что дальше испанцы отступали уже без них. Лишившись саней, они сгрудились у края второго прохода и под напором наших воинов начали падать в воду.
Вообще-то в такой близости от берега, где глубина была невелика, даже не умевший плавать человек мог добраться до суши, постоянно отталкиваясь от дна и подпрыгивая, чтобы держать голову над водой. Но испанцы были закованы в тяжелые доспехи да к тому же еще нагружены золотом; попав в воду, они начинали отчаянно барахтаться. А тем временем их товарищи, шедшие вслед за ними, не колеблясь, наступали на первых, пытаясь прыжками преодолеть расстояние до берега. Таким образом, многие из упавших в воду утонули, а тех, что упали самыми первыми и оказались внизу, как мне думается, глубоко втоптали в илистое дно. По мере того как все больше и больше испанцев падало и тонуло, груда трупов росла, пока не образовался целый завал из человеческой плоти. Именно по нему и перебрались на ту сторону последние уцелевшие испанцы. Только один из них совершил переправу без паники, с блестящим мастерством, которое привело наших воинов в такое восхищение, что у нас до сих пор говорят о «прыжке Тонатиу». Когда Педро де Альварадо подтолкнули к краю, он был вооружен только копьем. Повернувшись спиной к нападавшим, этот силач уперся копьем прямо в барахтавшихся в воде, тонущих людей и, оттолкнувшись, совершил мощный прыжок. Облаченный в тяжелые доспехи, несомненно очень уставший и, скорее всего, раненый, он тем не менее перелетел через широкий канал и благополучно приземлился на той стороне.
Всё, на этом наши воины прекратили преследование. Они изгнали последних чужеземцев из Теночтитлана на территорию текпанеков, где, как предполагалось, тех либо перебьют, либо возьмут в плен. Мешикатль повернули назад и пошли обратно по дамбе, на которой уже восстанавливали мосты через лодочные проходы, выполняя по пути работу «вяжущих» и «поглощающих». Мешикатль подбирал и павших товарищей, а раненых белых людей или забирали с собой, чтобы впоследствии возложить на жертвенный алтарь, или, если было ясно, что тем все равно не дотянуть до церемонии, милосердно приканчивали обсидиановыми клинками.