— А-а-а-а, вот и он! Пойдем, скорей! — ни тебе «здрасьте», ни «до свидания».
— Куда ты меня тащишь, друг мой ситный? Всё это дурно пахнет!
— Дурно пахнут твои галифе после поездки на этом ушастом животном, а у меня для тебя личная просьба от Артура Николаевича…
— Не называй Зайчишку животным, это душа добрая и зело полезная… Просьба от кого? — не сразу сообразил я, — Твою ма-а-а-ать, Феликс, только не говори…
— Давай-давай, Уткин уже заводит мотор. Вот тебе саквояж, вот конверт, а вот мазь от потертостей, Сарыч передал — помнишь такого? Еще увидишься… Ну, все в конверте, все в конверте… — он разве что пинками меня не подгонял, — Почитаешь в воздухе.
В каком, к чертям собачьим, воздухе? Что вообще всё это значило?
Через какие-то несколько секунд всё прояснилось. На лугу за посольством некто Уткин в коричневом реглане, кожаном шлеме и очках-авиаторах заводил мотор двухместного биплана неизвестной мне модели.
— Давайте, давайте, опаздываем! «Голиаф» отправляется через три часа! — он лихо впрыгнул в кабину и морщил губы, наблюдая, как я, кряхтя и стараясь не задеть стертые бедра, пытаюсь забраться на своё место.
— Давай, друг мой! На тебя надеется Империя, Наталь и всё консервативное человечество! Не подведи! — Феликс снял с меня фуражку, нахлобучил шлем, повязал шарф на шею и отсалютовал — по-пижонски, двумя пальцами от виска.
И с чувством выполненного долга спрыгнул на траву, скотина.
Я как раз пристегивал ремни, когда вспомнил нечто важное:
— А куда здесь, простите, блевать, господин пилот?
Но пилот по фамилии Уткин меня не слышал в своем кожаном шлеме. Да и мотор ревел во всю мощь — аэроплан набирал ход по взлетной полосе, а потом он оторвался от земли, сделал круг и помахал крыльями. Кажется, это он сделал зря — желудок мой пошел на штурм, вознамерившись подчинить своему дурному влиянию все остальные органы.
Верите или нет — изгадить всю кабину мне помешало только хорошее воспитание. Я ведь должен буду торопиться на какой-то «Голиаф», который вот-вот отправится, и убирать всё непотребство придется или Уткину, или человеку вовсе случайному! Допустить подобного я не мог, а потому крепился, сколько мог — и тупо пялился на выбитые при штамповке мелкие буквы на бортике кабины. Наверное, они обозначали фирму-изготовителя… или всё-таки модель самолета. «DAVID» — вот что там было написано, и я пытался понять — это галлюцинации, или реальность на самом деле настолько абсурдна? А потом меня просто подкосило — и я, по всей видимости, уснул, повиснув на ремнях в самой причудливой позе.
Так что ни небесная синева, ни белые барашки облаков, ни удивительные пейзажи, открывающиеся с высоты птичьего полета, меня не радовали — я спал и снов не видел.
III ПЕРВЫЙ КЛАСС
Я держался молодцом даже после того, как очнулся во время приземления. Содержимое желудка в неравной борьбе превозмогло воспитание уже на траве аэродрома, после того, как мы сели.
— А вы ничего, — сказал Уткин, — Думал, вы мне всю вторую кабину испоганите с непривычки. Мы прибыли в Энрике-о-Навегадор, порт вон там. Хватайте саквояж, ловите пролетку и мчите в гавань — у вас есть полчаса, пока посадка на «Голиаф» не окончилась… И шлем отдайте.
Утерев рот платком, я проводил взглядом его спину в кожаном реглане. Он снова орудовал вокруг аэроплана, пытаясь завести мотор. Какой-то невероятный запас хода у этого «Давида»! Хотя, наверняка, у конторы, к которой принадлежат и Феликс, и Уткин где-нибудь за во-о-он теми холмами имеется база и аэродром подскока…
Пилот наконец справился с мотором, и, не спрашивая ни у кого разрешения на взлет, взобрался в кабину, махнул рукой на прощанье, и, аккомпанируя себе ревом двигателя, скрылся в небесной синеве. Улетел — да и черт с ним. Скучать не буду, хотя вроде бы мужик он неплохой…
— Мистер, мистер, вы тот пассажир, что опаздывает на лайнер? — за плечо меня тормошил пожилой мулат в светлом мятом хлопковом костюме, — У меня есть двуколка, за четвертак довезу…
Бог его знает, какая валюта у них в ходу, в этом Энрике-о-Что-то-там… Эскудо, наверное? Есть ли в саквояже, который передал мне Феликс, эскудо — я понятия не имел. А потому, пошарив по карманам, извлек оттуда пару потертых серебряных монет неясной принадлежности и показал их смуглому мистеру.
— Пойдет?
— Давайте их сюда! — протянул он сразу обе руки.
— После поездки, — отрезал я.
Мулат погрустнел и зашагал через поле мимо дощатого одноэтажного здания, которое выполняло здесь, видимо, роль аэровокзала. Глядя на пошарпанную двуколку с парой поломанных спиц в колесах и запряженной в оглобли ледащей кобыленкой, я с затаенной грустью вспомнил Зайчишку и крепкие фургоны гемайнов.
— Н-н-но, дохлая! — мулат изъяснялся на пиджин-лаймиш, и кобылка его, по всей видимости, понимала.
Я тоже — понимал. Приходилось слушать треп о храбрых конкистадорах, которые отвоевали сей благодатный полуостров у каннибалов и выстроили тут замечательный город Энрике-о-Навегадор в честь какого-то мореплавателя, который ни разу не совершил ни одного дальнего плавания… Построили форт — вон тот, с десятью круглыми массивными башнями, собор — этот, с горгульями на верхнем ярусе и окном-розой. Вообще-то городок был симпатичный: мощеные улицы, слегка облупленные светлые домики меж апельсиновых рощ, приличная центральная площадь, магистрат и рынок… И люди деловитые, работящие — здесь подкрашивают, там подстукивают, что-то куда-то тащат, суетятся.
Но все это провинциальное обаяние меркло перед громадиной «Голиафа», который стоял на якоре в бухте уже под парами. Огромный четырехтрубный океанический лайнер длиной не менее трехсот метров, а высотой — двадцати от ватерлинии до шлюпочной палубы, он заполнял собой все пространство, и, казалось, был больше всего Энрике-о-… вместе с мулатом, кобылой, аэродромом и рыночной площадью.
— Деньги, деньги! — пошевелил пальцами мой добровольный извозчик.
Я сунул ему монеты и зашагал по набережной к пирсу, туда, где качался на волнах паровой катер с лайнера. Едва не срываясь на бег, растолкал мастеровых и моряков с парусных судов, стоящих на рейде, и приблизился к подтянутому молодому человеку в форме. Он смерил меня удивленным взглядом. Ну да: сначала сутки в седле, потом сумасшедший полет на биплане свежести и представительности не добавили. А потому — гримаса на лице моряка была вполне обоснованной.
— Сейчас-сейчас, — сказал я и полез в наружный карман саквояжа.
Документы и билет должны были быть именно там. Новомодные книжечки-паспорта появились не так давно, но были довольно удобными — форматные листы гербовой бумаги, использовавшиеся последние пару сотен лет, постоянно мялись и рвались. Нащупав наконец глянец обложки, я потянул документ наружу. Вот оно как! Я нынче имею вид на жительство Винланда? Однако… А вот имя и фамилия вполне имперские, как и паспорт. Нужно будет изучить легенду, а то так и проколоться недолго!
Протянув паспорт со сложенным внутри билетом, я наконец получил возможность отдышаться.
— Первый класс? — удивленно проговорил флотский и снова критически меня оглядел, — Прошу на борт, сэ-э-эр!
Катер уже был забит битком, и после меня на борт взошла только семья буржуа: почтенный полненький господинчик, похожий на арелатца или аппенинца, его сухопарая супруга, две девочки лет пяти-семи и гувернантка. Они тоже должны были путешествовать первым классом, иначе черта с два «Голиаф» стал бы задерживаться… Я уселся на одной из лавок поближе к борту. Это было практично, учитывая мои неопределенные отношения с морской болезнью.
— Что, браток, не фартануло на приисках? — шмыгнув носом, произнес мужичок полукриминального вида, наклонившись к самому моему уху, — Или ты из вояк?
Я неопределенно пожал плечами. Интересно получилось: как пассажир первого класса я мог бы претендовать на удобное мягкое кресло на носу катера, рядом с важными дамами и господами, а уселся всё равно здесь — среди дебелых теток, вот таких вот типов и целых семейных кланов — с детьми, бабушками, клунками и котомками.
Суденышко наконец отчалило, и борт «Голиафа» постепенно становился всё ближе и ближе.
Никогда мне не доводилось чувствовать себя зажиточно. Интеллигент, если хотите — разночинец, в предках которого числились исключительно врачи, ученые, преподаватели, мошенники, грабители и лучшие женщины в мире, я всегда чувствовал себя неловко в окружении золотой лепнины, бархатных кресел и вычурных светильников. Даже в бытность адъютантом его превосходительства я этой роскоши не вкусил — Артур Николаевич жил скорее как отставной полковник или профессор университета средней руки, чем в стиле самовластного правителя одной из величайших держав современности. Впрочем, Крестовский никогда и не был сатрапом и деспотом, решал вопросы за рюмочкой чаю, в спокойной обстановке беседуя с такими же великими стариками, как и он сам.
А вот теперь я мог почувствовать себя на самом деле по первому классу! Каюта была обставлена по-барски. «Дорого-богато!» — так сказал бы Стеценко. Ну, вот на кой черт мне такая кровать? Я сразу отверг идею спать на этом чудовище с балдахином, определив своим местом обитания замшевый диванчик вполне подходящих габаритов. И для начала вывалил на него всё содержимое саквояжа: стоило привести себя в порядок и переодеться.
Меня ведь и на борту «Голиафа» чуть было не отправили в трюм к третьему классу — по одежке встречают, как бы это ни было банально. Только вмешательство второго помощника капитана (это он встречал пассажиров на пирсе Энрике-о-Навегадора) исправило недоразумение. Сей достойный моряк максимально корректно порекомендовал мне одеться подобающе или воспользоваться корабельным магазином готового платья — таковой тут имелся. А старшая горничнаяНатали — отличная портниха и за денежку малую вполне способна подогнать костюм по фигуре. Она вообще очень способная, но это так, как мужчина мужчине, строго конфиденциально…