Потом долго убирал набежавшую кровь из полости, приподняв девичье тело над каким-то пластмассовым тазиком. Под рукой больше ничего не оказалось. Для этого пришлось делать самый натуральный дренаж — «раздвигать» кожу, мышцы живота и дополнительно пускать еще один «хвост ящерицы», чтобы вывести из полости накопившуюся кровь, чтоб побыстрее всё зажило. И всё это время Алькина душа, как живая птичка-синичка, трепыхалась у меня в «руке». У меня даже это ощущение было: будто моя «рука» самая настоящая, живая, и я чувствую это трепыхание в «ладони».
Когда все «процедуры» закончил, пустил импульс «живой» силы в сердце, которое дернулось, затрепыхалось и, наконец, ожило, застучало, забилось. Одновременно с этим, магической «рукой» «воткнул», как Устинову в своё время, Альбине в рот её душу (как я стал именовать-называть эти «сгустки»). Да еще и зажал рот «ладонью» — на всякий случай, чисто машинально.
Альбина дёрнулась, выгнулась, захрипела и обмякла. Но она уже дышала. Дышала! И серебристый сгусток, именуемый мной «душой» остался в ней.
Я сбегал в ванную, намочил полотенце, обтер её тело от потеков крови, снова поднял её на руки, встал, занес в комнату, положил на диван. Сел на кресло, выдохнул.
Еще раз магическим зрением осмотрел девушку, убедился, что всё почти нормально. Почти — если не считать слишком большой кровопотери. Альбина лежала на диване бледная, чуть ли не мраморная… Помочь ей теперь могло только либо переливание крови, либо усиленное питание — когда проснётся. Альбина спала.
Я встал, направился в прихожую, чтобы немного разобрать тот бардак, что я невольно создал: отнести окровавленную одежду в ванную, вылить тазик и помыть его, замыть кровь на полу…
Меня повело, я чуть не сшиб лбом косяк. А ведь я хотел еще выйти на улицу, чтоб добить этого урода. Эта мысль меня прямо-таки жгла — выйти и добить. Ведь он её убил практически! Я постоял, опираясь на дверной косяк обеими руками, прислушался к своим ощущениям. Они были… не очень. На улицу выйти я бы не смог. Равно как и навести в прихожей порядок.
Тихонько, медленно, держась руками за стены, я поплелся на кухню. Чая, конечно, не было. Я открыл холодильник, увидел там треугольничек пакета с молоком. Вытащил его, оторвал зубами верхушку, задрал голову. Холодное молоко тоже оказалось неплохим средством для восстановления сил.
Я сел на кухне за стол, положил голову на руки и задремал.
Проснулся я от того, что кто-то осторожно погладил меня по голове, потом обнял со спины и прижал к себе. Это было так приятно, что я несколько секунд после пробуждения, несмотря на неудобную позу, щекочущую боль в предплечье и щеке, не хотел открывать глаза.
— Антошка! — меня чмокнули в макушку. Я выпрямился, открыл глаза и зевнул.
— Доброе утро! — Альбина уселась на стол напротив меня. — Есть хочешь?
Она подвинула мне почти пустую банку со сгущенным молоком, чайную ложку и полбулки белого.
— Сейчас чай поставлю! — она хихикнула. — Больше ничего пожрать нет. Готовить надо.
Я взял банку. Сгущенки там было на пару ложек, не больше. Куснул хлеб, подцепил ложкой сгуху, отправил в рот. Прожевал, проглотил. И только тогда почувствовал дикий голод, сродни тому, который я ощутил в больнице, когда очнулся. Откусил еще хлеба, зацепил еще ложку. Голод чуть-чуть отступил.
— Сейчас яичницу поджарю, — сообщила Альбина. — Ты любишь глазунью или болтушку?
— Глазунью, — ответил я. — Время сколько?
Я вспомнил, что снял часы, когда занес девушку в квартиру. Где-то они там должны лежать на полу в районе вешалки.
— Восемь утра, — весело улыбнулась мне Альбина. Она была бледной, но держалась бодрячком. Видимо, отошла.
— Я так поняла, что этот уродец меня сильно ножом приложил? — спросила она. — Так?
Я утвердительно угукнул с набитым ртом. Она развернулась и снова села напротив.
— Одежда вся в крови, — задумчиво произнесла она. — Тазик с кровью стоит. А я ведь помню…
Она посмотрела мне в глаза.
— Ты меня нёс домой, а я рядом с тобой как будто висела.
Альбина замолчала, прищурилась, глядя мне в глаза. Я улыбнулся ей, потом продолжил увлекательнейшее занятие по выскребанию остатков сгущенку из банки. Поднял глаза на неё, счастливо засмеялся:
— Жрать охота, сил нет! Хорошо, что хорошо кончается!
И указал на пустую банку:
— К сгущенке это не относится.
— Он меня зарезал? — тихо спросила она. Я вздохнул:
— Всё нормально, Аль…
— Какое, к чёрту, нормально? —немедленно взорвалась Альбина. — Куртку выкидывать, блузку тоже. Джинсы, бельё, ладно. Отстираю.
И вдруг, задумавшись, выдала:
— Надо в милицию позвонить!
— Яичницу жарь! — я повысил голос.
— Хорошо, — кротко ответила девушка, вставая и поворачиваясь к плите.
Я же направился в ванную — умыться, привести себя в порядок. В ванне валялась когда-то беленькая с меховой опушкой куртка подкладкой наружу. Вся внутренняя часть была бурой и заскорузлой от запекшейся крови. Я осторожно поднял её. Сзади на спине «красовались» два разреза. Починить, зашить такие незаметно не получится. Кроме того, был разодран правый рукав в районе локтя — видимо, Альбина, когда падала, приложилась.
Я вздохнул. На полу в большом тазу в воде лежали замоченные джинсы. Я тронул воду. Холодная. А то с Альки станется, начнёт кровь застирывать в кипятке. Удивительно, но сам я в крови совсем не испачкался.
Умылся, причесался, вытерся. Посмотрел на себя в зеркало и усмехнулся. В конце концов, могу я свою девушку одеть-обуть нормально и со вкусом? Я принял решение.
— Алька! — зашёл я на кухню и провозгласил. — У меня есть идея и я её думаю!
— Это здорово, — хмуро отозвалась Альбина, раскладывая яичницу по тарелкам. — У меня тут кусок сыра был. Я его потерла. Ты же ничего не имеешь против тертого сыра в яичнице?
— Конечно, не имею! — ответил я.
— Садись!
Алька снова села напротив меня.
— Приятного аппетита.
— Спасибо, взаимно!
Минут пять мы поглощали завтрак, пили кофе.
— Чёрт, чёрт! — буркнула Альбина. — Вот ведь незадача…
— Аль, — продолжил я. — Я тут подумал, поехали сейчас со мной в одно место, а?
— Куда? — удивилась она.
— Прикид тебе фирмовый подберем! Только мне один звонок надо выдать.
— Да ну, — отмахнулась Альбина. — Мне бы сейчас полежать, отдохнуть. Да и денег нет.
— Аль, тачку возьмём! — настаивал я. — По дороге в магазин заедем, поесть купим. У тебя ж дома шаром покати!
У меня с собой было сто рублей. На продукты хватит. А вещи у Гершона, памятуя его слова, всё равно сначала заказывать придётся.
— Ладно, подожди, соберусь, — вздохнула Альбина. — А ты пока сходи к соседям. У них телефон есть.
Не скажу, что соседи Альбины обрадовались моему визиту и просьбе дать позвонить. Тем не менее, телефон дали и даже подсказали номер службы вызова такси. Диспетчер обещал, что машина будет через десять минут. Фарцовщик тоже оказался дома и был, кажется, рад моему звонку.
— Собирайся быстрее! — поторопил я девушку.
— Сейчас, — хмуро ответила она из комнаты. — У меня и одеть-то теперь нечего.
Она вышла в прихожую в старом сиреневом пальто, посмотрела на меня, ожидая моей реакции. Не дождалась.
— Я в нём в институте еще ходила, — сообщила она. — Есть еще одно, поновее, но уж совсем зимнее-презимнее. С меховым воротником.
И добавила:
— Сука Димочка! Завтра на работе прокляну. Прыщами изойдёт.
— Ерунда, — отмахнулся я. — Разберемся!
Мы вышли на улицу. Я вдохнул свежий осенний воздух, почувствовал, как закружилась голова. Рядом Альбина ухватила меня за рукав. Ей тоже нездоровилось.
— Может, ну их? — жалобно спросила она. — Потом съездим?
— Нет, — мотнул я головой. — Потом мы не съездим. У меня школа, у тебя работа…
Гершон Самуэльевич при виде меня с подругой в восторг отнюдь не пришел. Конечно, в квартиру он пустил, но прошипел:
— Антон! Я же просил никого ко мне не водить!
— Гершон Самуэльевич! — возразил я. — Чрезвычайные обстоятельства! Это моя девушка. Её вчера обокрали. Чуть ли не раздели. Ей теперь носить нечего. Видите, в каком она виде?
Еврей нахмурился, поворчал немного, буркнул:
— Идите на кухню. Я сейчас…
— И это, — бросил он нам в спину. — Чай, кофе, знаешь, где лежит. Чайник только вскипел.
Мы с Альбиной успели выпить по чашке кофе, съесть одну большую шоколадку, оказавшуюся на столе весьма кстати, когда фарцовщик вернулся.
Он протянул мне бумажку с цифрами:
— Это телефон Зинаиды Михайловны, директора ЦУМа. Позвонишь ей, представишься, скажешь, от меня, и обо всём договоритесь. Понял?
Я молчал.
— В ЦУМе есть закрытая секция, — пояснил Гершон Самуэльевич. — Для некоторых «товарищей».
Он произнес слово «товарищей» с такой язвительной интонацией, что сразу стало понятно, что слово обязательно должно быть в кавычках.
— Она постарается приобщить вас к числу этих «товарищей». Но на один раз. Теперь понял?
Я кивнул.
— Только цены там, — еврей хмыкнул и осклабился. — Имейте ввиду, молодые люди, со ста рублями там лучше не показываться.
— Ваш поставщик? — догадался я.
— Один из них, — согласился фарцовщик и посоветовал. — Сегодня не звоните, выходной всё-таки.
Он поманил меня рукой в сторону зала. Я встал, направился за ним.
— Антон, — вполголоса сказал он. — У меня есть один знакомый, который хотел бы обратиться к вам за помощью.
— Отлично! — обрадовался я. — Давайте, с удовольствием поможем, чем сможем.
— У него ревматоидный артрит, — удовлетворенно продолжил еврей. — Ему 68 лет. Он готов, скажем, расстаться с тремя тысячами рублей.
— За ревматоидный артрит? — переспросил я.
— Вы не знаете, что это за штука, — укоризненно покачал головой еврей. — Он осенью и весной спать не может без болеутоляющих.
— Хорошо, — согласился я. — Я даже готов ему помочь немного омолодиться. Когда?