— В каком хорошем? — не поняла maman.
— В таком! — отмахнулся я и ехидно поинтересовался. — Ну, и о чём вы договорились?
— О чём, о чём? — maman пожала плечами. — Попила я у неё чаю с пирожными. Мне даже кажется, что она меня специально ждала. Да бог с ней!
Она махнула рукой.
— Я что хотела сказать? Переезжать можно хоть завтра. Кухня есть, сантехника залюбуешься. Остальная мебель у нас пока своя. Ты как считаешь, Тош?
— У нас со следующей недели каникулы начинаются, — сообщил я. — Вот и займусь переездом.
— Ты? — удивилась maman. — Ты займёшься? Впрочем, я уже устала удивляться…
Глава 28
Кто в армии служил, тот в цирке не смеется
В военкомате нас оказалось сравнительно немного — человек тридцать. Наши оба класса да 10-й класс из Орловки, микрорайона, недавно включенного в городской округ.
Сначала пузатый прапорщик в мятом мундире отвел нас в актовый зал, где мы разделись до трусов, сложили свою одежду на кресла.
— Документы берите с собой! — объявил он. — Паспорт, приписное, повестку. Сначала все идут в 12-й кабинет. Там вы сдаете повестки, регистрируетесь, после чего отправляетесь в героический поход по врачам, начиная с 13-го кабинета. Ясно? Проходите комиссию, возвращаетесь опять в 12-й кабинет, получаете на руки повестку с отметкой и уматываете домой с чистой совестью. Вопросы есть?
— А я приписное дома забыл, — кто-то подал голос из зала.
— Идиот! — взревел раненым бегемотом прапорщик. — Ты, дебила кусок, читать умеешь? Что в повестке написано? Там черным по русскому сказано: при себе иметь паспорт, приписное свидетельство!
Он еще минут пять характеризовал забывчивого товарища, в котором цензурные выражения занимали едва ли процентов 30 от объема выражений. Потом всё-таки выдохся, достал мятый носовой платок, вытер покрасневшее лицо и мрачно поинтересовался:
— Кто еще приписное забыл, дебилы?
— Да я вообще-то пошутил, — отозвался тот же голос.
Прапорщик побагровел еще больше.
— Фамилия? — грозно пророкотал он.
— Ступаков!
— Значит, так, Ступаков, — хмыкнул он. — Повестку ты получишь лично из моих рук, в индивидуальном, так сказать, порядке. Понял? Пока ты будешь ходить по врачам, я обдумаю, как тебя научить человеческим шуткам. А сейчас, — он перевел дух. — Бегом в коридор!
Толпа призывников ломанулась в коридор — в одних трусах, босиком. Отопление в военкомате считалось непозволительной роскошью. Пятки сразу стали примерзать к линолеумному полу, который мыли, наверное, еще летом.
Мне повезло. Я сидел ближе всех к выходу, поэтому оказался в числе первых в очереди в кабинет № 12. Разумеется, Мишка пошел сразу же за мной.
В кабинете я сдал повестку. На меня заполнили анкету, в которую молоденькая медсестра, иронически улыбаясь, вложила пару пустых бланков.
— Следующий!
Первым врачом оказался окулист. Я зачитал ему вторую строку снизу правым глазом слева направо, левым глазом справа налево. Он расписался у меня в моём деле, поставил штамп…
— Следующий!
Потом был стоматолог, ухо-горло-нос, то есть отоларинголог, далее хирург и… А дальше, дальше был невропатолог. Ею оказалась врач из нашей поселковой поликлиники, у которой я был вроде как под наблюдением. Для работы в призывных медицинских комиссиях в райвоенкоматах всегда привлекали врачей из поликлиник. Хирург, кстати, тоже был из поликлиники с нашего поселка.
Увидев меня, она поздоровалась, пригласила садиться, взяла в руки резиновый молоточек, но пригляделась и замерла:
— Ковалев? Ты?
— Я, Кира Маратовна!
Вот такое у неё было редкое имя-отчество при обычной в общем-то фамилии Кухарева. Врач осмотрела меня, заглянула в моё дело, прочла анкету, словно хотела что-то увидеть в ней новое, необычное.
— Как себя чувствуешь? Головокружения есть? Ходишь нормально? Спишь как?
Каждый вопрос-ответ она записывала в бланк. Взяла в руки резиновый молоточек, постучала по коленям, поводила перед глазами, снова что-то записала в бумагах. Потом взяла моё дело, встала:
— Идём со мной!
Она повела меня через весь коридор к председателю комиссии.
— Алексей Алексеевич! — она зашла в кабинет, потащила меня за собой за руку, словно дошкольника. — Вот!
— Что, вот? — председатель медкомиссии сидел в кресле у окна и пил кофе, держа в руках толстенную красную книжку, в которой я опознал один из двенадцати томов Александра Дюма. — Что случилось, Кира Маратовна?
— Призывник Ковалёв, — сообщила невропатолог, толкая меня в спину, придвигая к председателю комиссии. — У него полгода назад были открытая ЧМТ, перелом позвоночника. Месяц находился в коме. А в личном деле пусто! Ни одной записи.
— М-да? — вздохнул председатель. — Ну что ж, хорошо… Запросите медкарту из поликлиники с места жительства. Пусть внесут изменения. И все проблемы…
— Я уже сто раз говорила об этом! — терпеливо сказала Кира Маратовна. — Что сначала надо карты из поликлиник запрашивать! А потом уже проводить медосмотр. Тут вот с ним, — она опять меня пнула в спину, — вопиющий случай! Хорошо, что я про него знаю! А как быть с другими, которые лечатся у других врачей, у которых другие патологии? Их сходу не определить. Вы готовы взять на себя ответственность отправить в армию больных?
— Хорошо, хорошо! — председатель комиссии вздохнул, встал с кресла, подошел к своему столу. — Я дам распоряжение подготовить запросы на каждого призывника в медучреждения по месту жительства.
— Идём! — невропатолог снова ухватила меня за руку и потащила к себе.
— Садись! — а сама принялась что-то писать в моём деле. Писала она долго и много — две страницы убористым почерком. Потом сунула дело мне:
— Свободен.
— В смысле? — удивился я.
— Иди дальше по врачам, — пояснила врач. — Только я по своей линии написала заключение о твоей негодности к службе в армии. Всё!
Я вышел в коридор, не зная радоваться мне или нет.
— Ты что так долго? — хмуро спросил Мишка, перед тем как зайти следующим.
— Потом, — отмахнулся я.
После прохождения медкомиссии, на которой меня признали негодным, мы потянулись к 12-му кабинету за отмеченными повестками. Заходили так же, почти голыми, в одних трусах по одному. Передо мной в очереди оказался вдруг каким-то образом тот самый шутник Ступаков. Он зашел в кабинет. Прошло минут пять. Ступаков не выходил. Еще через пять минут он выскочил в коридор, крикнув:
— Забей себе эту повестку плашмя, сам знаешь, куда!
И направился в актовый зал переодеваться.
Пожав плечами, я зашел в кабинет. Там возле стола стоял давешний пузатый прапорщик с багровым лицом и крутил в руках бланк повестки.
— Ковалев, — представился я.
Девушка за столом протянула мне повестку.
— Свободен!
В актовом зале, одеваясь, я услышал, что прапорщик попытался заставить Ступакова мыть полы во всём военкомате. А то, дескать, если откажется, то повестку не отдаст.
— Она мне нах не нужна! — ухмыльнулся призывник. — Нашел, блин, поломойку!
— Я тебя служить загоню туда, где у тебя зубы сами выпадут! — прапорщик встал в дверях актового зала. — В Афган пойдешь служить! Посмотришь тогда, пацан, кого ты нафиг послал!
— Да пошел ты! — Ступаков прошел мимо него на выход.
Домой после комиссии добирались кто как. Я предложил Мишке зайти в Блинную съесть по порции пельменей, благо она находилась совсем недалеко — всего три остановки на троллейбусе. Неожиданно нам компанию решили составить Юрка Никитин и Олег Тараскин.
По дороге я сообщил о заключении, которое написала мне наша врачиха.
— Ну, а что ты хотел? — совершенно не удивляясь, буркнул Юрка Никитин. — Удивительно, если бы было по-другому.
— Раньше тех, кто в армии не служил, девки не уважали, — гыгыкнул Тараскин. — И не только девки.
— Раньше было раньше, — сказал Мишка. — Сейчас армия не та. Дедовщина, воровство, сплошной бардак. Ребята, кто служили, в один голос говорят: есть возможность — откоси! Так что повезло тебе, Тоха!
— Армия это большая семья. Но лучше быть сиротой! — с серьезным выражением лица глубокомысленно заключил Юрка.
Тараскин демонстративно фыркнул и отвернулся.
Мы взяли по порции пельменей. У Олежки на пельмени не хватило денег, он взял порцию блинов. Видимо, попросить взаймы у одноклассников посчитал для себя зазорным. Я же заплатил за себя и за Мишку.
Мы сели за стол.
— Maman квартиру на заводе получила, — сообщил я, уплетая пельмени. — На каникулах переезжать собираемся.
— Хорошо, — флегматично отозвался Мишка.
— Поздравляю! — сказал Юрка. — Доучиваться с нами будешь или надумал переводиться?
— Конечно, с нами! — ответил я.
— Везёт вам! — выдал Олег Тараскин. — В каком районе?
— Не знаю, — соврал я. — Maman еще не говорила.
Новость, что я признан негодным к службе в армии, которая, с одной стороны меня обрадовала, а с другой, честно говоря, раздосадовала, на моё счастье, в школе распространения не получила.
Maman дома только иронически хмыкнула и довольно кивнула:
— Ну, вот и хорошо. Нечего тебе там делать!
До каникул оставались два дня. Оценки нам за четверть не выставлялись (в 9−10-х классах итоговые оценки выставлялись за полугодие).
Елена Витальевна с больничного не выходила. Физику у нас по-прежнему вёл директор.
Визит инструктора из райкома ВЛКСМ тоже обошелся без последствий.
Учителя в последние дни учебы почти не зверствовали. Наталья Михайловна ходила непонятно от чего задумчивая, даже домашку не проверяла.
Молекула в начале урока поставила задачу читать очередной параграф учебника, потом села на своё место, напоминая нахохлившегося воробья на жердочке, и весь урок молчала.
Нина Терентьевна тоже не спрашивала, заставила всех читать стихи Маяковского по учебнику.
А в пятницу, в последний день учебы перед каникулами в «курилке», в туалете на третьем эта