Maman и лесник вернулись во двор. Maman разве что не прыгала от радости. Ей нравилось практически всё: от навеса во дворе, где лежали доски до обстановки в доме.
— Одно плохо, — вздохнула она. — От города далеко. На работу ездить невозможно.
Мы переглянулись с лесником, улыбнулись друг другу.
— Еремеич спит?
Василий Макарович кивнул.
— Через две недели на следующий твой визит обязательно должен проснуться.
— Домовой с банником нужны, — задумчиво сказал я.
Василий Макарович осклабился, махнул в сторону заброшенного дома с провалившейся крышей:
— Вон там как раз есть свободные: и домовой, и банник. Хочешь, сходим?
— Хочу, — загорелся я.
— Пошли! Только мать не бери!
— Мэм! — позвал я. — Сходи, Альку проведай!
Я показал ей в сторону домика ведьмы.
— А мы сейчас до одного места дойдем.
— Этот дом уже 20 лет, как брошен, — сообщил лесник, указывая на покосившуюся избу с провалившейся крышей. — Домовой здесь хозяйственный, а то бы изба уже по бревнышкам раскатилась бы… Его Селифан раз в месяц молоком кормит. Вот он и держится.
Мы перешагнули через доски поваленного забора, заглянули в открытую дверь.
— Хозяин, покажись гостям, не прячься, — попросил лесник, выкладывая на порог ломоть черного хлеба.
Из-под печки вылез человечек, не человечек, какое-то лохматое нечесанное существо в домотканых штанах, лаптях и рваной телогреечке. Он ухватил хлеб, буркнул:
— Благодарствую.
И поинтересовался:
— Чего надоть?
— Пойдёшь ко мне жить? — опередил я лесника. Домовой осмотрел меня с ног до головы. Глазенки у него были маленькие, черные, словно у мыши, и пронзительные.
— Дом новый? — обстоятельно поинтересовался он. — Большой? Печь есть?
— Новый, — кивнул я. — Есть. И баня есть. Как звать-величать тебя?
— Авдей я, — степенно ответил домовой. — Авдей Евсеич. Отчего ж не пойти, пойду!
Откуда-то сверху перед нами упал самый настоящий лапоть.
— Хозяин домовой, пойдем со мной в новый дом! — сказал я.
Домовой сел в лапоть и пропал.
— Неси, — улыбнулся Василий Макарович. — Тащи домой, положи рядом с печкой. И приходи обратно. Нам еще банника забрать надо.
С банником Федулом мы познакомились таким же образом. Он, как и домовой, был рад-радешенек сбежать из старой вросшей в землю покосившейся избушки, когда-то бывшей баней. Его я перенес на старом дубовой венике. Этот веник занёс в баню, бросил на печь.
Федул, в отличие от домового, сразу же показался, поклонился мне и попросил разрешения побыстрее истопить печь. Я разрешил.
И домовому, и баннику я сообщил, что в следующий раз приеду через две недели, а перееду сюда из города на постоянное жительство не раньше июля. Банник опять поклонился. А домовой в ответ пробурчал что-то и исчез.
— Невежливый он какой-то, — заметил я.
— Не прижился еще, — пояснил лесник. — Хозяйство не осмотрел. Не принял…
— Мне бы еще небольшой сруб в саду поставить, — попросил я. — Домик, что-то вроде рабочего кабинета.
Василий Макарович задумался.
— Можно, конечно. Но это только не раньше мая. Четыре на четыре хватит?
Я прикинул, подумал.
— Хватит!
Глава 26Старые знакомые
— Давай в Бахмачеевку заскочим! — выдала maman. Я хотел отказаться, но, взглянув на неё, передумал.
— Поехали! — решил я.
— Так, я с вами! — тут же «упал на хвоста» Василий Макарович. — Вы ж короткой дорогой поедете, а мне в объезд крюк километров в 10.
— Почему? — удивилась maman. — Насколько я помню, прямой дороги от Кочаров до Бахмачеевки никогда не было. Тут же болото, шмак!
— У него всегда есть прямая дорожка, — хитро улыбнулся лесник.
— Поехали! — скомандовал я, пресекая дальнейшие споры. На выезде из Кочаров я вышел из машины. Прикрыл дверь, чтобы maman не слышала и сказал:
— Откройся мне дорожка-дороженька до деревни Бахмачеевка короткая да гладкая!
Запрыгнул в салон и поехал прямо. Дорога вроде была та же самая, что вела от окраины Коршево. Снег под колесами не наблюдался, только слежавшийся песок. Мы проехали метров триста, пока впереди не появился просвет. Сзади гудел «уазик» лесника, двигавшийся за нами, едва не упираясь в бампер.
— Ой, а как это ты проехал? — удивилась maman, стоило машине выехать из леса. Прямо перед нами метрах в пятидесяти была окраина деревни. Я чуть принял вправо. Василий Макарович обогнал меня, бибикнув на прощанье.
— По болоту что ли? — задумалась maman. — Да, нет, на болоте ни одного дерева не растёт. По лесу? А речка тогда где?
Рядом прыснула Альбинка. Maman пихнула её в бок:
— Хватит смеяться! Объяснили бы лучше!
— Ему лесной хозяин ворожит! — заявила Алька. — Без шуток.
Maman замолчала и отвернулась — обиделась.
— Правда, Нин, — Алька обняла её. — У него леший в друзьях.
— Лесной хозяин! — поправил её я, останавливаясь у дома деда. — Приехали, мэм!
Maman выскочила из машины, бросилась к калитке, побежала к дому.
— С лета здесь не была, — пояснил я. — Пойдём или здесь сидеть будем?
— Пойдем, — вздохнула Алька. — Нин Пална уже просветила про твои тёрки с бабкой.
— Это всё поп местный ей в уши напел, — объяснил я. — Сейчас концерт начнётся.
Мы вышли из машины. Я закрыл двери на ключ. Альбина взяла меня за руку, мы направились к дому. Стоило мне подняться на крыльцо, как дверь распахнулась настежь. На улицу выскочил дед, обнял меня, прижал к себе и возопил:
— Приехал? Молодец! А это кто с тобой?
Он спустился во двор, осторожно взял за руку Альбину, церемонно кивнул ей:
— Здравствуйте! Я — дед Паша.
— Альбина, — Алька даже ухитрилась чуть присесть, отчего у деда открылся рот. Он повернулся ко мне и спросил:
— Невеста?
Я пожал плечами и ответил:
— Пока да.
Альбина ударила меня в спину кулачком.
— Поженимся, — продолжил я, — жена будет.
Алька прыснула. Дед Паша усмехнулся, позвал в дом. Я пропустил его, потом вперед себя пустил Альбину.
Баба Нюша вместе с maman сидели за столом на кухне. Когда мы зашли, она не стала вставать, только медленно, словно нехотя, кивнула на моё «здрасьте» и перевела взгляд на угол, где стояли иконы.
Я всегда был атеистом, несмотря на то, что когда-то меня крестили и вроде даже в соседнем селе. Альбина тоже бросила равнодушный взгляд на иконы и креститься не стала. Баба Нюша вздохнула и нахмурилась.
— Что? — повысил голос дед Паша. — С внуком теперь и здороваться невместно? После того, что напел длиннополый в уши-то?
— Перекрестись! — вдруг потребовала бабушка. Альбина с готовностью перекрестилась. Я, открыв рот, изумленно посмотрел на неё. Моему удивлению не было предела. Ведьма! И спокойно крестится!
Она спокойно посмотрела на меня, мол, спрашивая, чему я так удивился? Я пожал плечами и промолчал. Баба Нюша повторила:
— А ты?
— А я не буду, — ответил я. — Что от этого изменится, перекрещусь я или нет? Я всё равно в бога не верю. И от того, что перекрещусь, верить не стану. Ладно, — я махнул рукой. — Я в машине подожду!
Я развернулся и пошел на улицу. Однако выйти я не успел. Дед нагнал меня, цепко ухватил за плечо.
— Пока я здесь живу, для моего внука всегда место за столом в доме найдётся!
И потащил меня обратно. Затащил на кухню, усадил прямо в одежде за стол, причём под образа.
— Если тебе не нравится мой внук, можешь уматывать в Коршево и там жить! — заявил он, обращаясь к бабушке, делая акцент на слове «мой». Бабушка встала, кивнула и направилась в комнату.
— Мам! Пап! — maman вскочила и бросилась за ней. — Ну, что ж вы за люди-то такие?
Она захлопнула за собой дверь, а дед зло усмехнулся и сказал:
— Бабка на неделе в церковь ходила. Опять ей этот поп что-то про тебя наговорил. И тут вы приезжаете… Вот такие дела, внучек.
Он невесело улыбнулся, а потом спросил:
— Ну, а ты-то как живешь? Гляжу, машиной обзавелись? Нинка писала, квартиру ей дали двухкомнатную да в центре?
— Да, — согласился я. — Купили вот машину. Я на права выучился. Скоро экзамены. Квартиру получили, мебелью обставили. К экзаменам готовлюсь… У отца сын родился, — добавил я потише.
Про купленный дом в Кочарах я умолчал. На всякий случай. Альбина сидела рядом молча, не встревая в наш разговор.
— Жалко, что ты за рулём, — заметил дед и потянулся к холодильнику. Он достал оттуда бутылку мутной жидкости.
— А то большой ведь уже. Тяпнули бы вместе, — он хитро подмигнул мне.
— Не, — я покачал головой. — Я не пью. Только шампанское на новый год выпил и всё. А у тебя настойка-то осталась твоя? Которая натурпродукт?
— Осталась! — кивнул дед.
— Налей ей, — я указал на Альбину. — Ей можно. И с кем тяпнуть есть!
Я встал, потянулся.
— Пойду проветрюсь, дед! — я тронул деда за плечо. В магическом зрении я никаких проблем со здоровьем у деда не выявил. Да и не такой уж он и дед был — выглядел лет на 50—55. Вон как ловко с крыльца соскочил. А раньше ковылял еле-еле.
Я зашел в терраску. Зимой это помещение не отапливалось. Да и чему там отапливаться? Оно, во-первых, совсем не утепленное, одни доски на каркасе. Во-вторых, здесь никто зимой-то и не жил.
— Трифон! — вполголоса позвал я. — Трифон!
Из-под кровати показалась голова в старой цигейковой шапке.
— Ну, наконец-то! — сказал домовой. — Я уж думал, совсем про меня забыл молодой хозяин.
Он вылез, степенно подошел ко мне, протянул руку и поклонился.
— Здравствуй, молодой хозяин!
Я присел, обнял его:
— Здорово, Трифон! Ну, как ты?
— Я ничего, живу, хлеб жую…
— Ой! — я сунул руку в карман, вытащил конфету «Гулливер», специально приготовленную для него. — Держи, гостинчик для тебя!
— Благодарствую! — он ухватил конфету, сунул в карман, потом вдруг принюхался.
— Ты что? — удивился я.
— Запах знакомый, — задумчиво ответил домовой. — Свояком пахнет.