ем листочки и предложила написать выученный текст слово в слово. Не справился никто, даже отличница Ленка-Жазиль, у которой по литературе были одни «пятёрки». На следующем уроке «контрольная» повторилась. И опять весь класс получил «двойки». Лавруха ставить «пары» совсем не стеснялась.
Поэтому в течение всего урока весь класс слушал вдохновенное выступление Нины Терентьевны, опасаясь лишний раз вздохнуть.
После урока ко мне подошел разозлённый до белого каления Мишка. Хорошо, что только он единственный, кто понял причину лаврухиного вдохновения.
— Ты что, Тоха, совсем сбрендил? Чего это тебя на слезу пробило?
— Майк, веришь, нет? — зевнул я. — Спать хочу, сил нет. Аж слезу вышибает…
— Мля… — Мишка озадаченно почесал затылок и заржал. — А весь класс страдал! Пошли курить.
Максима Ивановича мы застали в его кабинете. Максим Иванович болел и страдал — от похмелья. Он сидел за столом, положив голову на руки и тихонько постанывал.
— Максим Иванович! — позвал Мишка. — Дайте заветный ключик, а?
Максим Иванович поднял голову, взглянул на нас. Мрачная картина. Он был то ли болгарин, то ли румын. Мелкий, но жилистый, смуглый, кучерявенький, черноволосый, с бакенбардами и красными глазами, он сейчас один-в-один выглядел, как граф Дракула, только с похмелья (шутка).
— Савин, Ковалёв! — выдохнул он в нашу сторону густым перегаром. — Дайте умереть спокойно. Подите вон!
— О, как церемонно-то, — качнул головой Мишка. — Максим Иванович, когда с перепою, такой куртуазный…
Я не стал любоваться состоянием учителя истории, кинул в него сразу два конструкта — «айболит» и «хвост ящерицы». Для окружающих это всё равно было незаметно — я ж не щелкал пальцами, не махал мифической волшебной палочкой или посохом. Мне достаточно было взглянуть, чтобы определить цель, объект воздействия.
Максим Иванович мотнул головой, неверяще пожал плечами, глубоко вздохнул.
— Хм, — заметил он. — И голова прояснилась. Пошли вместе покурим.
Он пошел впереди нас. По дороге пожимал плечами, крутил головой. Мишка ткнул меня в бок кулаком.
— Твоя работа? — шепнул он.
Я кивнул. Карабалак достал ключ, огляделся по сторонам, не обнаружив в прямой видимости своих коллег, открыл замок, дверь:
— Давайте, заходите быстрей!
И, войдя, закрыл за собой дверь на замок.
— Мало ли кто еще припрётся, — пояснил он. Мишка открыл окно, отошел подальше (всё-таки на улице было градусов 15 мороза!), прикурил сигарету. Странно, на этот раз мне он предлагать не стал.
Максим Иванович тоже закурил. Он задумчиво постоял, вдыхая табачный дым, несильно стукнул себя пару раз по темечку ладонью.
— Что-то как-то не так, — буркнул он. — Голова просто раскалывалась, желудок выворачивало, трясло всего. И вдруг — раз! И всё прошло. Сразу прошло. За один миг. Чудеса да и только!
— Бывает, — глубокомысленно заметил Мишка, едва сдерживая улыбку. У Максима Ивановича даже белки глаз приобрели свой первоначальный вид. А то действительно были красными, как у вампира. Учитель еще раз замер, прислушиваясь к своему организму.
— Аппетит что-то разыгрался, — заметил он. — Прямо аж пузо сводит. Пойду в столовую схожу, может, успею что-нибудь перехватить. Давай, заканчивай дымить.
Мишка затушил сигарету.
— Вот и делай людям добро, — укоризненно сказал он. — Пришел посочувствовать. Человеку, любимому, так сказать, учителю, сразу легче стало! А он… Нет в жизни благолепия.
— Чего? — не понял Карабалак.
Но мы с Мишкой уже вышли в коридор.
— Натальи Михайловны брат-то поправился, — сказал нам в спину Карабалак.
— Еще бы не поправился, — усмехнулся вполголоса Мишка.
Глава 4Неудачный гешефт
После школы я забежал домой, переоделся, перехватил пару котлет с хлебом в виде обеда, ухватил трубку телефона. По плану у меня сегодня был визит к еврею-фарцовщику. Кого-то он мне нашел в качестве пациента. Будет на что порадовать maman, Альку и друзей-приятелей на новый год. Поначалу хотел зайти к Альбине, но, немного подумав, решил отложить визит на вечер. А то, честно говоря, времени не было.
Гершон Самуэльевич поднял трубку сразу, после первого гудка. Такое ощущение, что он стоял возле телефона, ожидая моего звонка.
— Где же вы, Антон? — в его голосе четко слышались сварливые нотки. — Евгений Евгеньевич будет с минуты на минуту!
— Гершон Самуэльевич, — укоризненно ответил я. — Во-первых, здравствуйте! Во-вторых, мы договаривались на 16.00. У меня сегодня 6 уроков, я освободился только в 14.15. Пока доехал, уже три. Выезжаю к вам.
— Да-да, конечно, Антон! — голос еврея помягчел. — Жду вас. И — здравствуйте, конечно! Извините, весь на нервах…
Я задумался. Кто ж такой загадочный Евгений Евгеньевич, из-за которого перенервничал старый еврей?
Сидя в холодном троллейбусе, я мечтал, как хорошо быть автолюбителем с собственным автомобилем, и когда ж я получу права? Наверное, после новогодних праздников, до которых осталось всего три дня. Кстати, ёлки у нас не было. Игрушки были, а ёлки нет. Обычно её приносил отец. Даже после развода он приносил её и оставлял у тёти Маши. Наверное, придётся озаботиться этим вопросом теперь мне самому.
За этими мыслями я чуть не проехал нужную остановку. Хорошо, хоть салон оказался почти пустой. Я вскочил с сиденья, рванулся к двери и успел выскочить прежде, чем водитель закрыл двери.
Фарцовщик открыл сразу, как только я подошел к квартире.
— Я вас в окно увидел, — пояснил он. Мы поздоровались. В прихожую вышел его гость, мой пациент, загадочный Евгений Евгеньевич — пожилой, примерно 60—65 лет, дед, но метра под два ростом, не меньше. И в плечах тоже, как говорится, косая сажень. Одетый, как-будто на парад — косстюм-тройка, белая рубашка, галстук. Протянул мне руку (ладонь с лопату!) и, глядя сверху вниз, поздоровался и представился:
— Евгений Евгеньевич!
— Антон, — я пожал ему руку, предварительно пустив в неё силу. И ведь как знал! Старикан попытался показать, что он сильнее. Типа, альфа-самец. И тут же взвыл, когда я сжал его ладонь-лопату своей рукой. Он сразу ослабил хватку, скривился, вырвал руку и помотал ею. Ого! У него на рукавах запонки! И, кажется, золотые.
— Антон! — ко мне подскочил хозяин. — Ну, так же нельзя! Вы же молодой человек, у вас силы ого-го сколько! Зачем вы так?
Евгений Евгеньевич усмехнулся, буркнув:
— Здоров, здоров!
Размял ладонь и молча, без разговоров направился в комнату. Я снял куртку, разулся, но пошел на кухню, потянув за собой хозяина.
— Чай есть?
— Конечно, конечно! — засуетился еврей. Налил мне в бокал чаю, придвинул сахарницу, розетку с вареньем, тарелку с нарезанным белым хлебом.
— Масло?
— Нет, пока не надо, — ответил я. — Спасибо. Рассказывайте…
— Что рассказывать? — удивился Гершон Самуэльевич.
— Ну, что за фрукт этот ваш Евгений Евгеньевич? — я сделал глоток, другой. — Что у него за болячки? И какую сумму вы ему озвучили?
Фарцовщик выглянул за дверь и прошептал, наклонившись ко мне:
— Он очень большой человек! Очень влиятельный!
Кивнул со значительным видом и вполголоса продолжил:
— У него диабет и сердце болит. И я бы вам посоветовал денег с него не брать. Хорошие взаимоотношения тоже очень много значат. Особенно с такими людьми.
Я со спокойным видом кивнул, стараясь не показывать своё негодование, допил чай, встал и ответил:
— Извините, Гершон Самуэльевич. Очевидно, не получится у нас с вами гешефта. Ошибся я. Спасибо за чай!
На глазах ошеломленного еврея я надел куртку, обулся.
— Стойте! — еврей ухватил меня за рукав. — Так нельзя, Антон!
Я замер, медленно отцепил его руку, улыбнулся, хотя на душе у меня скребли кошки — мне крайне возмутило поведение еврея.
— Гершон Самуэльевич, — ответил я. — Вы меня разочаровали, честное слово.
— Что такое? — басом прогудел заглянувший в прихожую Евгений Евгеньевич. — Что за шум, а драки нет?
— У него спросите, — я показал рукой на хозяина квартиры. — Он вам расскажет. А я, извините, пойду. У меня дел невпроворот.
Мысленно я принял решение больше этому фарцовщику не звонить и попросить Дениса найти другую «нычку».
— Подождите, Антон! Прошу Вас!
Гершон Самуэльевич схватил меня за плечо, погрозил пальцем.
— Секундочку!
Он суетливо увлек за собой в комнату Евгения Евгеньевича, закрыл за собой дверь, оставив меня одного. Я криво улыбнулся. Несмотря ни на что бесплатно лечить этого «влиятельного» товарища я всё равно не собирался. Хотя бы потому, что он «большой» и «очень влиятельный».
Через пару минут Гершон Самуэльевич вышел в прихожую, растерянно улыбнулся и сказал:
— Антон! Ну, зачем же вы так? Раздевайтесь, разувайтесь, проходите в залу. Давайте будем его лечить. А я потом с вами рассчитаюсь.
Он наклонился ко мне и проговорил:
— Три тысячи рублей.
— Нет, — отказался я. — Пять тысяч рублей, Гершон Самуэльевич, и деньги прямо сейчас, из рук в руки.
И пояснил:
— Вы ж прекрасно понимаете, что оказанная услуга ничего не стоит.
— А не дорого ли ты берешь? — в прихожую вышел Евгений Евгеньевич. — Пять тысяч? Не много ли для пацана, а?
— В самый раз! — я едва унял подкатившую волну гнева. — Даже, пожалуй, маловато будет. Семь тысяч, Гершон Самуэльевич.
И засмеялся, глядя на оторопевшего еврея.
— Еще слово и будет десять! — весело добавил я. — Идёт?
— Пацан, ты охренел! — завёлся старикан.
— Десять! — хохотнул я, обвёл их взглядом, махнул рукой. — Ладно, пока!
Но, прежде чем выйти, четко сказал:
— Как только я выйду из квартиры, вы забудете про меня!
Разумеется, перед этим наложил конструкт подчинения.
Евгений Евгеньевич Агафонкин работал в областном управлении торговли больше 30 лет, из них руководителем — 17. В институте он удачно женился на однокурснице — дочери второго секретаря обкома партии. В результате карьера ему была обеспечена. По партийной линии Евгений Евгеньевич идти сам не захотел (тесть, кстати, его в этом поддержал), пристроив сразу после окончания института на административно-хозяйственную работу в управление торговли облисполкома.