В первый день проведения этих «процедур» маман не выдержала и попыталась меня одёрнуть, но рядом оказалась тетка Цветана, которая удержала её от опрометчивых действий.
Ближе к обеду я взял велосипед и, бросив «я скоро», поехал в лес. Позвал Еремеича, выложив на пенек краюху хлеба, а когда он показался, сообщил:
— Мне надо в старый скит попасть. Посмотреть кое-что.
Еремеич пожал плечами:
— В чем вопрос? Открывай дорожку да езжай. Я тебя там встречу.
Меня заинтересовало старое кладбище за скитом. Я хотел взглянуть на могилы монахов и остальных, кто жил когда-то здесь.
Поэтому, не заходя в скит, оставил велосипед на границе погоста и шагнул туда. Конечно, здесь всё напрочь заросло кустами да травой. Кладбище было тихим: ни одной неприкаянной души, никаких признаков эманаций «мертвой» энергии. В магическом зрении кладбище выглядело обычным пустым участком земли. Тут даже не было обязательного для всех кладбищ Хозяина. Лишь граница освященной земли светилась ослепительно-белой ниткой. Когда же здесь последний раз хоронили? Сто лет назад? Двести?
Могильные холмики кое-где еще едва угадывались, кое-где были ямы-воронки от провалившихся могил. Где-то торчали кресты, покосившиеся, непонятные. С какими-то крышками-перекладинами поверх. Пару раз я наткнулся на каменные плиты с затейливыми, неразборчивыми надписями.
На одной из них, самой старой, я всё же попытался разобрать надпись. Мне на помощь пришел лесовик:
— Здесь покоится граф Александер Календра, — сообщил он. — 1575—1606 год от Рождества Христова.
Я вопросительно повернулся к нему.
— Я видел, как его хоронили, как камень тесали, — пояснил лесовик. — Это он привез сюда тот ларец. Говорили, что это артефакт польского короля Сигизмунда.
— В 1604 году, — вспомнил я, — поляков разбили. Получается, они от Москвы бежали и попали сюда?
— Их пятеро было, — кивнул Еремеич. — Двое за помощью ушли, но так и не вернулись. А трое остались. Я к ним даже близко не мог подойти. Ларец не подпускал. Сначала умер вот этот, — лесовик показал на могильный камень. — Потом его слуга.
Еремеич ткнул рукой в сторону.
— Вот там его закопали. А последний сам для себя могилу вырыл, но всё равно умер в ските. Лет через двадцать сюда пришли снова, искали ларец. Так и не нашли. Хорошо его эти первые спрятали. Несколько дней топорами на весь лес стучали.
Я восхищенно покачал головой:
— До сих пор ведь стоит, а сколько лет прошло!
— Дуб да лиственница, — сказал лесовик. — Ты когда ларец-то будешь забирать?
— Еремеич, — взмолился я. — Ну, через месяц экзамены сдам и заберу. Честно!
— Ой, смотри, Антоха… — укоризненно сказал лесовик. — Он же, как заноза мне в одном месте.
Выходные пролетели незаметно. В воскресенье мы в обед выехали обратно в город. Маман упёрлась: мне, видите ли, надо к экзаменам готовиться! Вот и пришлось раньше времени выезжать.
Первым у нас по расписанию было сочинение. В четверг. В понедельник консультация по экзамену, которое свелось к знакомству с правилами.
— С собой, кроме ручек, ничего не брать, — сказала Лавруха. — Если кто захочет пить, там будет чай. Можно взять одну большую шоколадку. Сочинение писать будут оба класса четыре часа в рекреации на нашем этаже. В туалет выходить будете с сопровождающим учителем по одному.
— Под конвоем, — мрачно пошутил Севка. Лавруха улыбнулась ему одними губами, намекая, что за длинный язык балл может быть и снижен.
— Первая оценка будет за раскрытие темы, — продолжила она. — Вторая за грамотность. То есть первая по литературе, вторая за русский язык.
— Тем будет пять. Первые три строго по произведениям, четвертая — свободная.
У школы меня традиционно поджидал Устинов.
— За нами машина пришла! — обрадованно сообщил я Ленке. Однако она развела руками и вздохнула:
— Я к девчонкам собралась зайти. Насчет шпор поговорить…
Девчонки писали шпаргалки — шпоры. Как они собирались ими пользоваться, я даже не представлял. Лавруха так расписала, как мы будем сидеть, где, как нас будут контролировать, что всякое желание пользоваться подсказками мгновенно пропало. Не столько из-за страха быть разоблаченным, сколько не хотелось позориться. Ведь потом распишут на всю школу… Как когда-то меня Молекула спалила со шпаргалкой под кольцом-неделькой. Так после до сей поры вспоминает!
— Подготовка к экзаменам? — утвердительно сказал Денис, когда я сел в машину. — Смотрю, ты не в форме… Уроков уже нет?
— На прошлой неделе закончились, — подтвердил я. — А ты опять в школу за мной приехал? Договорились же, что звонить будешь.
— Я звонил! — возмутился Денис. — Всю субботу, воскресенье.
— Маман в деревню возил, — пояснил я. — Ты в будни вечером, после шести. Я вечером всегда дома.
— Поехали, — пригласил Денис. — По дороге поговорим.
По дороге он меня расспрашивал о дальнейших планах, куда я собираюсь поступать, в какой вуз или техникум. Расписывал преимущество учебы в наших институтах перед другими.
— Понимаешь, — заявил он проникновенно, когда мы уже стояли возле моего подъезда, — мы здесь на своей земле. Мы — хозяева. В любой вуз гарантированно без экзаменов. Ну, или чисто так, формально… Ты подумай, куда хочешь пойти учиться.
— Дэн! — вдруг сказал я. — Ты другим стал. Раньше я видел в тебе друга. А сейчас ты…
Я замялся, не подобрав подходящих слов. Денис тоже замолчал, напрягся. Я хлопнул его по плечу.
— Ты это, подумай… Я не говорю, что мы становимся врагами, просто мы перестаем быть друзьями, Дэн.
Экзамены я, конечно, сдал на все «пятёрки». Включая сочинение, химию и физику. Математику — это само собой. Тут даже ни я, ни кто-то другой не сомневались. Разве что маман, которая в мой дневник даже в начальных классах заглядывала от случая к случаю.
На сочинении я взял свободную тему. Первые три: что-то про «Повесть временных лет», про лишнего человека в «Герое нашего времени» и образ коммуниста в «Поднятой целине» — я трогать не стал. А вот четвертая тема:
Мы за партией идём,
Славя Родину делами.
И на всём пути большом
В каждом деле
Ленин с нами!
меня заинтересовала.
Я написал про Ивана Ивановича Иванова (ну, вот так совпало!), комбайнёра из Казахстана, потерявшего обе ноги на войне, передовика производства, «второго Маресьева» на освоении целинных земель и т.д. и т.п.
В сочинении не было ни слова ни про партию, ни про Ленина. Поставили «5/5». Правда, потом Нина Терентьевна мне по секрету сказала, что при разборе сочинения ей пришлось из-за меня немного поспорить с некоторыми местными «литературоведами». Дело в том, что во фразе «Коммунисты — вперед!» надо было ставить после слова «коммунисты» запятую, т. к. это слово было обращением. Я же поставил тире. Нина Терентьевна смогла доказать, что в данном случае слово «коммунисты» было подлежащим, «вперед» — сказуемым. А сама фраза подразумевала, что, дескать, коммунисты — вперед, первыми в атаку, грудью на пулеметы и прочее, а беспартийные — по желанию… И ведь доказала, предъявив еще один убойный аргумент вроде так называемого «авторского знака».
В ответ я пошутил:
— То есть, если Ковалев пишет не по правилам русского языка, это хуже для кого? Правильно, для русского языка! Но не для Ковалева.
И получил в ответ символическую затрещину.
На всех устных экзаменах я смело шел отвечать первым, без подготовки, что давало лишний балл, из расчета на абсолютную память.
В общем, как потом поделилась с нами Лавруха, так блестяще давно никто не отвечал. Дескать, сам Степаныч признал.
В общем, когда перед выпускным вечером нам при родителях в актовом зале вручали аттестаты, кого-то награждали почетными грамотами за активную общественную работу, маман была слегка шокирована, узнав, что я вроде как даже почти отличник.
Потом до семи часов вечера нас распустили переодеться и привести себя в порядок.
Тут я окончательно шокировал и учителей, и одноклассников. Выйдя из школы, вместе с маман уселся в свой «Росинант» да еще пригласил с собой Ленку:
— Лен, садись, подвезу!
Ленка с некоторым видимым сожалением отказалась. Она была с родителями, которые приехали на служебной «волге». А вот её маман бросила на меня весьма и весьма оценивающий взгляд.
И выражения лиц одноклассников я запомнил.
— У нас в запасе четыре часа, — сообщила по дороге маман. — Чуть-чуть отдохнем, переоденемся и обратно.
— Наверное, лучше взять такси, — заметил я. — Машину я загонять в гараж не буду, оставлю во дворе.
— Да, — согласилась маман. — Двор у нас спокойный.
Банкет по случаю выпускного проходил в столовой. Классы рассадили по столам. У учителей свой стол, у родителей — свой. В середине столовой — площадка под танцы. Дискотеку устраивали как раз сменщики товарища Савина.
Мы выпили лимонаду, покушали, пошли танцевать. Снова сели, выпили лимонаду, покушали, пошли танцевать. Ни грамма спиртного, включая шампанское или какое-нибудь слабенькое вино, в том числе у родителей и у учителей.
На улицу не выйти — родительский патруль и жесточайший досмотр.
Для меня отсутствие спиртного на столе не представляло особой проблемы. А вот Мишка был бы не прочь пропустить рюмочку в честь праздника.
— Пойдем хоть покурим, — предложил он, демонстрируя ключ от туалета на третьем этаже.
— Идём! — согласился я. К нам присоседился Севка Щеглов. Он тоже горел желанием хотя бы покурить.
В коридоре вы встретили трезвого и потому сердитого Карабалака.
— Думал, хоть на выпускном нальют! — буркнул он. — А тут… И денег нет, — с намёком продолжил он.
— Максим Иванович! — воскликнул озаренный идеей Мишка. — Вы ж домой сейчас, да?
— Да! — кивнул Максим Иванович. — Купить вам что ли? Только как передать?
— По веревке через окно! — радостно заключил Мишка. — С нас бутылка.
— Согласен! А веревка есть?