Но их место тотчас же было занято бросившейся на буйвола толпой, и животное снова заревело, глухо и жалобно.
— Стойте! — приказал Аттила. — Отпустите его! Снимите все веревки! Отойдите все!
И он с левой стороны подошел к буйволу, стоявшему неподвижно, в изумлении от неожиданной свободы.
Высоко в воздухе блеснул острый как бритва, тяжеловесный топор, занесенный рукой Аттилы, и лезвие его, опустившись на затылок еще неопомнившегося зверя, сразу отделило голову от туловища: кровь хлынула широкою струею, массивное тело покачнулось и тяжело рухнуло на землю.
Восторгу гуннов не было границ, и нескончаемые крики их оглушили и ошеломили чужеземцев. — Аттила! Отец наш! Великий властелин! Повелитель мира! Нет равного Аттиле! — слышались восклицания среди несмолкаемого рева возбужденной толпы.
Когда наконец шум и крики стихли, послы сочли эту минуту удобной для представления владыке гуннов. Эдико согласился исполнить их желание и, пройдя мимо леса почтительно поднявшихся перед ним копий, прошептал что-то на ухо Аттиле.
Но Аттила не удостоил их даже взглядом. На его желтом лице мгновенно вспыхнул и погас легкий румянец. Было ли это движение гнева или радости?
— Послы от императоров? — громким голосом произнес он по-латыни. — Это не к спеху. Мне донесли о прибытии послов от финнов, астов, угугуров, акациров н еще трех народов, имена которых я забыл. Всех их приму раньше.
То же самое он повторил на гуннском языке, обратившись к своим вождям, и, повернувшись спиной к римлянам, медленно, но с достоинством поднялся по высокой лестнице, ведущей в его деревянный дворец.
Глава пятая
Вечером того же дня в лучшей комнате одного из красивейших домов лагеря сидели два человека, погруженные в откровенную беседу, это было жилище Хелхаля.
С потолка спускалась лампада изящной восточной работы, разливавшая мягкий ровный свет. Комната была убрана в диком, чисто гуннском вкусе: кругом расставлены были низкие деревянные скамейки. Пол и стены покрыты были звериными шкурами и конскими кожами, дублеными и сыромятными. Место стола занимала крышка высокого, грубо сделанного из соснового дерева сундука. На стенах развешаны были разные принадлежности верховой езды и охоты. Глиняный пол покрывали не ковры, но грязные, отвратительно пахнущие циновки из перепрелого камыша.
На одной из скамеек, прислонившись спиной к стене, сидел Аттила.
Он сидел молча, неподвижно, в глубоком размышлении, закрыв свои маленькие некрасивые глаза.
Под его скамейкой, на конских шкурах, у ног своего господина лежал старый Хелхаль, почти лысый, с седой бородой. Он не сводил глаз с Аттилы и внимательно подмечал его малейшее движение.
— Выскажись, господин, — наконец, после долгого молчания произнес он. — Ты чувствуешь в этом потребность. Я знаю это… Ты уже обдумал все свои тайные намерения, и теперь тебя мучит желание высказать их. Говори же! Хелхаль — твой верный слуга.
Аттила глубоко вздохнул.
— Ты прав, старик, — сказал он, — ты всегда угадываешь меня. Да, я скажу тебе все. Но прежде, чем мы будем обсуждать планы на будущее, я должен вернуться к прошедшему: только оно пояснит тебе настоящее, из которого вытекает будущее. Придвинься ближе, Хелхаль: то, что ты услышишь, не должно быть произнесено громко. Я введу тебя в тайник моей души. Высказаться наконец — это наслаждение! И кому мог бы я довериться? Для женщины такие мысли недоступны. Сыновья мои слишком юны. Брат…
Он вздрогнул и умолк.
— У тебя нет брата, господин, — произнес старик, со страхом взглянув на него. — Уже давно князь Бледа…
— Умер. С тех пор мне часто было почти жаль, что он… умер. Но нет! Смерть его была неизбежна.
— И он умер, — повторил Хелхаль, опуская глаза.
— Нет, старик, — резко вскричал Аттила, — он не умер! Я убил его вот этой рукой, — тихо добавил он, протягивая правую руку.
— Ты говоришь это, — отвечал Хелхаль.
— Мне нравится, — продолжал Аттила, помолчав, — что ты не лицемеришь. Так ты знал об этом?
— Знал.
— А гунны?
— Они тоже знают.
— Они это мне… простили?
— Разве ты слышал когда-нибудь хоть один упрек? Ты сделал это, значит, это было неизбежно.
— Да, необходимо для исполнения воли Бога мщения. Сейчас ты увидишь. Слушай!
— Я слушаю, — сказал Хелхаль.
Глава шестая
Ты знаешь, — начал Аттила, — что после смерти отца… Ужасно вспомнить его плавающим в своей крови…
— Да! А та женщина… — заметил, задрожав, Хелхаль.
— Замолчи! — приказал Аттила. — Если гунны узнают об этом когда-нибудь…
Но старик, как бы под чарами тайного ужаса, более сильного, чем страх перед его господином, продолжал:
— Женщина! С обнаженным ножом! Старая сарматская ведьма! С ножа капала его кровь, а она размахивала им над своей головой и кричала: «Он распял моего невинного внука! Но бабка отомстила за него!» Старуха убила моего господина, повелителя гуннов! — Хелхаль застонал.
— Замолчи, говорю тебе!
— Но ведь они знают это! Хотя вы, двое сыновей, приказали умертвить всех свидетелей, но многие из невинных жертв успели сказать своим палачам, за что они осуждены на смерть. А палачи рассказали другим. Так и я узнал об этом по возвращении из похода на яцигов.
— Большое несчастье, что это известно гуннам. Они слепо верят в свои предрассудки.
— Это не предрассудок, — ответил Хелхаль, — ничто не может быть справедливо.
Аттила пожал плечами.
— Не сомневайся сам, — продолжал старик, — и не подрывай народных верований, которых, как я с горестью убедился, ты не придерживаешься с такой же строгостью, как твои предки.
— Ты заблуждаешься. Я верю в бога войны, бога мщения, вложившего в мои руки свой собственный меч. Я верю предсказаниям наших жрецов, гадающих на дымящейся крови наших пленников. В особенности, — с усмешкой прибавил он, — когда они предсказывают мне счастье и победу!
— Это значит, — возразил старик, — что из всех завещанных нам предками верований тебе годятся только те, которые благоприятны для тебя. Берегись! Боги не позволяют смеяться над собою!
— Ты угрожаешь, — спокойно, но приподняв голову, произнес Аттила. — Забыл ты с кем говоришь, старик?
— Не забыл: я говорю с Аттилой, перед которым трепещет мир, но не боги и не Хелхаль. Хелхаль сажал тебя малюткой на коня, учил тебя сжимать кулачок и наперегонки бегал рядом с твоей беленькой лошадкой, а когда мальчуган раз свалился с нее на всем скаку, Хелхаль подхватил мальчугана вот этими руками. Пока Хелхаль жив, он будет говорить тебе правду.
— Ты знаешь, я могу выносить ее.
— Часто. Но не всегда. Твой ум подобен плохо прирученному степному волку. Великодушие твое — свободно привязанный намордник. Вздумается хищному зверю сбросить его, и…
— Да, да, — тихо произнес Аттила, — самые разумные усилия духа не могут сразу уничтожить врожденную дикость, наследие многих поколений. Но будь справедлив ко мне, старик, подумай: тысячи народов покорны моему бичу; бесчисленные боги, в которых они веруют. Гунн, христианин, еврей, германец, римлянин — каждый клянется, что его бог — единый, истинный. Что должен делать я, властитель всех этих народов? Должен ли я верить во всех их богов, из которых один исключает другого? Или лучше не верить ни в одного?
Хелхаль сделал движение ужаса.
— Или должен я выбрать то, что мне больше всего нравится и во что я могу верить без притворства и самообмана? Я так и делаю. Прежде всего я верю в самого себя и в мою звезду, а затем в того, кто послал меня на землю, в бога мщения и войны.
Глава седьмая
Старик успокоился и с воодушевлением взглянул в его лицо.
— А твои гунны и Хелхаль верят в тебя еще больше, чем ты сам! — вскричал он. — Больше, чем в предания предков! И доказательством служит именно то, о чем мы только что говорили.
— Что ты хочешь сказать?
— Ну ведь ты знаешь, — понизив голос, продолжал старик, — что из трупа убитого женщиною человека исходит гибель и несчастие на всех окружающих, и гунны бегут от таких мертвых, как от чумы. И тебе должно быть также известно, что по нашему древнему верованию проклятие падает не только на убитого женщиною, но и на его сыновей! И несмотря на это все верят в тебя!
Аттила плотнее закутался в свой широкий плащ и съежился, точно от внезапного холода.
— Но ведь одного сына проклятие уже постигло, — заметил он, — неужели и другой не избегнет его? Нет! Предопределение уже исполнилось, рок удовлетворен. Я в безопасности… — Аттила на мгновение закрыл глаза, но затем снова серьезно продолжал.
— Впрочем, оставим это. Я расскажу тебе о смерти Бледы. После раздела отцовского царства на две равные части, в течение нескольких лет мы управляли нашими государствами согласно, сохраняя мир с соседями и удачно отражая единичные набеги неприятеля. Но при таком порядке вещей могущество и военная сила гуннов быстро умалялись. Тщетно подстрекал я брата к войне с Византией, Равенной или готами. Он пропускал все удобные для нашего вмешательства поводы и случаи. К тому же один я, с моим половинным царством, был недостаточно силен для осуществления моих планов. При этом часто осаждаемые мною племена обращались за защитою к брату, и он удерживал мой занесенный меч. Долгое время переносил я это с глухим негодованием, и наконец Бог избавил меня от него. Однажды я снова убеждал его напасть на Византию, победа наша была бы несомненна. Он отказался.
— Хорошо же, — гневно вскричал я, — я отправлюсь один.
— Ты слишком слаб для этого, — возразил он.
— Посмотрим, — сказал я и повернулся, чтобы уйти. Он пригрозил мне, и это было его погибелью!
— Я уже давно раскаиваюсь в том, — произнес он, — что отдал тебе половину царства, вместо того чтобы как старшему быть единым повелителем наследия нашего отца! Если ты не обуздаешь своих кровожадных стремлений, то я спрошу твоих гуннов, не привести ли в исполнение закон первородства, нарушенный моей привязанностью к тебе!