друзья, так уж получилось, что я стал свидетелем события, превосходящего всё то, что я слышал в родной земле.
Слушайте меня. Слушайте внимательно. Я, Тарманца, жалкий сказитель, стоял рядом с Аттилой и великим святым отцом из Рима, которого все называют папой, когда они встретились на берегах Минчия. Как получилось, что какому-то чужестранцу дозволили присутствовать при столь знаменательном событии? Я вам всё расскажу. Когда стало известно, что святой отец из Рима намеревается ехать на встречу с Аттилой без вооружённой охраны, многие из монахов, кому предстояло сопровождать его, подумали: «Что-то у меня нет сил для такой длинной поездки, да и не кажется мне, что моя голова будет лучше смотреться на пике гунна, а не на моих плечах». Я же старик, и мне уже без разницы, для чего используют мою голову, поэтому я подошёл к одному из таких монахов и предложил поехать вместо него, если, конечно он отдаст мне свою рясу. Я пообещал низко надвинуть капюшон на лицо, чтобы никто не заметил подмены. Он согласился.
Когда на подходе к Минчию мы увидели стоящее на другом берегу войско гуннов, многие монахи замедлили шаг. И никто не запротестовал, когда я, шедший позади всех, протиснулся вперёд, к Его святейшеству.
Река сильно обмелела, ибо в Ломбардии уже забыли, что такое дождь. Я видел, что палаток гуннов не меньше, чем песчинок на берегу, а небо покраснело от их знамён. Но я видел также, что животы у них втянуты, а рёбра их лошадей можно без труда пересчитать. За нами была лишь выжженная земля. Ни один римский орёл не поддерживал нас.
Сказитель выдержал паузу и возвысил голос.
— О ком мне рассказывать первым? Об Аттиле, Биче Божьем? Или о папе Льве, который бесстрашно поехал к Гунну, чтобы сказать, что тот не должен идти на Рим?
Ему ответили незамедлительно. Крики раздались отовсюду.
— Об Аттиле! Аттиле! Расскажи нам о Биче Божьем!
Сказитель чуть улыбнулся.
— Вот так всегда. Внимание прежде всего привлекает злодей. Но не положительный герой, добрый, богобоязненный, смелый. Как скажете, друзья мои, так и будет. Сначала я расскажу вам об Аттиле.
Выглядывая из под капюшона, я мог видеть этих двух великих людей куда яснее, чем вас, собравшихся внизу. Я сразу понял, что у Аттилы тело старика. Согнувшись, сидел он на лошади в окружении советников и охранников. Но глаза его были молоды! Я видел, как поблёскивали они, когда он всматривался в лицо папы. И я подумал, что передо мной человек, который обрушил на мир всё таящееся в нём зло ради достижения своих целей, в уверенности, что творит добро. Я видел раздирающие его противоречия. В твёрдости его взгляда читалась смерть, но в руках виделся намёк на сострадание. Тунику его, заношенную, в пятнах, украшали драгоценные камни. Стоящие рядом с ним гунны по его сигналу с радостью разорвали монахов на части. Полуистлевшие человеческие головы качались на пиках многих из них.
Те же противоречия были свойственны и характеру папы римского. Римлян из римлян, смелый и гордый. И одновременно мягкий и сострадающий, готовый умереть, но не отступить от своей веры. В богатых церковных одеждах, надетых лишь для того, чтобы произвести впечатление на варвара. Наблюдая за ними, слушая их, я подумал, что убедить священника в его неправоте и заставить изменить принятое решение будет куда сложнее.
Папа протянул руку вождю гуннов. Аттила двинул лошадь на шаг или два и склонился над ней. Но не поцеловал руку, как ожидал папа. Аттила сказал: «Я кланяюсь не тебе, который собирает силы Рима, чтобы бороться со мной, а Богу, которому ты служишь. О котором я слышал много хорошего».
Глаза папы стали похожими на льдышки, и он сурово ответил: «Не спеши судить о Боге, которому я служу, о Аттила. Это жестокий Бог. Он ударит тебя, если ты ступишь на землю священного города Рима, как ударил Он дикаря Алариха».
Они говорили долго. Вернее, говорил папа Лев. Аттила, в основном, слушал. Гунны, сгрудившиеся за ним, не понимали ни слова. Они то и дело хватались за рукоятки мечей. Чувствовалось, что это единственный их аргумент при решении любого спора.
Сказитель замолчал, как бы подчёркивая, что переходит к самому главному.
— А теперь послушайте, что произошло дальше. Папа поднял руку и вскричал голосом, далеко разнёсшимся по голым берегам Минчия. «Можешь не верить мне, когда я говорю о каре, которую нашлёт на тебя Бог Израиля. Но я молю Его явить нам своих посланцев, чтобы те предупредили тебя о твоей судьбе. Я взываю, о великий Боже, к помощи святого Петра и святого Павла в этот час тяжких испытаний!»
И пока он говорил, небеса разверзлись, две фигуры появились средь редких облаков и на крыльях полетели к земле. Я видел их собственными глазами, хотя исходящий от них свет был столь ярок, что я едва не ослеп. Они были высоки ростом, эти души, что пришли на зов папы, с нимбами над головами, с белоснежными крыльями за спиной. Когда они коснулись земли, я не смог разглядеть их лица, так они сияли. Я закрыл лицо руками. Но я слышал их голоса, хотя не могу вспомнить, что они говорили.
Вновь пауза.
— Я уже говорил вам, что я не христианин. И всё же готов утверждать, что увиденное мною — не магический фокус. Я видел, как разверзлись небеса, я видел спускающиеся на крыльях фигуры. Я видел, как их ноги коснулись земли. Я слышал, как дрожала земля, когда они шагали по ней.
Я не открывал глаз, пока вновь не услышал звука их крыл. Посмотрел вверх, но их уже не было. Небеса закрылись, поглотив своих посланцев. И тут я увидел, что исчезли сопровождающие Аттилу гунны. Оказалось, что земля дрожала не от шагов небожителей, а от копыт лошадей гуннов, в такой панике удирали они. Лишь Аттила не двинулся с места. Не дал лошади броситься вслед за остальными. Ни тени улыбки не появилось на его лице.
«Мои люди уже насмотрелись на твоих ангелов, о папа», — молвил он.
Не только людей Аттилы охватила паника. Три монаха, что несли большой крест, выронили его и стояли теперь на коленях, надвинув капюшон на лицо. «Не удивительно, что ты остался один, Аттила, — ответил папа. — Небесный огонь слишком ярок для простых смертных». «Я не буду задавать вопросов, — изрёк Аттила. — Хотя мне говорили, что есть некий Симон Маг, по воле которого появляются и исчезают крылатые фигуры. Могущество твоего Бога не вызывает у меня сомнений. Он наслал голод на землю, по которой шли мои солдаты и заставил их остановиться. А это не удавалось легионам Рима, — Аттила надолго замолчал, а потом продолжил. — Я должен обдумать то, что видел и слышал».
Сказитель взял один из факелов и спустился со стены. Поставил большую оловянную миску на камень.
— Я могу добавить лишь одно. Через час после того, как папа вновь пересёк Минчий, в лагере гуннов началась суета. Свёртывались палатки, грузились повозки. К утру лагерь врага опустел.
Николан показал пример, первым бросив в миску монету. Пришелец с Востока поблагодарил его улыбкой. Сказители всегда слыли бедняками, а на этот раз он честно отработал свои деньги.
Николан, ранее обещавший Росию, что придёт к нему вечером, нашёл старого купца в другой комнате, размерами поменьше, но также с окнами на бухту. Росий ужинал. Он пригласил Николана к столу, но тот отказался, сославшись на отсутствие аппетита. Состоял ужин из чаши вина и нескольких устриц.
— Тебя удивил успех папы? — спросил купец.
Николан ответил не сразу.
— История это никак не выходит у меня из головы. Я не нахожу ничего удивительного в том, что души великих святых спустились на землю. Если бы Бог Израиля посчитал нужным остановить варваров, Он мог бы уничтожить всю армию гуннов. Возможно, вместо этого он прислушался к словам Льва. Но есть и другая сторона медали. Я не могу поверить, что Аттила в испуге повернул назад. Он не боится никаких богов. Однако, положение у него было отчаянное. Его люди голодали. Аэций отказывался решить исход войны одним сражением. Что могут сказать воины о вожде, благодаря которому они оказались в безвыходной ситуации? Отступление означало бы признание ошибки. И тут у Аттилы появилась возможность сохранить лицо. Перед тем, как отдать приказ к отступлению, он наверняка сказал своим военачальникам: «Мы могли бы уничтожить римскую армию, но нам не устоять перед гневом могущественного Бога христиан».
Через открытые окна до них доносились радостные крики горожан, празднующих отступление гуннских армий. Казалось, весь город высыпал на улицы. Уже слышалась музыка. Веселье набирало силу.
— Эта удивительная весть ещё не достигла Рима, — Росий отпил вина. — Вот уж они обрадуются! Толпы людей заполнят площади и арены. Всех гуннов, томящихся в темницах, выволокут на свет божий и растерзают прямо на улицах. Ах, как бы я хотел всё это увидеть.
Николан поднялся.
— Сегодняшний вечер заставляет меня изменить свои планы. Я собирался двинуться на юг к поместьям вдовы, — он пристально всмотрелся в лицо купца, гадая, может ли он доверится малознакомому ему человеку. — Отступление гуннов означает, что война закончена. Аттила думает, что он вновь сможет собрать большую армию и пойти на Рим. Он ошибается. Он не сможет удержать войска в одном месте. Что бы он ни говорил, они разбредутся по родным странам. Возможно, империя гуннов развалится как карточный домик.
— Не просто возможно, — вставил К.Кай Росий. — Развал империи Аттилы столь же неизбежен, как восход или заход солнца.
— Мой народ, — продолжил Николан, получит шанс обрести свободу. Я должен быть там. Мацио стар и болен. Тебе это известно?
Росий улыбнулся.
— О Мацио я знаю всё. Многие годы он писал мне каждую неделю. Видишь ли, молодой человек, я был его торговым агентом. Продавал его лошадей в Риме и Константинополе. Ты этого не знал?
— Нет, — покачал головой Николан. — Не знал.
— Последние известия о нём не радуют. Он умирает. Возможно, уже умер. И пепел его погребельного костра рассеял ветер.
Николан замотал головой.
— Нет, нет. Я должен добраться до дома до того, как он умрёт. Ты, которому известно так много, несомненно знаешь, что его единственный сын погиб в битве под Шалоном. Там полегли практически все сыновья знатных родов. Только один остался жив — Ранно Финнинальдер.