— Ты предложил, что в атаку следует послать отряд Рорика?
— Разумеется, нет. Это решение приняли три брата-принца, что командовали левым флангом.
— Что случилось потом?
— Ранним утром император сказал мне, что во время битвы моя задача — руководить курьерами. И послал требование принцам немедленно вышибить готов с холма атакой по восточному склону.
— Им отправили письменный приказ?
Николан покачал головой.
— Во время битвы все приказы передавались устно. Писать их не было времени. После сражения нам сообщили, что принцы не получили этого приказа. Курьера сбросила лошадь и он сильно расшибся. Первый приказ, об атаке на холм, принцы получили.
— Таллимунди сам принимал решение о направлении атаки?
Николан выдержал короткую паузу.
— Господин мой Оратор, я уверен, что ему посоветовали атаковать холм с севера.
— То есть совет поступил не от тебя? И не от императора?
— Именно так, господин мой.
— Есть ли тому доказательства?
— Один из курьеров, который позднее привёз сообщение от принца, стал свидетелем того, как выбор пал на отряд Рорика и почему его направили на северный склон. Он рассказал мне всё, что слышал.
— Ты разумеется, понимаешь, что показания с чужих слов не признаются Ферма. Они ничем не лучше слухов. Разумеется, если курьер сам выступит перед судом…
— Он здесь, господин мой.
Слова Николана, озвученные глашатаями, вызвали сенсацию. Зрители начали переглядываться, поднялся шум.
Ранно что-то торопливо зашептал члену суда, сидящего справа от него. Замолчал на полуслове, огляделся, лицо его превратилось в маску, в глазах горела жестокость. Он подозвал одного из своих слуг, сидевших на траве перед его креслом. Тот подошёл, выслушал приказ Ранно и ретировался.
— Мы все с интересом выслушаем твоего свидетеля. А пока расскажи, что произошло после начала битвы.
— Император лично возглавил атаку по центру и его войска без труда прорвали оборону аланов. Я получал все донесения, доставляемые курьерами и, когда ситуация того требовала, переадресовал их, также с курьером, в гущу сражения, где находился император. Одно из первых сообщений, поступивших с левого фланга, гласило, что принц Таллимунди приказал отряду Рорика атаковать холм по северному склону. Я… сначала я не поверил своим ушам. Это была чудовищная ошибка! Атака не только бы захлебнулась. Готы могли перестрелять всех, кто в ней участвовал. Ранее мне доложили, что три принца всю ночь пьянствовали, и я сомневался, что приказ этот — результат ночного дебоша, поскольку Таллимунди не отдавал себе отчёта в том, что делает. Но Сомуту, курьер, раскрыл мне глаза.
— Этот Сомуту — твой свидетель?
— Да, господин мой.
— Какие ты принял меры?
— Я послал курьера к Аттиле, чтобы сообщить о допущенной ошибке и с настоятельной просьбой отменить приказ Таллимунди. Потом послал Сомуту обратно к принцу, с требованием отложить атаку до получения ответа императора.
— Какой ответ прислал император?
— Он приказал принцу отменить конную атаку по северному склону и вместо этого послать пехоту по восточному. Но до того, как этот приказ дошёл до Таллимунди, отряд Рорика атаковал по северному склону и практически весь полёг на нём.
— А теперь, давай вернёмся в прошлое.
В его голосе появились нотки уверенности, которых Николан не замечал ранее. «Он, похоже, считает, — подумал Николан, — что всё складывается лучше, чем он ожидал».
— Я полагаю это важным, продолжил Ослау, — ибо судьи должны знать, какие мотивы побудили тебя пойти на службу Аттиле. Наших мужчин заставили воевать на стороне императора, ты же пришёл к нему сам.
— Я пошёл к нему потому, что долгие годы был рабом в Риме, — чётко ответил Николан.
— Достойный ответ, — кивнул Ослау. — Но, возможно, ты продолжишь и мы услышим более подробное объяснение.
— Хорошо, господин мой Ослау. Но никому из присутствующих не пришлось испытать то, что выпало на мою долю. Удастся ли мне донести до вас, каково жить под пятой этих жестоких и деградирующих людей? Возможно, лучше всего показать вам их отметины на моём теле.
Рывком он сбросил тунику, оставшись голым по пояс. И медленно обошёл котловину, чтобы все, кто сидел на склонах, могли увидеть, во что превратили римские плети его спину.
— Я не горжусь теми увечьями, что я получил по милости великого Аэция, — продолжил он, вернувшись к стулу свидетеля. — Поэтому я никогда не раздевался на людях, получив прозвище Всегда-одетый в армии Аттилы. Но сегодня я пришёл к выводу, что должен показать судьям и моим соотечественникам, почему меня трясёт при мысли о том, что Рим будет вечно править миром.
— Начни рассказ с убийства твоего отца и захвата ваших земель. Все мы слышали об этом, но, боюсь, многие стараются забыть об этой трагедии, списав её на дела давно минувших дней. Не думай о времени. Не опускай ничего из того, что может помочь нам лучше понять причины твоих действий.
И Николан рассказал свою историю, направляемый точными вопросами Ораторами. Он видел, с каким вниманием слушают его собравшиеся. Возможно, ему ещё не удалось переломить общее настроение, но во взглядах многих он уже замечал сочувствие. Напоследок он коротко объяснил, почему он не участвовал в последней кампании гуннов и, наконец, вытащил из-под пояса сложенный лист пергамента и протянул его Оратору.
— Я представляю этот документ в доказательство того, что всё, сказанное мною, правда.
При первом взгляде на пергамент в глазах Оратора промелькнуло удивление. Похоже, он сразу понял, какое мощное оружие попало к нему в руки. Он прочитал документ дважды, затем высоко поднял над головой.
— Это официальный приказ, подписанный императором Аттилой, согласно которому Николану возвращаются земли, ранее принадлежащие его отцу, а в настоящее время удерживаемые родом Финнинальдеров.
Пока Оратор произносил эти слова, Николан отрывал взгляда от Ранно и мог поклясться, что заметил как в глазах последнего мелькнул страх, хотя лицо и побагровело от ярости. Страх этот, однако исчез, когда Ранно вскочил с кресла.
— Это уж слишком! — взревел он. — Я пытался сдержаться, слушая этот поток лжи. Но я отказываюсь принимать в качестве доказательства этот… эту очевидную фальшивку!
— Это не фальшивка, — возразил Ослау. — Это подлинный и законный документ, передающий право на владение землями Николану Ильдербурфу, сыну прежнего хозяина. Однако, тебе этот документ ничем не грозит. Ибо, и тебе представится возможность в этом убедиться, в документе имеется приписка о том, что он более не имеет юридической силы, — Оратор повернулся к Николану. — Чем обусловлено появление этой приписки?
— Потому что документ дали мне в ожидании того, что я буду служить Аттиле столь же усердно, как и в кампании, окончившейся битвой при Шалоне. Несмотря на то, что говорил вам Микка, император хотел, чтобы я оставался с ним.
— Почему ты отказался служить ему?
— Потому что поверил в учение Господина нашего Иисуса Христа. И более не мог принимать участия в войне, обещающей быть столь же ужасной, что и предыдущая. Я не мог заставить себя направлять войска на безоружных людей.
— Но ты продолжал служить императору?
— У меня не было выбора. Он послал меня в Италии с важным поручением, о котором я уже говорил. Он думал, что я вернусь до того, как войска двинутся на Ломбардию, и к тому времени передумаю. Но буквально после моего отъезда ему стало известно, что римский главнокомандующий не собирается защищать горные перевалы, и он решил немедленно перейти в наступление.
— Он, однако, нашёл тебе другую работу?
— Да, мой господин. И вновь у меня не было выбора. Император Аттила исходит из того, что ни один человек не может добровольно покинуть его службу. Он послал меня к римскому главнокомандующему с предупреждением, что он уничтожит все города северной Италии, если Аэций будет выжигать посевы и уводить скот, дабы лишить пропитания армию гуннов. Это было чрезвычайно опасное поручение. Я принял его, не надеясь вернуться живым.
— То есть император не утратил доверия к тебе, в чём пытался убедить нас Микка?
— Нет, господин мой.
— Ты виделся с Миккой после выполнения первого поручения императора в Италии?
— Да. И говорил с ним. Аттила считал, что вина Микки доказана, и держал его в кандалах. А в живых его оставили лишь потому, что продолжалась проверка неких сведений, сообщённых им императору. Император, зная, что он шпион и предатель, не мог что-либо с ним обсуждать, особенно вопросы, касающиеся боевых действий. В этой части показания Микки — чистая ложь. Он всё выдумал.
— Но почему он, старый и больной человек, приехал в такую даль, чтобы дать показания? Ему есть за что ненавидеть тебя?
— Нет. Когда я видел его в последний раз, закованным в кандалы в его фургоне, он искренне благодарил меня за успешное выполнение поручения императора. Ибо этим я сохранил ему жизнь.
— У него действительно конфисковали всё имущество?
— Ему ничего не оставили. Даже содрали с плеч дорогую одежду.
— Чем ты можешь объяснить его присутствие на суде?
Николан помялся.
— Он сам сказал, что готов на всё ради денег. Пожалуй, он не стал бы показывать здесь монеты из своего кошелька. Подозреваю, в нём лежит золото плоскогорья.
Николана перепроводили в его комнату, где он нашёл Ивара. Поскольку чужестранцам не разрешалось присутствовать на слушаниях, бритонец не выходил за дверь. Но он всё слышал, а потому на лице его отражалась тревога. Кроме того, он сообщил Николану пренеприятную новость.
— Друг мой Николан, скорее всего, Сомуту не сможет выступить в суде. Он исчез.
— Ты полагаешь, что ему надоело ждать и он уехал домой? — спросил Николан.
Ивар покачал головой.
Его лошадь в конюшне. Вещи в моём шатре. Нет, его выкрали, чтобы он не смог дать показания. Возможно, даже убили. Николан сел на кровать, обречённо поник головой, закрыл лицо руками.