– Да ты, батенька, шовинист, – усмехнулся я.
Но Денисова уже понесло.
– Я выступаю за чистую благородную кровь. Мне тошно видеть, как купцы и вчерашние торгаши покупают дворянство за мешки с ассигнациями. Мне больно смотреть на то, как чистокровные дочери обедневших родов вынуждены выходить за безродных промышленников, чтобы получить достойную жизнь, а не подохнуть в каком-нибудь богом забытом поместье под Усть-Пердольском! Я всем сердцем люблю нашего государя и его семью, но, прости меня Господь, блевать тянет, когда приходится миловаться с очередным выскочкой, который должен чистить мне ботинки, а не обедать со мной за одним столом.
Пока Денисов разглагольствовал, я украдкой наблюдал за одногруппниками, пытаясь прочесть в их лицах реакцию на эту спонтанную речь.
Княжичи, разумеется, кивали. Очевидно, придерживались точно таких же взглядов. Оно и не удивительно: все-таки князья – это уже очень высокого полета птицы. Титулованного дворянства в империи было и так гораздо меньше, а уж княжеские линии даже среди титулованных выделялись.
Правда, к тому же Меншикову у меня были вопросы, с учетом происхождения его предка, получившего титул от Петра Великого. Впрочем, кому сейчас, спустя триста лет, было до этого дело?
– Все, за что я сражаюсь – это чистота, – продолжал Денисов. – Мои слова могут показаться грубыми, а убеждения – слишком радикальными, но я верю в то, что говорю, не просто так. Аристократия Осколков, носители Благодати – это не просто статус и принадлежность к высшему обществу. Мы, как говорил ректор, и есть оружие империи. Ее щит и меч. И чем крепче и сильнее мы будем, тем надежнее будет защищена наша родная земля. Неужели кто-нибудь из вас осмелится это оспаривать?
И в этот момент я здорово пересмотрел взгляд на Денисова как на врага. То ли до этого он прикидывался идиотом, то ли лишь сейчас немного освоился и набрался уверенности, чтобы раскрыться, но говорил он складно. Не греческий оратор, конечно, но своего слушателя точно мог бы найти. И что-то мне подсказывало, что таковых в Аудиториуме будет в избытке.
Одногруппники молчали. Ронцов потупил взгляд, Грасс отчего-то тихо бесилась – не говорила ни слова, но внутри явно кипела от негодования.
– Вот почему я презираю твой род, Соколов, – обратился ко мне Денисов. – Вы были элитой. Уважаемым графским родом. И твой предок по глупости своей низверг вас до уровня плебеев. Ибо чего стоит титул без Осколка?
– Ты одного не учел, сладкий мой, – прошипела байкерша. – Соколов владеет родовой магией. И мощь у нее такая, что тебе с вашим огрызком даже не снилась.
– Соколову повезло, – кивнул Константин. – Однако это не сотрет с него пятно позора. Если бы родовая сила не проснулась в нем, где бы он был сейчас? Скажи, Анна, где?
Грасс пожала плечами.
– Понятия не имею. Но точно не здесь.
– Именно, – улыбнулся Денисов. – А Ронцов? До чего мы докатились? Князь пытается легализовать ублюдка, чтобы передать ему наследство. И никто не протестует! А ведь он полукровка! Он разбавит кровь, и ранг Благодати в его роду упадет, если, конечно, не женится на какой-нибудь сильной девице. Но сам факт, господа!
Я оперся локтями о столешницу, сцепил пальцы в замок и положил на них подбородок.
– Костя, я верно понимаю, что вся твоя ненависть строится лишь на том, что я и Ронцов происходим из семей, запятнавших свою репутацию? То есть ты с Роновым срать на одном гектаре не сядешь именно потому, что его отец имел наглость не отрезать любимого внебрачного сына от рода?
– Именно так. Воронцов совершил глупость.
– Значит, по-твоему, род Воронцовых должен пресечься, но ни в коем случае не разбавиться? – с вызовом спросила Грасс.
– Он бы не пресекся. Вывели бы на первый план одну из младших ветвей – и дело с концом. И даже у самой младшей ветви будет больше прав на эти блага.
– Дурак ты, Денисов, – вздохнул я. – Юный дурак.
– Объяснись.
– Ничем ты не отличаешься от этих террористов, что устроили кровавое шоу на Смотре. Просто вы по разные стороны баррикад стоите. Одни вопят о всеобщем равенстве и доступности благодати, другие костьми лягут, но не подпустят к ней никого, кроме родовитых и благородных. Для вас мир словно на черное и белое делится, а ведь это совсем не так. Впрочем, если в семнадцать ты не радикал, то у тебя нет сердца. Если ты радикал в сорок – у тебя нет ума. Спишу твою горячность на юношеский максимализм.
Денисов усмехнулся.
– Сказал бы ты моему девяностолетнему деду об отсутствии ума… Вся наша семья придерживается столь строгих взглядов. И не только наш род. А что скажешь ты, Ирина фон Штофф?
Ирэн пристально взглянула на меня.
– Скажу, что знаю многих простолюдинов, которые куда благороднее тебя, Константин, – уверенно и спокойно ответила она. – Ты, Денисов, так и не понял, за что именно вашу семейку, да и всю зарвавшуюся верхушку не жалуют. Не за то, что вы родились с золотой ложкой в заднице и унаследовали Осколки, а за то, как вы себя держите. Времена изменились, Костя. А плебеи, как ты их называешь, тоже поумнели и разули глаза. Сто лет назад императора уже чуть не свергли. Кабы не Объединение, никого из нас сейчас бы здесь не было. Тогда свезло подавить бунты и раскрыть заговорщиков. Но люди-то поняли, на что способны. И их уже не обманешь. Но пока такие, как ты, будут отгораживаться и превозносить себя над остальными, Благодать так и останется для черни злом и тем, что нас разъединяет.
– А разве это не так? – лениво ковырявшая ветчину Перовская подняла глаза на Ирку. – Благодать и есть то, что объединяет нас и отделяет от остальных.
– Все дело в том, как ее преподносят, – встрял Сперанский. – Есть целые семейные линии, которые используют Благодать для помощи людям. Один скромно одаренный лекарь способен заменить десяток врачей на поле битвы. Один посредственный боевик стоит десяти солдат, а уж сильный…
Денисов усмехнулся.
– Сразу видно, лекарь говорит. Все они немного альтруисты. Кроме Марианны разве что…
Перовская отложила вилку и невинно улыбнулась.
– А я просто боевой лекарь, – сказала она. – Но ближе к делу, господа. Нашу позицию мы огласили. Мы не желаем терпеть недостойных вроде Ронцова или Сперанского в стенах Аудиториума. Мы не считаем их ровней и не собираемся с ними брататься. И требуем того же от остальных, ибо достойные должны держаться вместе против недостойных. Те, кто согласится с этой доктриной, окажутся под нашей протекцией. Несогласные будут подвергнуты остракизму и порицанию.
– Как я понимаю, нейтралитета ваша доктрина не предусматривает? – спросила Ольга Мартенс. Симпатичная девушка с вьющимися каштановыми волосами и умным лицом. – Право слово, я здесь ради получения знаний. И ваши общественно-политические прения меня совершенно не волнуют.
Белокрыльцева придвинулась на лавке чуть ближе к княжеской троице.
– А следовало бы побеспокоиться. Мне тоже нужны знания. Но и связи. Прочные связи.
Альбинос Меншиков протянул ей бледную руку.
– В таком случае я буду лишь рад новому знакомству.
Так, Белокрыльцева решила не заморачиваться и примкнула к традиционалистам. Я глядел на Мартенс, но не понимал, что мог ей предложить за невмешательство. Да ничего, откровенно говоря. Мы и знакомы-то были шапочно.
– А если о вашем милом шантаже прознает руководство? – Внезапно спросил Ронцов.
Перовская переглянулась с Забелло, и вдвоем они синхронно рассмеялись.
– И что? Прибежишь к ним и станешь ныть, что тебя обзывают ублюдком и делают мелкие пакости потому, что ты ублюдок? Ты ведь еще даже официально не признан, Ронцов. Иначе стал бы Воронцовым. Кому будет охота с тобой возиться? Здесь полторы сотни ошалевших новичков. Поверь, до тебя никому не будет дела.
Я снова взглянул на Мартенс и вопросительно поднял брови. Она лишь слабо качнула головой и отвела взгляд. Понятно. Еще один потенциальный союзник мимо.
– Я с вами, – сказала она Денисову.
– Тогда прошу на нашу лавку.
Теперь наша конфронтация была заметна даже невооруженным глазом: моя команда и прихвостни Денисова расселись напротив друг друга, и нас разделял лишь стол. Со мной остались Ронцов, Сперанский, Афанасьев, Малыш Рахманинов, Анна Грасс, и Ирэн. К Денисову и троице княжичей присоединились Белокрыльцева, Матвей Исаев – невысокий парень с лицом и грацией хорька и Ольга Мартенс.
Лишь Мария Хилкова никак не могла определиться. Симпатичная смуглая девушка с приятным лицом и ладной фигурой нервно теребила пуговицы кителя и метала взгляды то на Денисова, то на меня.
Наконец, она не выдержала и бухнулась на скамейку рядом с Анной Грасс. На нашу скамейку.
– Выбор верный, – сказала байкерша. – Но ты можешь о нем пожалеть.
– Знаю, – отозвалась Хилкова и посмотрела на вражин в упор. – Но не боюсь. Я из Дакии. Мой род перебрался сюда после того, как нас чуть не вырезали бунтовщики. И, поверьте, эти голосистые юнцы не смогут сделать ничего, что бы меня удивило.
Мы удивленно уставились на Хилкову. Грасс улыбнулась и дотронулась до ее плеча.
– Это, дорогуша, не Дакия. Однако не обещаю, что здесь будет проще.
Денисов обвел взглядом обе команды.
– Ну что ж, почти ровно вышло. Вы свой выбор сделали, и, признаюсь, я разочарован. Ожидал, что вы окажетесь более сознательными. Но я уважаю право на самостоятельные решения.
– Ты мне лучше другое скажи, Константин, – обратился я. – Вот разделились мы, вот увидел ты, кто с тобой, кто против твоих идей. Дальше что?
– Дальше, Соколов, будем бороться за влияние.
– И что это даст?
Он лишь хитро улыбнулся. Интриган хренов.
– Я хочу попасть в один из Орденов, и если я избавлюсь от вас с Ронцовым, это прибавит очков мне и моим друзьям.
– Смотри, чтоб очко выдержало, – ухнул Рахманинов. – Я вписался в эту историю только потому, что Аннушка у нас пассионарная девица. Так-то до вашей мышиной возни мне дела нет. Но если узнаю, что кто-то из ваших ее обидел, выверну каждого мехом внутрь.