– Стой, мразота! – Он выплюнул эти слова Владу в спину, прежде чем успел заткнуться.
Влад не оборачивался, только болезненно ежился, словно выжидая, хватит ли у Адриана совести заговорить. Адриан не умел мириться. Он неловко замер, хотел выдохнуть во Влада всё-всё, но не получалось, и они молчали. Время неохотно ворочалось между ними, и Адриан не решался заговорить первым. Влад все же был виноват. Он не дал Адриану выполоскать очки Варлама в толчке, отжал разваливающиеся стекляшки и вернул задроту. Макс и Бурый все видели, пришлось вломить Владу по морде. Адриан, может, и не хотел, но иначе никак, а извиняться не получалось.
– Пошли. – Влад запросто пропускал мимо ушей оскорбления и упреки Адриана. Если слушать все, что говорят близкие, долго оставаться друзьями не получится, и Влад ждал, когда Адриан перебесится.
Они не разговаривали. Адриан взял вбок, подальше от Влада. Нескладные мальчишки, они шагали по улицам Кварталов, не опуская головы, не пряча под ногами взгляд, как это делало большинство местных детей. Вокруг правой штанины у обоих была повязана красная лента. Лента связывала их со Свитой, с Королем. В первую очередь при нападении срывали цацки, верхнюю одежду, ботинки, а со штанами редко возились, поэтому ленту привязывали к ноге. Впрочем, лента автоматически делала Адриана и Влада неприкосновенными. Дети Свиты. Дети избранных. Дети тех, кто близок к Королю. Неприкосновенность порождала безнаказанность, и, если Влад умел ее дозировать, Адриан в ней тонул. Так было с детства, с тех самых пор, как они научились выползать из-под материнских юбок. Юбка, правда, была одна, мамы Влада.
Адриан казался естественным продолжением облупленных квартальных районов. Сложно представить кого-то более органичного в мире, где границы нравственности стерлись, человеческая жизнь уступала в цене дури или увесистой пушке, а единственное истинное слово давно не было Божьим – оно принадлежало Королю.
Мать Адриана была другой. Она росла в многодетной семье, поэтому с малых лет привыкла жертвовать и быть жертвой ради общего благополучия. Она выхаживала вечно больных братьев и сестер, рыла неглубокие могилки на заднем дворе жилой многоэтажки, когда самые слабенькие не выдерживали. Тела сжигали – практически никто не мог позволить себе место на кладбище, – но мать Адриана старательно притаптывала ямки, надеясь, что никто не обратит на них внимания. Детские трупики напоминали ссохшихся синюшных червяков, и ей не было их жаль, она верила, что смерть – избавление. Мать Адриана была старшей в семье и чувствовала ответственность перед младшими, перед родителями, которые были беспомощными, когда их накрывала ломка, и тоже требовали жалости и внимания. Дети хотели есть, а взрослые хотели дозы, и она старалась, чтобы денег хватало и для тех и для других, добиться чего на заработок поломойки удавалось с трудом, пускай полы она драила во Дворце.
Красота, приобретенная с усилием, была более живучая. Природная красота, воздушная и трепетная, с годами ссыхалась, как изюм. Мать Адриана превратилась в изюм, когда ей только-только исполнилось тридцать. Она перестала распускать длинные мышиные волосики, прикрывала шерстяными свитерами уголки плеч, узловатые локти и плоскую грудь. Ей нечего было предложить мужчинам Кварталов, у которых имела успех кричащая привлекательность. Тем не менее у нее оставалось то, чего большинство женщин (да и не только женщин, вообще людей) в здешних местах были лишены, – катастрофическая потребность оберегать и заботиться. Бульдогу, овчарке из Свиты, нужна была именно такая спутница. После ее смерти Бульдог свободными вечерами протирал ее фотографии в рамках и расставлял их в новом порядке – в зависимости от настроения. Бульдог мало про нее говорил, часто многозначительно молчал, и Адриан быстро понял: Бульдог скучает, он заморозил воспоминания о матери и с тех пор облизывал их, как нетающее мороженое.
В Кварталах выскочить за кого-то из Свиты – большая удача; неприкосновенность и удивительная свобода, регулируемая королевскими указами, были ценной разменной монетой. Овчарки и их семьи составляли крепкий костяк Свиты, ее опору и буфер. Под овчарками ходили охрана и вся обслуга, над ними – ближайшее окружение Короля. Для местных овчарки были про защиту и достаток. Этого мать Адриана и хотела.
Она правда мечтала о такой жизни – безопасной и сытой, но, когда та наступила, оказалась к ней не готова. Привычка и стремление жертвовать были сильнее. Мать Адриана так и не приучилась к еде, которую готовили во Дворце, и постоянно тайком таскалась в «Жгучий котик», набирала острого мяса и крысохрустиков, и после от нее сильно пахло специями, а Бульдог делал вид, что не замечает. Она не носила одежду от Паучихи, сшитую по индивидуальным меркам, не любила сидеть за общим ужином и никогда не трогала пышки от мамы Влада. Бульдог привел мать Адриана во Дворец, как та и хотела, но она не торопилась в нем обживаться. Такое непоследовательное упрямство досталось и ее сыну, и Бульдог то и дело вылавливал материнские черты в выходках Адриана.
Ей удалось принести еще одну жертву, самую значимую. Девять месяцев мать Адриана мучилась, беременная. Ей снились мертвые дети, слишком много она успела их перехоронить. Однажды Бульдог нашел ее на заднем дворе Дворца – перепачканную грязью и с огромной лопатой. Она вырыла маленькую могилку и тихонечко сидела рядом. Да, она считала смерть избавлением, и, если оно ждало ее собственного ребенка, мать Адриана хотела подготовиться. Потом родился Адриан, маленький и крепкий, его мать наконец-то вздохнула с облегчением и умерла.
С тех пор Бульдог заботился о сыне изо всех сил, но разве угонишься за малолетним пацаном, которому ни выговоры, ни трепка не прибавляли благоразумия. Адриану любые неприятности что с гуся вода, наверное, поэтому он раз за разом дорывался до мест, где быть ему совсем не положено.
Бз-з-з-з-з-з… Адриан сдул со лба обвисшую челку, бурчание тату-машинки лезло в уши. Он огляделся. Целая куча людей – черно-зеленых, с яркими вспышками цвета. Красный. Желтый. Адриан улыбнулся. Эти люди заполнили свои тела посланиями, зашифровали на коже мечты, обещания – не миру, самим себе.
Тату-салон «Грызло» был самым крутым в Кварталах, здесь забивались Свита и всякие богатеи, которые все-таки решались на звезду где-нибудь на видном месте. Адриан всегда с завистью поглядывал на «Грызло» с его закрашенными эскизами окнами, тяжелыми черными шторами. Зачем Влад притащил их сюда – непонятно. Клык и Бульдог в это время еще наверняка во Дворце или на выездах, но таскаться по излюбленным местечкам отцов вот так запросто – так себе затея. Ошиваться в «Грызле» одним мальчикам не разрешали – но вот они, топчут запыленными берцами порог.
– Болит? – Адриан дотянулся до Влада, тот увернулся, весь сжался – то ли от боли, то ли от недовольства.
Адриан уже потух как спичка, бешенство схлынуло и растворилось в воздухе. Ему было капельку стыдно, а Влад еще долго будет приходить в себя, ему требовалось время, чтобы оттаять, – настоящая льдинка. Вот и сейчас он по-прежнему не смотрел на Адриана: зацепил пальцами поврежденную руку, застыл на одном месте. Еще несколько дней он будет с каменным лицом сидеть в классе, возвращаться во Дворец один.
– Да здравствует Король! – вразнобой закряхтели посетители салона, машины бз-з-з-зыкнули еще немного и затихли.
Кто-то молчал заинтересованно, а кто-то – через силу, необходимость выказывать знаки уважения малолеткам застревала крысиной косточкой поперек горла. Буч придумал это дурацкое правило, Королем он все-таки был претупейшим. Буч пришел к власти, зарезав Саву, предыдущего Короля, за игрой в карты, но об этом сначала узнали во Дворце, до местных донесли позже. Только наутро Буч подвесил труп Савы перед Дворцом и даже речь не толкнул. Волнения быстро улеглись. Адриану не нравилось, что всех членов Свиты с тех пор приветствовали фразой «Да здравствует Король!» якобы из уважения. Многие цедили ее сквозь зубы, а в глазах – тихое презрение, но Буч воцарился из Свиты, и никто не поднимал шум.
– Чё хотели-то?
Варвара Воронская, хозяйка и бессменная управляющая «Грызла», сидела за большим столом посреди салона. Кожа – белый лист, без единой татуировки, лицо – вырезанное тупым ножом, шероховатое и неровное. Адриан не мог смотреть на нее слишком долго, хотелось отвести взгляд. И все же, Адриан знал, что именно Варвара однажды набьет ему на предплечье терновый венок. Иначе быть не могло.
Варвара поправила круглые очки на носу и улыбнулась практически искренне.
– Нужны татухи. – Влад вдруг вытянулся, распрямился, стал больше в два раза. Адриан покосился на него.
чё совсем отъехал?
Варвара выждала минуту-другую, разглядывая Влада, то и дело цепляясь глазами за его правую штанину с красной лентой. Адриан раздраженно вздохнул. Влада и хозяйка «Грызла» ни капельки не смущала, и даже ее шероховатое и неровное лицо было Владу по силам.
– Маловаты вы для татуировок, – заметила Варвара, но подозвала одного из мастеров и указала на мальчиков.
Она осторожничала. Дети Свиты – это всегда про риск, столько власти у еще не окрепших умов.
– Это уже нашим решать. – Влад специально ударил на это слово, с усмешкой нажал на «нашим». Вряд ли Варвара ждала, что они явятся с разрешением от родителей, и Влад решил блефовать – показать хозяйке, что Свита в курсе.
Варвара пожала плечами: проблем только прибавится, если щенки растреплют, что к ним в ее тату– салоне отнеслись неправильно. За неправильное отношение можно в лучшем случае лишиться бизнеса, в худшем – жизни. Еще хуже – сдохнуть медленно и мучительно. В Кварталах действовала своя рулетка.
– Ну да… – Варвара кивнула. – Забивайтесь на здоровье. Но не дай Прогресс «ваши» не в курсе этих похождений.
– Не проблема.
– Эй, ты чё, с ума сошел? – влез Адриан.
Обычно Влад цеплялся к нему, тянул назад, пытаясь удержать от очередной неразумности. А сейчас сам подбивал их обоих на серьезное нарушение родительских запретов. Татуха – эт