– Вытащи! Вытащи, вытащи!
Ты каталась по полу в кровавой желчи, размазывая ее тонким слоем по стерилизованной плитке. Даниил упал перед тобой на колени, пытался зацепить, удержать, ты изворачивалась и изо всех сил сучила ногами. Помнишь, мы любили в шутку бороться? Кто кого в тиски до смерти, до смерти от любви. Ты извивалась, выскальзывала из рук, умирала.
– Убери! Убери ее от меня!
– Дай я! Я сам все сделаю! Быстро пусти! – Я пытался оттолкнуть Даниила, но он все держал тебя за руку. Я не мог к тебе подобраться.
Наконец я схватил тебя за вторую руку, и мы дернули тебя – каждый на себя, как тянули все эти годы. Наверное, в тот момент я хотел, чтобы мы тебя разорвали и оставили на память по половинке. Даниил нехотя отступил, и я уложил тебя на спину, хоть ты и дубасила меня что было мочи, умудрилась обгрызенными ногтями расцарапать половину лица. Твой зрачок очень быстро окрашивался в черный, в горле булькало красное месиво, и ты давилась, продолжая кричать. Ты пыталась кричать.
– Не-не-не… – я бормотал, неловко ощупывая твое тело, словно прикасался впервые.
Говорят, подобные моменты со временем стираются из памяти, сознание себя бережет. Спустя столько лет я помню происходившее так отчетливо! Каждое движение. Помню, как Даниил не выдержал, отпихнул меня, как он вцепился пальцами в собирающий кристалл на твоей шее. Если он его сорвет, ты точно умрешь, и я заранее его в этом обвинил. Хотя уже было понятно: тебе конец. Первая операция по пересадке души закончилась стремительным поглощением. Немыслимо.
Тогда у этого явления еще не было названия. Я придумал его гораздо позже, когда выяснилось, что подобная агрессивная аллергическая реакция не была исключением и даже в ее редкости прослеживалась системность. Иногда стремительное поглощение наступает практически сразу, иногда реципиент живет еще некоторое время, лаг допустим. Но в тот день у меня не было этих объяснений, просто ты и здесь стала первой, как и во всем остальном. Я схватил Даниила за руку, вжал его ладонь в твою грудную клетку. Если он сорвет кристалл, он лишит тебя последнего шанса, призрачного и по факту несуществующего, но он лишит тебя и его. Любое повреждение или самостоятельное удаление собирающего кристалла ведет к мгновенной кончине, поскольку вмешательство в работу организма после пересадки слишком сильное и без кристалла функционирование организма становится невозможным. Ты дергалась все слабее, больше не кричала, похрипывала, и на пару секунд я сам начал задыхаться.
Когда ты все-таки умерла, мы остались сидеть на полу операционной. Перепачканные твоей кровью, ближе, чем когда-либо, – и вместе с тем я никогда не чувствовал между нами такой пропасти, даже в самом начале, когда мы старались игнорировать существование друг друга. Я ждал, что он убьет меня тут же. У него хватило бы сил, ему уже приходилось делать это – все мы знаем, чем занимаются ударники на самом деле, особенно чистильщики в Кварталах. Они поддерживают порядок в Городе; проще всего его поддерживать, если непослушные мертвы. Я и сам следую этому правилу, не зря же столько времени потратил на составление Устава Аукционного Дома. Строгость есть основа дисциплины. Даниил любил тебя по-дурацки сильно, разве он мог сдержаться?
Даниил ничего не сделал. Он не полез в драку, вместо этого он держал твою голову на коленях, неловко отдирая липкие волоски от лица, щупал щеки, шею, надеясь, что внутри тебя еще завалялась капелька жизни. Он провел рукой по твоим векам и закрыл глаза, которые навсегда затянуло мертвой чернотой, посмотрел на меня долгим взглядом; я не глядел в ответ, но был уверен, что там – одна безнадежность.
Затем Даниил наклонился, поцеловал тебя в лоб, аккуратно положил твою голову на плитку, поднялся и ушел. Нас осталось трое: я, Машина-616 – спящая, ты – мертвая. Теперь уже я затащил тебя на колени и даже порадовался: лишним нежностям ты не давалась, а тут безропотная. Пощупал осколки собирающего кристалла, и пальцы провалились в плоть, как в поднявшееся тесто, – было липко, еще тепло. Сколько прошло времени, когда я очнулся? Ты начала остывать.
Я долго рылся в бумагах в поисках просчета, перепроверил аппаратуру, хотя и без того знал, что она в безупречном состоянии. Вывод напрашивался один: природа аллергической реакции непредсказуема. Ты бы умерла в любом случае, просто потому, что твоя ведущая душа не допускала никаких вмешательств. При стандартной аллергической реакции подсаженная душа сжирает ведущую и человек медленно гниет до тех пор, пока тело полностью не перестает функционировать. При стремительном поглощении реакция обратная – ведущая душа агрессивно отторгает донорскую. Это очень похоже на самоубийство. Душа моя, у меня ушло много лет, чтобы просчитать варианты совместимости между категориями душ, но этого бывает недостаточно. Сущность аллергии изменчива, и я не могу учесть бесчисленное количество граней в обычной системе. Я не оправдываюсь, ты действительно оказалась слишком самобытна. Единственной глупостью с моей стороны было поверить, что твоя душа в принципе способна принять другую.
Я встретил Даниила на похоронах. Он помог утрясти твою смерть, вылепить из нее несчастный случай (по-моему, мы даже не врали, а Даниил, наверное, уже тогда поминал меня убийцей), мы вместе оплатили похороны.
Единственное городское кладбище разбили недалеко от южного поста, и оно походило на отдельный город. Собранные из круглых камней стены лабиринтом разбегались по земле, терялись из виду, переплетались в узор из ходов и выходов. В стенах – ниши с урнами, а вдоль – асфальтированные дорожки для визитеров, по обочинам – ряды стриженых платанов. В Городе про поездки на кладбище так и говорят: «я с визитом», и не нужно смерть озвучивать. В нишах прятались мемориальные доски и личные безделушки, которые отличали одну нишу от другой, придавали умершему «самости». Местами «самость» вываливалась наружу – охапками цветов, атласными лентами, – но в основном она оставалась скрыта. Мне нравилось прогуливаться вдоль стен и заглядывать в ниши, будто за плечо покойнику.
В центре кладбища расположились сектора для обычных погребений, там мы и похоронили тебя. Людей пришло мало, ты была слишком зациклена на нашей маленькой семье, чтобы держать рядом лишних друзей. Иногда в твоей жизни едва хватало места нам с Даниилом, все вытесняли манекены и выкройки. Даниил помогал издалека и не появлялся до последнего, и мне пришлось почти все организовывать самому: твои любимые цветы, гроб, платье, в котором тебе предстояло провести вечность. Я хоронил тебя со всей серьезностью, в особенно серьезном платье. Когда мы говорили о смерти, ты признавалась, что не хотела бы, чтобы тебя сжигали. На крайний случай – чтобы сожгли голой, нельзя нарочно предавать ткань огню. Ты огорчалась, что некому будет содержать твое место на кладбище. Как видишь, и сегодня ты лежишь как положено, в земле. Я не допущу, чтобы тебя сожгли. И в том, что Даниил не прошел со мной этот путь до конца, мне виделось предательство.
Над кладбищем собрались тучи, и коридоры запутались в тенях, хотя дождь так и не случился. Воздух сырой, ледяной, и ботинки блестели от мокрой травы.
Мы с Даниилом – плечом к плечу, пока гроб опускали в прямоугольник могилы.
Сделать шаг и слечь вместе, зарыться в землю, забить ею рот, глаза, пропихнуть в легкие. Гроб грубый и молчаливый, внутри весь обитый дорогой тканью, покачивается на креплениях, сбивая края ямы.
Ты в гробу. Твой гроб, я сам тебя в него уложил.
– Мне нужно было время, чтобы прийти в себя и не убить тебя, – признался Даниил по окончании церемонии.
Даниил – спокойный, как обычно, вылощенный, гладко выбритый – не смотрел мне в глаза. Его отстраненность нервировала. Я не умел хоронить близких: когда Бумеранга усыпляли, я позорно сбежал из денника; деда с его креслом едва помнил, а еще – вряд ли любил. У Даниила погиб брат. Младший сын Краевских тоже был ударником, менее способным и удачливым, чем Даниил, поэтому и застрял в чистильщиках. В Кварталах его и убили, не вспомню, как именно: чистильщиков в Кварталы возят пачками, обратно вывозят – тоже, в мешках для трупов. Мы были вместе, когда Даниилу сообщили, и он горевал по-другому. Его горе ты убаюкивала на руках несколько дней. На твоих похоронах Даниил был будто невыспавшийся, в остальном прежний. Душа моя, я понимаю, что Даниил заготовил месть слишком страшную для человека. Ему мало было просто меня уничтожить, он задумал разобрать меня по кусочкам, даже если на это уйдут десятилетия. Представляешь? Он столько ждал.
Я справедливо решил, что, если стремительное поглощение не было случайностью, если пересадка душ как процедура обречена, мне следует это проверить на себе. Я не хотел тратить время на попытки с другими реципиентами, ведь я был еще достаточно молод, чтобы посчитать, что две неудачи подряд – это оскорбление моих научных способностей, а значит, и вся затея, и мое собственное существование бесполезны и бессмысленны. Провести операцию сам я не мог, мне нужен был тот, кто нажмет на кнопку, а кроме Даниила просить было некого.
– Она бы хотела, чтобы мы довели все до конца, – сказал Даниил, сидя в том же кресле, где и ты в последний раз сидела вместе с ним; он чуть согнулся под тяжестью твоего тела или, наоборот, его отсутствия.
– Все получится.
– Ты это уже говорил. – Даниил больше не улыбался, не мог выдавить даже смешка в мою сторону.
Мы обходили друг друга за полметра и почти не пересекались взглядами. Может быть, он боялся: посмотрит – и все возвратится. Скользкая от крови плитка, крики, ты. Даниил замуровал в памяти этот день – так как же ему удалось снова прийти сюда? Еще и нажать на кнопку… Впрочем, последнее он наверняка делал с удовольствием.
Все повторилось. Я лежал на операционном столе в операционной пижаме со специальным вырезом в области ключиц. Донора опять привез Даниил. Пускай я не стоял за пультом управления, но мог наизусть рассказать последовательность процедуры.