На ауллак-аш той, двенадцатилетней Шауре было бы из-за чего разреветься. Видела: нипочем ей не догнать ровесниц. Мать натянула на нее свое лучшее, чуть не с никаха платье, так оно выглядело, как заляпанная в крови коровья шкура, рядом с нарядами девчонок. Вышивка, кораллы, мониста… Как разобраться в таком? Где добыть?
А как ловко они готовили! Какая сладкая и разваренная получилась каша! В доме охотника чаще ели мясо, драли зубами… Как нежно пели! Шаура запомнила пару строк песенки бабки Салимы, которую все подхватили, и потом катала слова в голове, как головку курута… Как много смеялись, аж голова начала болеть, и не стыдились…
И самое главное — как были красивы. Шаура незаметно смотрела на свое запястье, широченное, в бесконечных родинках, и хмурилась еще больше. И это еще не лодыжки… С них тогда, в двенадцать, все и началось. Кто-то сказал, что они у нее толстые, как стволы деревьев, у девушки де не такие должны быть, и началось обсуждение.
И вот же штука — как не отставать от отца, как загонять лося, как бежать от медведицы, ноги Шауры были хороши. А здесь, среди этих вроде как милых, славных девушек — плохи. Из-за них плохи. Нет, всего тут Шаура понять не могла, чай не Зайнаб, но держаться от этого смеха, этой каши, этих монист лучше было подальше.
Отец заговорил, только когда вышли из аула:
— Кызым, все эти дни не допытывался, что там у вас на ауллак-аш стряслось. Думал, важное что — сама скажет. Но тут беда за бедой… Так что не молчи. О чем вы там толковали? Что тебе не по сердцу пришлось?
Что тут было сказать? «Все»? Склонила голову, тяжело задышала.
— Поругались мы, — выдохнула, наконец. — Девочки дразнили пастухову Хадию. Муллинская Зайнаб заступилась, значит. И все, кто был согласен с Зайнаб, ушли домой. Под звездами ушли.
— Убиты те, кто дразнил Хадию? — нахмурился охотник.
Пришлый этот, Сашка, уставился на него, будто понял что-то. Но Шаура уже не могла молчать.
— Еще было! Еще, атай! Ведьма эта… Ой, Салима-енге спела песню… Я спеть не смогу, наговорю.
Шаура почувствовала, как полыхнули щеки, затараторила:
— Мы ли были, мы ли, мы ли,
Девушек двенадцать были,
В поле собираться стали,
В погреб влезли, масла взяли,
А к рассвету все пропали.
Масла взяли, атай! Пропали, атай!
Отец хмурился.
— А Алтынай? Как с Хадией держалась Алтынай?
— Бэй, никак! И не замечала!
— А с Салимой-енге?
— Как все они, — Шаура хмурилась и знала, что выглядит сейчас точь-в-точь, как отец. — Любят эти девчонки сладкую кашу и сладкие слова.
— Ясно. Ищем!
И зашагал самой быстрой своей, не приноравливающейся ни к кому походкой. Шаура не отставала. Сашка трусил позади, но тоже проявлял завидное упорство.
Те девчонки были мало похожи на балованных аульских. Может быть, из общения с ними и вышел бы толк (слово «дружба» Шаура не произносила даже в голове). Тем более, они сами завели с ней разговор прошлым летом.
Шаура сразу приметила синяки на голенях смуглой Гайши. Может быть, оступилась, упала, а, может, и отходил какой славный человек. Шаура сразу приметила взгляд из-под бровей русой Марьям — мир не был ей другом, не подносил горячие, с пылу с жару баурсаки к обеду. Может быть, они — ее племя?
— Ты ж охотника дочка? Что не приходишь к нам на гулянья? — без экивоков начала Марьям, не отвлекаясь от сбора смородины.
— Больно надо, — огрызнулась Шаура.
— У, какие мы добрые! — усмехнулась Гайша.
— Жалко твоих братьев, — совсем уж на опасную дорожку ступила Марьям. — Батыры! Все девчонки заглыдывались!
— Тоже поди ночей не спала из-за них? — Гайша подтолкнула подругу.
— Ты при Мурате не ляпни! Так «приласкает»!
— Еще калыма не обсудили, а ты уже боишься… Тьфу! Хочешь всю жизнь собачится, как мои? Вон, спросим лучше у охотниковой дочки, как задать самому Мурату… Если она на медведя ходит, аульскому парню точно сможет показать.
— Ха-хах, славное приданное Мурата ждет, — засмеялась Марьям, будто они что-то совсем обыденное обсуждали.
— Так, поможешь, охотникова дочка? Как там тебя? Иргиз?
— Шаура!
— Как сбороть того, кто тебя сильнее, Шаура?
— Зачем вообще идти на того, на кого не умеешь охотиться? В лесу много дичи для каждого… Кому-то бить сохатого, а кому-то — тетерок… Не иди на того, кого боишься.
Почему-то глаза Марьям наполнились слезами.
— Вот дурная! — выругалась Гайша. — Что ты понимаешь в своей чаще… Сиди тут, кукуй с кукушками!
Девчонки подхватили свои туеса и пошли прочь. Напоследок Марьям обернулась и прокричала:
— Лучше бы умерла ты, а не твои братья!
Будто Шаура сама этого не знала.
Пройдено сквозь бурелом было немало, когда охотник Якуп отсыпал дочке и русскому мальчишке по горсти лещины и велел отдыхать. Сашка хотел устроиться под разлапистой лиственницей, но место было уже занято. Прямо под деревом, накрывшись знакомой овечьей шкурой, лежало необычное существо. Старичок с ноготок, по-другому не скажешь.
— Занге-бабай! — обрадовался Сашка.
— Саид! — уставился на него дух хлева и вдруг захныкал. — Как там все наши, Саид? Как чалая, как каурая, как жеребенок? Держатся без меня? Есть не перестали? Как Миргали-атай?.. Вон же как вышло, я и в лесу…
— Так ты почему ушел, бабай?
Старичок завертел головой:
— Нежити сейчас неспокойно, Саид. Всех наших из дома, двора и бани Миргали-атая погнали в один день.
— Так я почуял! Такая тишина была! Но кто, кто, кто?!
— Не такой ты пропащий, видать, коль чуешь. Может, и сможешь с нами жить… Если вернется все на круги своя, если мы вернемся… Если в лесу удастся продержаться…Страшная она, Саид, ой страшная…
— А что в лесу? — обеспокоенно прервал Якуп. — Что в лесу-то?
— Какой ты лесной человек, если не видишь? Зверье уходит, шурале спускаются с гор, кличут захматов, кличут артаков.
Якуп и Шаура переглянулись. Утром только обсуждали, что не ладится с охотой.
— Бабай, еще одна беда у нас…
— Неужто пегая потерялась? Так и знал, за ней глаз да глаз…
— Нет, аульская девушка пропала… Алтынай, дочь старшины, красивая… Не видал? Может, дружки твои лесные обсуждали? На арбе ее кто-то увез. Мы думали, Закир, сын муллы, но, похоже, нет.
Дух хлева завертел головой, начал почесываться, вздыхать, но ничего рассказать не успел. Раздался страшный звук — кто-то мчал через лес, ломая ветви, перекрикивались горловыми звуками.
— Шурале, — шепнул Якуп уже слыханное Сашкой, но не понятное слово. Все они как один перемахнули за холм, на котором росла лиственница, и упали в густую траву.
Мимо них промчались пять странных существ — в полтора раза выше людей, сутулые, длинношерстные. Сразу было видно, что они проводили свою жизнь в драках и битвах. Иначе для чего им были жесткие рога, крупные когти, мощные копыта?
— Они с охоты, — подтвердил Якуп. А дух хлева тихо заплакал, втянул плечи.
Сашка, будто какая-то дурная сила его вела, вскочил и побежал туда, откуда примчались шурале. Трава была сильно примята, заметными были следы копыт… Увидел капли крови и почти не испугался: словно ягоды на еще не потемневшей, по-весеннему яркой зелени. А потом заметил тонкий девичий палец в траве. Палец, перепачканный в чернилах.
Аул нарядился в последние лучи заката, как в свадебный елян. Будто здесь не хоронили и поминали, а пели и праздновали.
Шаура шла и не чувствовала сердца внутри себя. На его месте образовалась дыра: ничто не замирало, не стучало, не подпрыгивало. На отца не смотрела, специально отводила взгляд. Там, на поляне, Якуп снял свой чекмень и сложил туда все, что осталось от Зайнаб. Нельзя, нельзя было возвращаться к мысли об этом.
Сашка тоже вел себя чудно. Останавливался чуть ли не перед каждым домом, стоял подле, потом бегом их догонял. Будь это другой день, Шаура решила бы, что он любуется аульскими хибарами и лачугами.
Но воистину это был день шайтана. Навстречу им из дома Салимы-енге вышел Миргали-агай, отец Нэркэс. Его темные глаза превратились в два колодца со стоялой водой.
— Якуп, сверстник… Еще беда у нас, наш младший брат Касим уже не вернется в аул. Парни искали Алтынай, нашли его тело… Зверь какой напал, иначе не скажешь. Он бежал, отбивался, там и нечеловеческая кровь пролита… А Алтынай нет нигде, не сыскали… С вами, смотрю, тоже нет.
— Миргали, брат, где мулла? И в его семью беда пришла.
Шаура не выдержала и разревелась. Позорно, по-девчоночьи, как не рыдала, когда Ахмет и Ахат не вернулись с охоты. Тогда ходила плакать в баню. Доставлять лишние горести отцу и матери считала за грех. А тут будто надорвалась, будто у ее шестнадцатилетней душеньки сил не осталось.
— Малай, веди ее к нам. Мы сами с Миргали-агаем тут.
Сашка кивнул. На его щеках тоже были грязные подтеки от слез, но уже подсохшие.
Зашагали с Шаурой к их дому на самом краю аула. Только раз Сашка обернулся — взглянуть на спину Миргали-агая.
Короткая, в несколько изб, улица показалась Шауре бесконечной. Слезы ушли, но в горле стоял дурной ком, обещавший новые рыдания. Сашка шел всегда чуть позади, будто прикрывал спину. Не решался пойти рядом, она чувствовала.
Шаура иногда оглядывалась на него. Им обоим просто нужно было дойти до дома… Уж его-то она доведет, хватит смертей, хватит жертв в ауле… Только не когда девушка из леса, сильная Ир-кыз, рядом. В первый раз с гордостью подумала про свое прозвище.
А потом они оба обернулись, потому что услышали крик. Не лесной горловой клич, а человеческий, истошный, гадкий. Через плетень одного из домов лез Мурат. Тот самый парень, который волок Сашку со двора Миргали-агая и стерег в летней кухне старшины. Тот самый, кого Марьям считала женихом. Тот, кто, кажется, мог ударить ее.
Налысо стриженный, мелкоглазый, состоящий из одних мышц. Он быстро перескочил через забор и бросился к ним. Неожиданно для Шауры Сашка встал перед ней, но она, само собой, вышла вперед: