А стоило им вернуться в аул, он проваливался в спячку. Иногда просыпался, навещал коней на тебеневке, утыкался Йондоз в морду — и опять на кашму.
Хадия и в этот раз думала увидеть отца дремлющим, но он ждал ее. Когда забралась в их кибитку на колесах, будто просветлел лицом.
— Живая, — выдохнул. — Не уходи никуда, не уходи, слышишь? Я понимаю, кровь твоя тебя зовет. Она такая же была. Я страшное сейчас скажу. Говорят, дочь муллы растерзали в лесу. Не думай, это не они… Вернее, мы не знаем… Но ты-то тут причем? Не бойся и будь здесь.
Что значит — Зайнаб растерзали в лесу? Зачем она туда пошла вообще? Она же была умнее их всех.
Хадия уткнулась лицом в стертый войлок, тихонько завыла. Где-то рядом такие, как она, убивали тех, кто ей так нравился.
Столько сказок, сколько песен, сколько мудреных слов ушло вместе с Зайнаб, столько смелости… Та сказка про чертовку, та сказка про дочь тархана… Как можно было все это украсть у аула? Отдать сырой земле, травам и цветам? Не оставить ничего взамен?
Засыпала под нашептывания отца:
— Все пройдет, кызым, все пройдет… Поедем на летовку, будем гнать овец и лошадей до самых звезд, забудем о нашем горе…
Наутро он проснулся раньше Хадии и опять много говорил. Духи подменили его что ли?
— Что я толковал старшине-зуратаю? Надо сниматься и ехать на яйляу. Засиделись мы в ауле, засиделись. Не наше это — вгрызаться в землю, купим хлеб у татар и русских, а сами будем жить, как отцы и деды. А он: пахать, пахать… Пойду к нему, скажу: пора. Старшина уважает Хариса, сколько его коней я выходил, сколько жеребят принял, сколько овец сберег от волков… А ты сиди, ни ногой из кибитки. Не боишься здесь одна остаться? Может отвести в аул к какой бабке?
— Я здесь ничего не боюсь.
Отец облегченно вздохнул.
Будто не понимал, что она лгала.
Леса она не переставала бояться ни на миг.
Леса в себе.
В день ауллак-аш Хадия получила три подарка.
Первый — от Салимы-енге. Та принесла ей алое платье и скромные серьги — наверняка своей внучки Камили — и позвала на ауллак. Как обычную девочку, не шуралиху, не сироту… Хадия впитывала каждый миг праздника и заранее знала, что это будет ее сокровище, возможность вспоминать и вспоминать.
Второй подарок — от Нэркэс. Это она придумала ворожить! Получается, это она указала ей на Сашку! Потом обсмеяла, потом заставила убежать, но сперва одарила. Через ее двор к Хадие шел худенький мальчик и будто светился. Сразу видно, легкий, славный, чем-то похожий на Миргали-агая.
Все знали, что Миргали-агай ходил на каждую «помочь» в ауле. Когда сгорела Лесная улица, помогал отстраивать все дома, откладываю собственные дела. Как никто заботился о своих лошадях и коровах. Не забывал имена всех соседских ребятишек. Вот в Сашке тоже было что-то такое… Не зря же его приняли именно в этом доме?
А третий подарок был от Зайнаб. Под звездами она догнала ее, взволнованная и возмущенная. Следом за ней шла слишком красивая, слишком нарядная Алтынай.
— Прости нас, Хадия!
— Вас-то за что?!
— Они — наши подруги.
Девочки пошли проводить Хадию, которая жила в самом дальнем краю аула. Все молчали, Хадия мучительно думала, о чем можно заговорить, но в голову шли только сказки Зайнаб. Она их обожала, не было ничего более утешительного на свете. Как-то — им тогда было не больше двенадцати — Нэркэс начала дразнить Шауру за высокий рост и крепкие ноги, и Зайнаб вспомнила про богатыршу Барсынхылу из легенд. Сегодня Алтынай грустила, и Зайнаб рассказала про счастливую судьбу дочери тархана. Вот бы набраться смелости и попросить сказку для себя.
— Зайнаб, расскажи нам что-нибудь, — слова сами сорвались с губ.
Зайнаб с интересом посмотрела на Хадию, а Алтынай, напротив, опустила взгляд, сделала шаг назад.
И вот тогда-то Хадия услышала про девочку, которую при рождении выкрали черти и воспитали как свою, но она не пропала, выбралась к людям, стала ловкой невесткой, а потом и настоящей остабикой. Да еще во время своих приключений нашла своих настоящих родителей.
Той теплой летней ночью Зайнаб будто пообещала ей тоже счастья.
Может быть, они могли бы даже дружить.
Не верилось, что больше ее нет в мире.
— Хадия! Хадия! — услышала сквозь дрему.
Голос был масло и мед: в кибитку поднималась Салима-енге.
— С ума сошла, девка? Совсем одна в такой день? Отец где? Хоть бы ко мне привел… Почему такая пылища у вас? Ела сегодня? — старушка сыпала вопросами, ответы ей были не нужны.
Хадия и правда забыла, ела ли, после долгой весны голод — привычная штука.
— Пойдем кислицы и щавеля соберем, все еда, — Салима-енге глядела темными теплыми глазами, выманивала из кибитки.
Хадия спрыгнула на землю. С Салимой-енге она бы хоть куда. Голод был не страшен, а вот голод по песням и сказкам… И еще очень хотелось спросить, кто убивал девочек в ауле, но как такое произнести… Салима-енга могла знать. Она называла всю нечисть по именам, видела добрые и дурные знамения, помнила истории о прежнем зле. Авось, и сама поделится, вон как много говорила.
Степь и лес в ту пору нарядились, как на йыйын: солнце — монисто, цветы — кораллы и вышивка, зелень — добрый платок с ярмарки. А пахло, пахло! Слаще покупного мыла, слаще искупавшегося в меду чак-чака.
Салима-енга шла впереди, вела лугом, иногда обрывала незнакомые травы, складывала в подол, протягивала пожевать Хадие. Говорила и говорила, будто зашептывала:
— Ох, ягненочек мой, благодари Аллаха, что дал тебе пережить ту проклятую ночь. Надоумлю твоего папашу раздать хаир и сходить в мечеть, сам ведь не смекнет. Я сразу побежала, бог ведь и от нашей Камили отвел… А она хворает, мается какой день животом. Что съела, ума не приложу. Ну пусть так. Завариваю ей травы, обдуваю перед сном… Благодари, благодари Аллаха, говорю. Если он даст, все переживем, еще сватать тебя с хорошей семьей приду… Ииии, сколько невест мы потеряли в один год. Ведь Нэркес и Галия уже осенью должны были пойти замуж. Иии…
Иногда Хадия отставала, подол путался в траве. Смотрела на удаляющуюся фигуру Салимы-енге, тонкую, как у девушки, на полотно ее простого платка за спиной. Видела ее юной… Откуда-то знала: ею заслушивались, как Галией, ее уважали, как Зайнаб, ее рано позвали замуж, как Нэркэс.
Ты черноброва, величав твой стан,
Ты словно птица — сказочные перья.
Свиданья наши, милая, с тобой —
Как будто сон: и верю, и не верю.
Солнце припекало, цветы и травы пахли остро, как заваренные, кульдэк прилипал к спине, Хадия чаще оступалась, но шла на голос Салимы-енге.
— Знаешь легенду про эту гору? Говорят, в стародавние времена… Джигит и девушка… Бежит-бежит… Дракон Аджаха…
Хадия огляделась, а вокруг был лес. Лес! Лабиринт из деревьев: небо спряталось в кронах, ветки охотились на нее.
Салиму-енге еще было слышно, но Хадия не могла ее окликнуть. Почему, почему она была такая дурная — не могла попросить о помощи, признаться, что ненавидит лес, сказать, что ей здесь страшно?
Побежала за старушкой. Дышала так, будто шла в гору ни час и ни два. Переступила через себя, попробовала позвать, но звук не шел из горло. Когда пятнадцать лет стараешься пореже открывать рот — привыкаешь.
Остановилась, когда с глаз исчезла даже тень Салимы-енге. Ошалело поглядела на кусочек неба над головой: он был не больше платка, но самого лучшего. Такие носила жена старшины Алтынбика-апай.
А когда опустила глаза, вокруг нее был уже другой лес. Не яхонтовый и малахитовый, а коралловый и агатовый. Каждое дерево вокруг: сосны, лиственницы, березы, липы — были измазаны в густой алой краске. Запах тоже изменился, каждый в их ауле знал этот запах. Каждый видел, как забивают животных.
«Я в сказке», — поняла Хадия.
Домечталась, дослушалась, добоялась.
Долго шла одна.
Утешала себя: сказочный лес — это не настоящий лес. Здесь не было шурале, а если и были, то не ее плоть и кровь, не семья ее матери. Не те, кто хищными глазами глядел на нее с тех пор, когда она еще играла в тряпичные игрушки. Не те, кто отучил ее заглядывать в чащу даже в пору самых спелых ягод.
Но сказочный лес — это страшный лес. Здесь к ее ногам падали мертвые птицы с раскрытыми клювами, ветви деревьев били по лицу и цепляли платье, воздух звенел от чьих-то криков.
Хадия решила идти к реке, а уже от нее выбраться в аул. Отводила взгляд от ветвей в крови, сглатывала, терпела. Упорно шагала вперед и вперед. Но когда вместо родной Бурэлэ увидела кровавый поток, в котором плыли отрезанные лошадиные головы, упала на траву и накрыла голову руками.
Шумели алые деревья, звенели крики, ноги чувствовали склизкую густую кровь на земле.
А потом Хадие кто-то подал руку:
— Ну-ну, кызым, вставай. Я с тобой, я всегда с тобой.
Хадия открыла глаза: лес вокруг был просто темен. Уже не пугающе ал, еще не по-летнему зелен.
А существо перед Хадией было женщиной. Крупной, старой и согбенной, как старое дерево, но женщиной. Ее кожа тоже напоминала кору дерева, руки были слишком длинны.
— Лес никогда не обидит девочку, — говорило существо. — Девочка — дочь нашей дочери. Мы заботимся о ней. Каждый в роду в свой час приглядывает за девочкой. Когда уряк начал охотиться на девушек в ауле, мы не знали, что дочь нашей дочери тоже в беде. Надо, надо было знать… Теперь ничего не бойся. Уряк была другом шурале, но ты — дочь нашей дочери…
Существо было страшным, но спокойным и сильным.
Заговорить с ним Хадия не осмелилась, но пойти плечом к плечу смогла.
— Наша дочь была красивая, как ива, как камыш, как озерная чайка. А еще у нее было вольное сердце и бесхитростный ум. Уводила по ночам коней с человеческих пастбищ и каталась под звездами. Кто же ждал, что твой отец увидит и поймает ее. Кто же ждал, что она полюбит этого пастуха, согласиться срезать когти, пойти в ваши селенье, уехать от родного леса на яйляу. Мы плакали, когда поняли, что она не вернется в наш лес. Мы радовались, что она принесет в мир дитя. Мы были в гневе, когда узнали о ее смерти. Мать твоего отца не была добрым человеком, мы захотели крови людей, но мы не оставляли тебя… Ты наша. Мы твои. У тебя есть силь