— Не дорого ли? Одиннадцать за одну? — спросил Якуп.
— Цену назначать не нам, — бабка-шуралиха обвела всех взглядом. — Поторопимся, дети! Нужно все решить до звезд!
Двор дядьки Миргали был все тем же: летняя кухня, баня, клеть, загон, сосны до неба. Двор дядьки Миргали был совсем пустым, словно душу из него вынули.
Самого Миргали-агая Сашка нашел в хлеву. Тот шмыгал носом, но упорно готовился к летовке. Вот собранный скарб, вот смазанные колеса для арбы… Увидев Сашку, просиял:
— Парень, думал уж искать тебя. Уломал мою Насиму, живи с нами. Сам знаешь, я и минуты не верил в твою вину, а мать можно понять, дочку схоронила…
— Спасибо, Миргали-агай. Но у нас здесь новая беда, нужна помощь старика Занге.
— Давно не слыхал его.
— Я попробую позвать. Вот бы еды немного.
Дядька Миргали принес угощение, как доброму гостю, и вышел из хлева. Сашка разложил хлеб, казы, баурсаки на белой тряпице. Сам разлегся в своем углу на сене, притворился спящим. На миг подумалось: может, и не было всех этих дней после ауллак-аш?
Открыл глаза, только когда услышал знакомую возню. Бледный, измученный дух хлева вгрызался в конскую колбасу.
— Не дури меня, Саид. Кто бы выложил просто так казы? Что надо?
— Как ты, бабай? Как другие духи в эти дни?
— Будто не знаешь!
— Мы придумали, как вернуть мир в аул. Люди отдадут долг уряк. Сможешь позвать ее?
Дух хлева, до этого облизывающий жирные пальцы, с ужасом уставился на Сашку:
— Совсем дурной? Думаешь, поверю? Ты тут вообще причем? Пришлый… Нет, нет, нет. Вот наемся и уйду, а ты тут смеши телят и жеребят.
Сашка выругался по-башкирски и стеганул в воздухе пастушеской плеткой, как его научили в урмане:
— Послушай меня, дух, я думал, мы друзья. Я зимой, в самое голодное время, оставлял тебе еду, помогал со скотом, уважал. Но сейчас не до того, надо спасти Иргиз и Хадию. Ищи призрака, где хочешь! Времени тебе до первых звезд! Скажи, не пожалеет, получит жизнь за жизнь. Мы будем ждать у ее живого острога, она знает.
Старик Занге начал жадно забрасывать в рот куски еды и укладывать остатки куда-то за пазуху. Сашка глядел на него с нетерпением, торопил. Но когда дух обтер пальцы о свою овечью шубу и начал исчезать в воздухе, вдруг закричал:
— Подожди-ка, Занге-бабай!
Они пришли к вставшим стеной деревьям, когда пали сумерки, когда от заката остановилась одна тонкая огненная лента. Сашка и Хадия, охотник Якуп и его жена Гульсина, Салима-енге и мать Тулуа. Последнюю явились проводить несколько шурале.
Гульсина сразу бросилась к частоколу из деревьев, прильнула к нему, заговорила с Иргиз.
— Мы живы, живы, эсэй, — раздался притворно бойкий голос той.
Хадия робко указала на деревья двум молодым шурале, они ее поняли, последовали за ней. Вместе они смогли добраться до кроны — не смотря на то, что деревья «проснулись» и пытались их сбросить. Когда руки к ней протянул крепкий шурале, Иргиз не стала сопротивляться, позволила себя поднять. А оказавшись наверху, сперва уверенно схватилась за ветви, а потом без страха прыгнула вниз. Поддерживающий ее гуттаперчевый шурале глядел с одобрением. Второй шурале и Хадия помогли выбраться и спрыгнуть Закиру.
Не успела Иргиз обнять родителей, как появилось золотое сияние в темном небе. Сперва оно было зыбким и тонким — заблудившиеся лучи заходившего солнца да и только. Затем стало наполняться силой и обратилось в огромный огненный сноп. На мгновение Сашка углядел в нем фигурку тоненькой девушки, но могло и привидеться.
Огненный сноп медленно спускался к земле, из чащи раздался собачий вой.
— Это она, дети, это она, — объявила мать Тулуа. — Пойдем, Салима.
Бабушка-шурале подала руку бабушке из человеческого аула, и они двинулись к огненному кругу.
— Что вы делаете? Не надо! — закричала Хадия и вцепилась в огромное тело своей бабки.
— Подождите, — закричал и Сашка. — Посмотрите туда!
Со стороны аула к ним шли люди.
Старшина Муффазар и Алтынбика-апай — родители Алтынай.
Мулла Агзам и Рабига-абыстай — родители Зайнаб.
Миргали-агай и Насима-апай — родители Нэркэс.
Муэдзин Абдулла и Бибинур-апай — родители Бану.
Кузнец Идрис и Шамсия-апай — родители Гайши.
Cедельщик Муса и Залифа-апай — родители Марьям.
Пастух Харис — отец Хадии.
Бахтияр-агай — отец Галии.
Тансулпан-апай — мать Кюнхылу и Танхылу.
Последней бежала пухленькая Камиля.
Старшина Муффазар подошел к Салиме-енге и бабушке-шурале:
— Русский мальчик нам все рассказал, матери. Вы никуда не пойдете одни, мы вас не оставим. Пусть захлебнется в крови, пусть ее разорвет от ненависти. Мы все будем с вами.
— У нас у всех были хорошие жизни. Было дело по сердцу, была семья, был аул. Нам не страшно, — поддержал мулла.
— Ох, дети, — замотала головой Салима-енге.
Лес замер, хищный огненный шар раскрыл пасть. Иргиз взяла из рук своего отца топор и под его одобрительным взглядом бросила его в пламя. Почти сразу круг разорвался, и свет от него залил пол-леса. Люди и шурале закрыли глаза, чтобы их не обожгло лучами.
Упавший Сашка разлеплял потом глаза, как после долгого сна, как после многочасовой лихоманки. Прямо перед ним виднелись темные фигуры людей. Растерянных, оглядывающихся, напуганных, живых. Слышались собачий вой и гавканье, слышалось горловое перекрикиванье, похожее на речь шурале. Пахло дымом, железом и, кажется, кровью.
Сашка присмотрелся и увидел, как аульских обступали то ли псы, то ли волки. Как бежала от них мать Кюнхылу и Танхылу, как визжала Насима-апай, как отбивались старшина Муффазар и пастух Харис. Как пытался скорее развести огонь Закир, которого прикрывала Иргиз с луком. Вокруг кого-то из людей еще и кружили крупные, похожие на жуков мухи. Мать Алтынай и Рабига-абыстай рвали платки и еляны и передавали ткань соседям, чтобы те обмотали лица.
Шурале, пришедшие проводить мать Тулуа, стояли в стороне. Никто из них не шелохнулся. Когда Хадия бросилась к людям, ее бабушка помотала головой: «Это не то, во что мы верим. Мы чтим старые законы». Но двое молодых шурале, помогавшие вызволять Иргиз и Закира, побежали за Хадией и отогнали темного пса размером с теленка от измученного, с трудом отбивавшегося Миргали-агая.
Но если бы все закончилось псами… Из тьмы леса шли двигающиеся искореженные деревья. Скакали с криками существа, похожие на шурале, но как будто более шальные и дикие. Выехала на громадном медведе девочка в платье, испачканном кровью. Девочка со старушечьим, будто не своим лицом.
А потом Сашка заметил его. Тот страшный зверь, охотившийся на тело Алтынай, был жив. Его тело было в ранах, но он стоял, скаблился, раскачивался, как на каблуках. И вот тогда-то Сашка встал и пошел на него со своей косой-пикой. Он уже убивал его, сможет и вновь. Пускай сейчас он был один: без лука Иргиз, без факела Закира, без рук Хадии. Желание защитить было то же.
Зверь глядел на него поблескивающими хищными глазами. Зверь ждал его. Зверь слишком легко его отшвырнул. Сашка пролетел несколько шагов, ударился о плотный корень дерева и начал видеть все как через туман.
Вот там дрались юный шурале и громадная, с тетерева муха, вон там в кособокое дерево вцепилась громко ругающаяся мать Гайши, а вон к нему идут папаша и дядька Игнат… Только чудные какие-то, больно молодые, Сашка их такими никогда и не видел.
Сели на корточки рядом, начали вглядываться в лицо Сашки.
— Помрет? — спросил дядька Игнат.
— Брось, — помотал головой отец. — Он крепкий, как все Зайцы. Тебя в его годы тоже немало колотили, а ничего, вымахал в каланчу и до Урала дошел.
— Так меня не мамка растила, как его!
— Ха-хах, не мамка, — взгляд у отца был легкий и лукавый. — Да мать тебя до самой смерти воспитывала… А потом Аксюта…
— Все равно! Не хочет он настоящей жизни… На печи прячется…
— Да уж! Прячется! В чужом краю, а живой, при деле, при друзьях! Еще тебя обойдет!
— Так разве я не того же хочу? Разве не жду его?
— Сатка, Куса, Златоуст… Сатка, Куса, Златоуст, сын…
Отец и дядька Игнат исчезли, а вот чудище с могилы Алтынай — нет. Прямо сейчас оно скалило свою морду перед теткой Насимой. Сашка нащупал рукой косовище и, не скрываясь, побежал на зверя.
Сашка бросался на человекозверя с косой, но тот ловко отпрыгивал, ухмылялся, выкрикивал мудреные фразочки. Слов Сашка не понимал, но горячили кровь они будь здоров, хотелось скорее уморить зверюгу.
Остановить долгое кружение получилось, когда существо уперлось спиной в ствол старой осины. Сашка сделал удар и порезал бок злодея, но тот лишь нагло ухмыльнулся и начала наступать сам. В этот миг крупные ветви дерева зашевелились, как крылья мельницы. Это был дух леса, который с другой своей стороны вел свой бой. Человекозверь и Сашка ему мешали, и он отмахивался от них, как от мух. Мощные ветви разили верно: легкого Сашку быстро отбросило в сторону, а зверюга попробовал встать и напоролся грудью на один из суков до самой своей черной крови.
Тогда дерево резко развернулось, в узоре на его стволе Сашка разглядел девичий лик.
— Ямлиха! — в ужасе просипел человекозверь.
— Кулкан! — зазвенела яркими молодыми листьями осина.
— Вот и развязался с урманом…
Уже через мгновение Кулкан лежал в траве, а дерево сражалось с кем-то из шурале. Сашка подполз к лесовику. Что с ним приключилось? Почему его сразила и так напугала именно осина? Неужели он не встанет вновь?
На миг показалось, что на земле лежал человек — нарядный барин их тех, кто приезжали в гости к помещику Свицкому. Сашка помотал головой: нет, все то же чудовище из башкирских лесов. А потом пришла догадка, откуда-то издалека, из детства, из страшных зимних баек: «Так он упырь!». Мало что могло остановить такого, но осина, осина могла.
Правда, долго думать про упыря не было никакой возможности: совсем рядом рядом лесные чудища теснили аульских мужиков. Некоторые из лесных были вооружены похожими на серпы мечами, у кого-то были только собственные шестипалые лапы с медными когтями. Людей не щадил никто: Сашка видел лежащими на земле отца Марьям, отца Галии. Вот бы это были только ранения, вот бы не клятая смерть…