Они ушли из этого дома без надежды, но в лесу эти люди тоже были. Может быть, надумали сами. Может быть, убедили соседи — родители Гайши.
Сашка и Хадия входили в дома, полные стойкости и собранности. Отчаяния и безнадежности. Гнева и ярости. Равнодушия и разочарования. В каждом даже воздух был разный. Выйдя из последнего, они были уже без сил, а нужно было еще бежать в лес. Наливное, полное огня солнце стояло низко.
В дом Камили они чуть не забыли войти, ведь Салима-енге была в лесу, с шурале и семьей Иргиз. Только проходя мимо, Хадия почти вскрикнула:
— Камиля!
— Давай не будем ее звать? Пусть останется в ауле! Пусть кто-то останется!
— Нет-нет-нет, она захочет знать… Обязательно…
И они вошли и в эти ворота.
Пухленькая Камиля без сомнения сказала, что придет. Дышалось в ее избе легко, но, провожая их, девочка чуть не упала с крыльца.
— Наше воинство, — горько усмехнулся тогда Сашка.
А сейчас больше всего людей, духов и нечисти собралось как раз вокруг Камили и четырехглазой бесовки.
— Мы дружим много лет, — рассказывала Камиля. — Как-то Дурткузочка помогла нам с Касимом выбраться из леса. Мы потом встречались, рассказывали друг другу сказки. Она про урман, мы про аул. А потом, потом, когда Касим…
— Касима загнали артаки, — как-то беспощадно и сухо сказала Дурткуз. — Те же, что и одну из ваших девочек. Дочь муллы.
— Дурткуз пришла мне рассказать, — собралась и продолжила Камиля. — А я ей рассказала про все, что творится в ауле. Про ауллак-аш, про пропавшую Алтынай…
— Тут я и смекнула, что уряк уже никогда не остановится… Зальет аул и урман кровью. По мне так у нее было право на месть, и я даже помогала ей. У нас в лесу закон: кровь за кровь… Но время прошло, долг был оплачен давно, с лихвой, а она продолжала… И все страшнее, все искуснее. Провела полвека в натравливании духов безумия, захматов, артаков… Уф, еще всякое было, лес знает, домашние духи — тоже. Я не понимала, как самой с ней бороться, но помнила, кто важен этой девчонке. Надо было найти его… Дух борти подсказал пути-дороженьки, конечно, но ведь совсем другой край… Еле успела…
— Еще я время забрал, — склонил голову старый бес, усыпивший уряк. — Не хотел возвращаться в лес. Никогда, ни для чего.
— Но я настырная! Правильно было отправиться именно мне! Замучила, засыпала словами и угрозами, привела, — довольно поблескивала глазами Дурткуз.
— Ну и прекрасную Юрюзань повидала!
— Пфф, нет реки красивее Бурэлэ.
— Что теперь ждет урман?
— Уж вы с матерью Тулуа решите, Ярымтык. Я устала. Хочу гулять и пить медовуху все лето, а то угоню коня и влюблюсь в человеческого парня, — Дурткуз подмигнула половиной своих глаз Мурату. Тот поежился и чуть придвинулся к Иргиз, а она возмущенно пересела подальше.
Сашка помнил, что Иргиз этой ночью помогала людям из аула. Кого-то опалило огнем золотого снопа, кто-то пострадал при падении, кто-то — от лесной нечисти. Она собирали их вместе, отводила к ручью промыть раны и напиться, успокаивала. Кажется, с ней была и Камиля. Но когда здесь появился Мурат? Увидел взорвавшееся солнце над аулом и прибежал? И участвовал ли он в битве — или кровоподтеки на лице у него еще от Сашки и Иргиз?
Хадия и другие молодые шурале тоже слушали Камилю и Дурткуз. Удивительное дело, в своем новом обличье — с вытянутыми руками, крепкими, чуть согнутыми ногами и с рогом надо лбом — она казалась даже красивее. А уж эти зеленющие глаза на странном, темном, скуластом лице!
Но больше всего Сашка удивился, когда он увидел Закира. Тот стоял в отдаленьи, свет от костров почти не освещал его, но Сашка бы поклялся — Закир рыдал. Он знал, что значат эти вздрагивающие плечи и эти руки у лица. Он как никто. Сашка отвел глаза.
В голове все это не укладывалось, конечно. Закир так стойко держался все эти дни: отбил Иргиз у банников, первый вышел против чудища у пещеры, убил артака этой ночью, а вон же…
А потом были часы прощания: аул и урман забирали своих мертвых, поддерживали своих раненых, возвращались домой. Когда уходили лесные существа, Сашка услышал кусочек разговора матери Тулуа и Ярымтыка. «Как думаешь, какой будет ее жизнь?» — спросила бабушка-шурале. «Может быть, в этот раз она научится танцевать», — проскрипел старый бес. Молодые шурале на прощание протянули руки Хадие и Иргиз, улыбались темными губами. Обнялись Дурткуз и Камиля.
Затем к своему крохотному аулу в тени гор побрели люди. Шли вместе, навсегда связанные страхом длиной в полвека и отвагой длиной в одну ночь. Следом за ними скакали духи их домов и хлевов, которые теперь тоже могли вернуться к своим семьям.
Но не у всех нашлись силы расстаться.
— Никогда у юных не отнять летние ночи, — уходя, сказала Салима-енге.
Сашка собирал вещи в дорогу на дворе Миргали-агая. Снедь не на один мешок-токсай ему принесли почти все жители аула, а везти повозку с этим добром должен был невысокий крепкий конек по прозвищу Телке-Лис. Прозвище ему придумала Иргиз — из-за масти и густой шерсти, конечно.
— Балуют тебя, человеческий мальчишка, ох балуют, — недовольно качал головой дух хлева. Несмотря на летнюю жару, он по-прежнему кутался в овечью шкуру. — Неужто это конь самого старшины?
Сашка кивнул, хотя самому не верилось. Да что там, все последние дни были одним сплошным чудом. Вот как открыл глаза в гуще леса в ночь прощания, так и не уставал удивляться. Прозванье той ночи придумала Хадия — из-за всех ушедших, конечно.
Кажется, пройдет жизнь, а Сашка будет помнить себя на той лесной поляне. С Хадией, Закиром, Иргиз, Камилей, молодыми шурале из рода старухи Тулуа и многими другими. С теми, кого толком не знал несколько дней назад, а теперь не забудет вовек. С теми, от кого сейчас так сложно уезжать.
— Правда, поедешь? — спросил старик Занге.
Сашка кивнул, хотя самому не верилось. В ауле, где у него сейчас были друзья, можно было жить и жить, а он собрался ехать по незнакомым дорогам, по чужим краям. Да, у него были конь, еда, начерченная Закиром карта, но сердце все равно неприятно сжималось. Может быть, еще и потому, что очень хотелось заехать на могилу отца.
…Проводить русского мальчика пришли одиннадцать семей. Принесли еще подарков на прощанье, обнимали, жали руки. В этой счастливой круговерти у него закружилась голова. В какой-то миг показалось, что на дворе дядьки Миргали стояла и Нэркэска — бледная, недовольная, подергивающая темную косу. Тьфу! Привидится же такое!
Наконец, Насима-апай объявила:
— Ну, поезжай, малай! Доброй дороги!
Конек по прозвищу Телке побежал шибко, но Сашка все оглядывался и оглядывался. На расчувствовавшегося дядьку Миргали, на Алтынбику-апай с младенцем на руках, на смешного духа хлева, на сдержанного Закира, на машущую изо всех сил Иргиз… на бежавшую вслед за ним Хадию.
Сашка придержал конька, и девочка запрыгнула на повозку. Устроилась рядом, блеснула зелеными глазищами: «Доеду с тобой до опушки». Вдоль дороги замелькали темные домишки, загоны с конями и овцами, сосны до самого неба.
— Жалко, что тебе не может на прощание спеть Галия, — вздохнула Хадия. Сашка кивнул, в его ушах сейчас тоже звучала песня.
Гори-гори ясно,
Чтобы не погасло.
Там птички летят,
Расставаться не велят.
Комментарий автора
Моей истории не было бы без других книг. Почти за каждой главой стоят сюжеты, мотивы и детали из научно-публицистических работ и башкирского фольклора.
Этот список должен здесь быть обязательно:
Том «Башкиры» из серии «Народы и культуры» (под редакцией Р.Г. Кузеева и Е.С. Данилко);
Серия «Башкирское народное творчество» от Башкирского книжного издательства (тома «Предания и легенды», «Волшебные сказки», «Обрядовый фольклор», «Пословицы, поговорки, приметы, загадки», «Песни (дооктябрьский период)»);
«Словарь башкирской мифологии» Ф.Г. Хисамитдиновой;
«Русские Башкортостана» Ф.Г. Галиевой;
«Жизнь Ивана» О.П. Семеновой-Тян-Шанской;
«Следы во времени. Очерки о знаменитых уфимцах — деятелях культуры, искусства и науки» Сергея Синенко;
Четвертый том «Истории башкирского народа», охватывающий период с конца XVIII века до начала Русско-японской войны (под редакцией А.З. Асфандиярова, Ю.М. Абсалямова, Р.Н. Рахимова, Ф.Г. Хисамитдиновой).