Тетушки бросились посыпать порог дома золой. Салима-енге кормила кур пшеном и ожесточенно шептала: «Пусть выклюют наши грехи, пусть выклюют». Невестки Насимы-апай зазвенели ведрами — начали мыть пол.
Наверное, от Алтынай тоже ждали помощи или хотя бы добрых слов, но она и не подумала остаться. Проводила взглядом темные спины мужчин и выскользнула со двора.
Ад — это глубокий ров с горящим пламенем внутри.
Алтынай почти ничего не запоминала на уроках абыстай, но про ад знала все. Знала, что над огненным рвом стоит мост тоньше и острее меча. Знала, что под грешниками мост проваливается. Знала, что это ее судьба.
Первый грех был на Алтынай еще с рожденья. Из всех детей старшины Муффазара выжила именно она, последыш, девчонка. Ее мать держала на руках семь сыновей, но никто из них не пополз, не начал ходить, не заговорил. Семья билась за каждого, но не помогали ни молитвы, ни поездки к святым людям, ни подношения в мечеть, ни хаир беднякам.
Однако умершие в младенчестве братья никуда не исчезли. Каждый час жизни Алтынай они были рядом: выезжали с семьей на летовки, пережидали суровую пору акман-токманов, радовались первым весенним дождям. Взрослели вместе с ней. Бывало, испив медовухи, отец гремел: «Если я стал аульским старшиной, кем бы были мои дети?!». Алтынай знала: перед ее глазами всегда стояли эти военные и купцы, лихие женихи и многодетные отцы, жители Уфы и Оренбурга. Как ей было заменить их всех?
Вырванной у смерти девчушке полагалась совсем другая судьба.
В ней был зимний дом, пропахший разварной бараниной, медом и маслом. Самый богатый в ауле, но темный и душный. Сколько не намывали его — окна были в разводах от дождя, в углах жили мухи, к дверям сбегались чужие собаки и исходили истошным лаем.
Был запрет на опасные игры. До шестнадцати лет Алтынай не каталась с горы на санях, не выходила в ряду подруг в «Ак тирэк, кук тирэк» — и держала лицо, мол, не больно и хотелось, у байской дочки есть получше увеселения. Эсэй разрешала только чинные «гости», «свадьбы» и «раздачи подарков».
Были бесконечные перешептывания мамы и бабушки о недугах и лечение. Особенно они любили говорить о женских болезнях, беременностях и умирающих родами молодухах. Видела Алтынай и заговоры над луковицей, топленое олово, наматывание нити в человеческий рост на иглу.
Было нехитрое учение. Мама и Рабига-абыстай столковались, что девочке хватит знания имана, нужного для намаза. Но кто же знал, что чудные, непонятные слова арабских молитв будут так плохо даваться Алтынай?
И был отец, при любой оказии взбиравшийся в свой тарантас и уезжающий на пашни, на пасеки, на ярмарку. Как-то Алтынай услышала разговор его пастухов и поняла почему. Те были недовольны, что их отправляют молотить хлеб, и откровенно злословили:
— Взгызься в землю, как урусы.
— Все мало ему… Ведь и коней, и овец отец оставил вдоволь… Мало…
— Вот зачем ему? Кому передать?
— Да уж, всего одна дочь!
— Сглазили их род что ли?
Наверное, все так и было! Алтынай и сама догадывалась! После слов разгневанных пастухов она не смела поднять при отце глаза. Девчонке, его наказанию, его проклятию — не след.
Вторым большим грехом Алтынай была любовь к чужому жениху. Бесстыжее чувство, заставляющее лицемерно набиваться в подруги к Зайнаб и Нэркэс, вызнавать о приездах Закира, наряжаться и стараться попасться ему на глаза.
Но кого еще она могла полюбить? Кого видела и знала? В гости к ее отцу наезжали только мужчины его лет с седеющими бородами. Каждого дома ждала жена или две. Мальчишки вокруг были нищие и дикие, всей радости в жизни — взобраться на коня и мчаться вперед без единой мысли в голове. Только к Закиру было не придраться: стройный, строгий, ученый.
Как-то Зайнаб показала Алтынай переписанную братом книгу. Множество страниц мелкой арабской вязью. Неподъемный, непонятный никому в ауле труд. Сколько дней Закир провел с пером в руке, сколько показал уменья. А ведь он был совсем не похож на рыхлых и серолицых шакирдов, что год за годом сидели на полу медресе и зубрили аяты. Наверное, побеждал бы и в байге, и в борьбе на поясах, но почему-то не выходил состязаться с аульскими парнями.
Сердце Алтынай выбрало Закира давно, в ее четырнадцатое лето. Сердце Алтынай выбрало его слишком поздно: Закир и Нэркэс уже кусали друг другу уши. Их отцы были дружны и пообещали детей друг другу чуть ли не при рожденьи.
Иногда Алтынай просыпалась по ночам от отчаянья, ведь ее отец тоже уважал Агзама-хазрата. Сколько раз хвалил, что именно при нем в ауле выросла новая мечеть. Достойная, ладная, с восьмигранным минаретом и аккуратной башенкой-гумбезом. Почему отец не сговорился с муллой про нее? Чем эта востроносая, похожая на куницу Нэркэс заслужила свое счастье?
А еще Алтынай чуяла, что Закир уже оторвался от аула, что он держится за него одной рукой. Прошлым летом лишь несколько дней провел дома — учил детей в казахских степях. У нее было мало времени, и она, позабыв про честь, про гордость, бежала туда, где можно было его увидеть.
Однажды он толковал при ней про новенький театр в Уфе (кажется, там у русских выступали сэсэны). В другой раз — пересказывал историю о Юсуфе и Зулейхе. А этим летом сказал, что земля вертится вокруг солнца.
Умная Зайнаб расхохоталась:
— Почему тогда реки не выливаются из берегов, братец? А люди зимой не ходят вверх головой?
— Погоди, — отмахнулся Закир. — Мне еще читать и читать «Нозхател-болдан», разберусь.
А Алтынай смотрела на него и мечтала обернуться пчелой. Кокетничать с приглянувшимся цветком, а не маяться от тоски и молчанья.
Третьим ее грехом была ненависть к Нэркэс.
Всем, всем удался ауллак-аш у Нэркэс. Девушки вздрагивали во время страшных сказок Салимы-енге, вздыхали над протяжными песнями Галии, нахваливали сладкую кашу и золотые баурсаки.
Алтынай в своем лучшем бархатном еляне восседала на урындыке. Не шла танцевать, когда другие девочки били мелкую дробь или плыли под напевы кубыза. Не шутила, как Гайша и Нэркэс. Не рассказывала истории, как Зайнаб. Не помогала с угощением, как Танхылу и Кюнхылу. Она была занята другим!
Рассматривала лицо Нэркэс: слишком редкие брови, острый нос, хищные мелкие зубы. Нет-нет, и сомнения быть не могло, что Алтынай притягательней. Но проклятая Нэркэс была моложе на два года: ее кожу меньше обжигало солнце, и она была светлой, как парное молоко.
Рассматривала простодушную муэдзинову дочку Бану — какое у нее широкое лицо, какие грубые веснушки, какие тусклые волосы. Но потом Бану опускала глаза, и Алтынай задыхалась от зависти к ее безупречно изогнутым ресницам.
Мелкая пастушка Хадия, выбравшаяся на ауллак-аш из своих болот, и вовсе не могла считаться за девушку, совсем девчонка еще. Какому парню понравились бы ее худоба и дикость? Но Алтынай всматривалась, всматривалась и вдруг видела, как красив контраст ее темных волос и бледной кожи.
И так с каждой, каждой! Чем дольше смотрела Алтынай на аульских девчат, тем страшнее ей становилась. Как будто толщина кос Марьям делала тоньше ее собственные косы. Как будто узкая талия Гайши делала ее талию шире.
И тут еще Зайнаб после ухода Салимы-енге завела сказку про капризную дочь тархана, которой отец никак не мог найти жениха. Спас ее мулла Рысбай, которую привез волшебную книгу из Египта. Кто читал ту книгу, непременно находил своего любимого.
О, конечно, это был злой намек! Они все понимали, что Алтынай засиделась в невестах! Видели, как увядает ее красота, и не могли сдержать злорадства.
— И Алла, какая глупая эта дочь тархана! — рассуждала, меж тем, Зайнаб. — Как она могла не полюбить самого муллу Рысбая? Складывай эту историю я, она отдала бы сердце ему, а не ждала неведомого егета.
— Муллу Рысбая тебе, Зайнаб? — усмехнулась Нэркэс. — Так давайте гадать, кому за кого замуж идти! Кто первый на улице встретиться — тот и твоя судьба!
— Гадать — грех, — испуганно замотала головой Бану.
— Просто ты боишься, что тебе в девках сидеть!
— Кто не хочет, пусть не ворожит, — объявила Марьям. — Я пойду.
Девчонки по очереди начали выбегать на улицу. Об увиденном почти все молчали, хотя по взволнованным лицам было понятно, встретился им кто-то интересный или нет. Только смелая Гайша сама призналась, что мимо нее прошли поденщики старшины, а значит, непременно посватаются к ней многожды.
Алтынай приросла к урындыку — так ей было страшно гадать с девочками. А вдруг никто не пройдет мимо? Час поздний, кому ходить по улицам. А вдруг все же Аллах будет добр? Лето, Закир дома… После того, как Гайша и Нэркэс вытолкали на улицу даже дикарку Хадию, не пойти было стыдно.
При свете первых звезд Алтынай быстро прошла через двор и вышла из ворот. «Пожалуйста!», — заклинало трусливое сердце. «Все будет», — говорила гордыня. Какое-то время Алтынай ходила в ту и другую сторону, по заветам бабушки держала ровно спину, не забывала расправлять подол платья. Но аул замер, будто в нем вообще не осталось живых людей и это духи жгли керосинки в окнах.
Алтынай занялась любимым делом — позволила себе помечтать. Представила Закира рядом с собой, обнимающим ее, но это не помогло. Поди сидит за книгой или за письмом к своим городским друзьям. Нет, никто так и не появился. Духи ли, Аллах ли все ей сказали. Нужно привыкать к мысли, что ей одной прожить эту жизнь, терпеть насмешки товарок и восьмым призраком бродить по дому родителей.
Слезы подступили совсем близко, но достоинство тоже было с Алтынай. Она расправила плечи и пошла к дому. Нужно будем что-нибудь соврать девчонкам. По улице пронеслась богатая повозка незнакомца? Проехали верхами Байрас и Касим, первые наездники в ауле?..
Но обманывать никого не пришлось. Когда Алтынай вошла в дом, девушки с жаром расспрашивали Хадию.
— Кто это был, Хадиакай?
— Да не красней!
— Был, был кто-то, девочки.
— Счастливая ты, Хадия! Вон Марьям одна прокуковала на улице!