— Не правда! Не бреши, Гайша!
— Хадия, мы никому не скажем… Правда, девочки? До твоей свадьбы только мы знать и будем!
— Да отстаньте от нее!
— Уф, Зайнаб, не все же такие скрытные, как ты!
Наконец, Хадия, раскрасневшаяся и, кажется, еще больше распахнувшая свои глаза-плошки, прошептала:
— Ваш Сашка.
Девочки переглянулись. Чужак? Кафыр? Как это оценить вообще? И только Нэркэс прыснула, отбила чечетку и пропела:
В того зайца не стреляйте,
Крови нет в нем, дорогая.
В того парня не влюбляйтесь —
Нищ и гол он, дорогая.
Гайша и Марьям тоже засмеялись. Бану неуверенно хихикнула. А Алтынай выдохнула — под прицелом был кто-то другой.
Хадия ссутулилась, стала еще меньше и бледней, смотрела то на одну девочку, то на другую.
— А ты отважная, Хадия! Отступить от бога не боишься!
— Видно, правда, приглянулся ей! Где свадьбу осенью будете гулять? В русской деревне?
— Что отец даст тебе в приданое?
Девчонки вроде как смеялись, но на самом деле плевались ядом. Алтынай сама так умела, но куда ей было сейчас нападать на Хадию? В мире этих маленьких женщин она была еще нижа пастуховой дочки.
А Хадия с каждым отравленным словом девочек отступала, отступала и наконец почувствовала дверь на спиной. Оглянулась на нее с благодарностью — и выбежала.
— Какая нежная! Наверное, и на свадьбу не позовет!
— А я уже думаю, с какими песнями ее провожать будем из аула…
— Отец непременно отдаст с ней свой стертый чекмень и старый кнут!
Нэркэс, Марьям и Гайша не унимались, но тут встала высокая Иргиз, произнесла первое слово за вечер: «Осы!» — и ушла вслед за Хадией.
— Да кому вы нужны? Бегите в свой лес, только из доброты вас и приняли! — голос Нэркэс сорвался до визга.
— Хватит! Какой стыд, Нэркэс! Что сказал бы твой отец? — вдруг заговорила Зайнаб и тоже вышла. Она первая из всех хлопнула дверью.
Алтынай поглядела на оставшихся Нэркэс, Марьям, Гайшу, Галию, Бану, Танхылу и Кюнхылу — и молча поспешила за Зайнаб.
На следующий день Алтынай не желала вставать. Чувствовала солнце на лице, но упрямо сжимала глаза и крутилась на своем ястычке, уворачиваясь от лучей. Потом медленно и лениво чесала косы, намывала земляничным мылом лицо. Села пить чай с калачом и сметаной, когда мать уже ждала отца к обеду. Тогда-то к ним во двор и ввалился жалкий, ссутулившийся Миргали-агай. Уставился на Алтынай и вдруг громко, со всхлипами разрыдался.
Мать Алтынай, а потом и вернувшийся отец долго не могли добиться от него внятных слов. А услышав — не поверили. Мать зашептала слова молитвы, отец заторопился со двора… А Алтынай чуть не задохнулась от своих чувств. Сперва ее затрясло от страха: смерть уже в какой раз прошла так близко от ее семьи. А потом поняла, осознала все. Она была дочкой тархана, которой подарили волшебную книгу! Нэркэс мертва! У шакирда Закира больше нет востроносой, самодовольной невесты! Сжала рот обеими руками, с трудом сдержала крик.
Когда-то любимая бабушка Алтынай Алтынсэс-олэсай сказала ей, что смерть может быть не только врагом, но и другом. Бабушку долго грызли духи болезней, она уже не была той, которая растила Алтынай. Наверное, нужно было порадоваться, что жизнь ее отпускает, но девочка ей тогда не поверила. Смерть забрала ее братьев, смерть сделала гневливым отца и потухшей мать, смерть вцепилась в самого дорогого человека на свете — бабушку Алтынсэс.
Если бы у нее не было Алтынсэс-олэсэй, Алтынай выросла бы совсем другим человеком. В детстве та плела ей косы, и поэтому у Алтынай по сей день был ровный пробор. Часто обнимала и гладила по спине, и поэтому Алтынай были так красиво расправлены плечи. Кормила горячим хлебом и густой сметаной, и поэтому у Алтынай были мягкие круглые щеки. Как можно было отдать бабушку смерти? Как можно было поверить, что смерть станет другом? Только сейчас, спустя несколько лет, Алтынай начала понимать.
Сидела потом на тупса, обняв себя руками, ждала отца. Не было сил посмотреть, как там мать. Не было сил осмыслить прошлую ночь и известия этого дня. Не было сил представить мертвыми Нэркэс, Марьям, Гайшу, Галию, Бану, Танхылу и Кюнхылу.
Отец вернулся довольно скоро, и не один. Касим и Мурат втолкнули сперва во двор, а затем на их летнюю кухню Сашку. «Заколотите дверь, парни, — велел отец. — Найдем, как еду передать, а сбежать паршивцу не дадим».
Алтынай во все глаза смотрела на тень русского мальчишки за прутьями, из которой была сплетена дверь летней кухни. Так это он! Вот почему она везде ловила его взгляд! Вот почему он часто следовал за ней по аулу! И ее могла ждать смерть… Наверняка эти неверные владеют какой-то волшбой! Но почему отец привел такого опасного человека к ним во двор? Неужто не боится за нее, за мать?
Но нет, отец не обезумел. Уходя на сход, оставил сторожить летнюю кухню Мурата. Тот был из самых крепких парней в ауле — чуть ли не в полтора раза выше и втрое шире Сашки. Но эсэй все равно не захотела оставаться дома и увела Алтынай к соседям. Это было большим везением! От Зайнаб можно было узнать то, что никогда не расскажет отец.
Новости появились до первых звезд: сельский сход отправил Касима, внука Салимы-енге, в волость, но тот все не возвращался и не возвращался.
— Боишься за него? Ждешь? — с надеждой спросила Алтынай, когда они в потемках шептались с Зайнаб.
— Почему? — не поддалась та.
Вот как дружить с такой? Как говорить о заветном? Весь аул знал, что Зайнаб и Касим рождены друг для друга. Он был внуком сказительницы, она — дочкой муллы. Он за один год в медресе выучился письму и счету, она только и ценила людей, кому легко давалось ученье. Он то и дело подъезжал к ее дому на своем соловом, она выбирала его во всех играх. А с подругами мочок! Никому не признавалась, что хоть как-то выделяла Касима.
— Ты думала, что их могло убить, Алтынай? — Зайнаб свела брови над заплаканными глазами. — Откуда взялись молоко и крупа? Кто обмазал их лица углем? Почему они легли спать в нарядах и украшениях?
— Я думаю, почему не убили нас.
Сны Алтынай в ту ночь снились дурные и маятные.
Вот шумные гости выносят сундуки с ее приданым и грузят на арбы, вот она сама садится верхом на высокую белую лошадь, вот они вместе с Закиром едут по аулу. Алтынай оглядывается: ее провожают семь живых братьев. Все они разного возраста — от совсем взрослых мужей до юных парнишек. Кто-то стройный и русый — в род матери, кто-то крупный и темнокудрый — в род отца. Почему-то она знает, что их зовут Буребай, Байбуре, Акбуре, Бурехан, Борхан, Кашкар и Кашкарбай. Почему-то никто из них не перешучивается и не глядят легко и весело. Все нарядные, но суровые, как на похоронах.
Провожать ее едут и подруги — эти перешептываются, улыбаются, явно заглядываются на ее братьев. Кто-то еще румян и ясноглаз, а у кого-то — синяя кожа и черные губы, как у утопленниц в сказках. Почему-то Алтынай направляет свою лошадь к Зайнаб, Хадие и Иргиз, а те обращаются в уток и летят прочь. Растерянная Алтынай глядит на свой наряд, и ее украшения: тушелдерек, серьги, кольца — тоже разлетаются черными жирными мухами.
А потом происходит совсем страшное: Закир сползает с коня, падает на пыльную дорогу, не дышит. Алтынай кричит: «Олэсэй! Олэсэй!». Алтынай знает: никто в целом свете не может спасти ее жениха, кроме бабушки.
Алтынсэс-олэсэй, еще молодая, не сломленная болезнями, встает рядом, но не помогает Закиру. Алтынай слышит ее голос: «Кызым, теперь вы сами, теперь вы сами…». Хочется закричать «Но я ничего не умею! Почему ты не учила меня?!», но голоса у Алтынай нет.
Она поднимает глаза и видит другой свадебный выезд. Едут ее родители — мама, которая намного красивее ее, отец, который намного сильнее Закира. Нет счастливее людей на всем белом свете. В их глазах плещутся гордость, любовь, ликование. Они не оглядываются ни на кого, и только Алтынай видит, что вслед за ними едут призраки, бегут грязные собаки, летят мухи, извечные мухи. В одной арбе — нарядная юная девушка. Она сама.
Алтынай просыпалась многожды за ночь с испариной на лице, но ничему не удивлялась. Что еще могло сниться той, кто призвал смерти своих подруг?
Всю минувшую весну Алтынай размышляла, как привлечь внимание Закира. Плыть под его окнами с коромыслом, звенеть сулпами, поглядывать из-под тяжелых ресниц? Но сколько драгоценных летних дней может пройти зря. Написать записку и во всем признаться? Но как не разочаровать своей неграмотностью уфимского шакирда. Пойти на грех и приворожить? Узнают — вымажут лицо сажей, с позором проведут по аулу…
Несколько дней Алтынай набиралась смелости. Несколько дней тенью следовала за Салимой-енге. Закрывая лицо руками, спрашивала о запретном. А та вдруг стала печальной и серьезной, замотала головой, только и смогла научить заговору:
Жеребенок пегий пусть резвится,
Скоро жеребенку быть в силках.
Девушка — привязанная птица
У егета в ласковых руках.
Мол, повторяй про себя, этого хватит. Алтынай вышла от нее в гневе: Салима-енге ее берегла и обманывала. От ее слов не будет никакого толка! Вот Алтынсэс-олэсэй никогда бы не подвела, ничего бы не испугалась!
Тогда Алтынай напросилась с отцом на ярмарку в Аксаит. Когда-то она любила это большое село выше по Бурэлэ, любила видеть отца за работой, любила представлять себя на его месте, но уже несколько лет старалась бывать там пореже. Решилась только ради Закира…
Всю дорогу вспоминала, как в раннем детстве бабушка возила ее к местной травнице, как они искали ее грязную кибитку где-то на окраине, как пожилая женщина показалась Алтынай настоящей ведьмой-албасты, а, может, ею и была. Найдет ли она ее спустя десять лет?
Нашла! Кибитка стояла все там же, по-прежнему была крыта свалявшимся серым войоком, по-прежнему пахла чем-то ядовитым и чем-то лечебным. Но на встречу Алтынай вышла не уродливая старуха, а прекрасная женщина. Только кожа ее была чересчур бледной — почти в синеву. Только глаза — глубокими и не молодыми.