Разумеется, больше грезила о Закире, чем вышивала. Он был теперь свободен и, конечно, после подобающего времени на скорбь посватается к ней. Нужно было просто дождаться. Вот она и ждала, представляя, как войдет в дом муллы невесткой, как будет аккуратно стряхивать пыль с мужниных книг и как однажды уедет с ним в саму Уфу с ее медресе и театрами.
Но когда в окошко старшинского дома — настоящее, стеклянное, не из бычьего пузыря — прилетел камешек, не поверила ушам. Ее отродясь не зазывали так подружки и егеты.
Выглянула на улицу: за плетнем стоял Закир — стройный, строгий, будто выписанный пером.
Не могло такого быть! Посмотрела еще раз: он.
Выдохнула, оправила платье, подтянула косы. С грустью подумала, что одета недостаточно нарядно из-за всех этих смертей и похорон. Потом осудила себя: греховница, Закир наверняка пришел поговорить о Нэркэс — и медленно, будто кот Мырбай, вышла из дома.
Вблизи Закир оказался выше и тоньше, чем она помнила.
— Здравствуй, Закир-агай! А отец уехал на пашни.
— Так я не к нему, Алтынай.
— К кому же, Закир-агай? Или Рабига-апай передала что для матери?
— Нет, и не мама.
— Зайнаб? Все ли с ней хорошо? Не заболела ли после… после вчерашнего?
— Нет, и не из-за Зайнаб я здесь, Алтынай… алтыным.
Земля поплыла у Алтынай под ногами, но разве она была не старшинская дочь, не красавица, не внучка Алтынсэс-олэсай? Набралась мужества и посмотрела в темные, в пол-лица глаза Закира. А он заговорил еще быстрее:
— Ты же знаешь, ты же все знаешь… Что я думаю только о тебе, ищу только тебя, жениться хочу только на тебе… Но разве они поймут? Разве отец разрешит мне свататься так скоро после смерти Нэркэс? Не завершив ученья? Разве твои родители отдадут тебя за шакирда, когда не всякий бай осмелится просить тебя за себя? Ох, Алтынай…
— Но ведь… ведь я сама хочу за тебя…
— Кому до этого есть дело? Есть семьи, есть правила, есть договоренности…
— А нам-то что? — Алтынай как обезумела. Провела рукой по гладкой, почти без щетины щеке Закира. Не отрываясь смотрела ему в лицо. Наконец, встала на цыпочки и быстро, неловко, остро поцеловала. — А нам-то что? На что нам этот проклятый аул?
— Убежать? Убежать? Ты правда готова? — узкая рука Закира легла на волосы Алтынай, спустилась по медовой косе.
— Только о том и думаю! С тобой — в Уфу! К театру, к торговым рядам, к брусчатке на улицах…
— Ах, Алтынай… Так все же есть! Там, за забором отцова арба…
— Дай собраться! — поцелуй, рука в руке, бегом в дом.
Наряды и украшения, понаряднее и побогаче, полетели в одну сторону, попроще и поскучней — в другую. Не постеснялась, открыла один из сундуков, вытянула стопку ассигнаций. Знала, что на Закира с его воспитанием тут надежды нет. Не забыла заглянуть в зеркальце и порадоваться счастливому румянцу. Такую — не разлюбит.
Ласковым и красивым показался капризный Мырбай, тени разошлись в углах дома… Попрощаться с мамой? Разбудить? Нет, на это уже не хватило бы сердца. Приедет уже невесткой муллы, эсэй все простит. Отец, пожалуй, нет, но Алтынбика-апай улыбнется и проведет своей прохладной рукой по щеке дочери (самый ласковый жест на свете!).
Алтынай соскочила с крыльца и бегом со двора. Как можно медлить, когда ее ждала ее главная греза? Лишь у ворот оступилась и повернула голову, будто позвал кто. Сквозь дверь из связанных прутьев на нее глядел этот приблудыш, этот кафыр. Поймав ее взгляд, он что-то закричал по-русски, затряс дверь, но в тот час Алтынай ничего не боялась.
Думается, приземистая вороная муллы никогда не бежала быстрей, но Алтынай мечтала подарить ей крылья Акбузата. Скорей! Скорей из аула! Ни один жалкий домишко, ни новенькая мечеть, ни праздничный луг не стоили ее сожалений.
Арба летела — Алтынай мечтала. Совсем скоро они выберутся из своей глухомани, совсем скоро увидят другие села и города. В Аксаите она не заробеет, ее сапожки, елян и сулпы не хуже, чем у тамошних девчат. Но вот что их ждет дальше?
Сыпала вопросами:
— Ах, Закир, неужели мы поедем в саму Уфу? Неужели я увижу каменные дома и самые красивые на свете мечети? Неужели куплю себе платье, как у барышень? Ах нет, сперва мы не будем так тратиться, сперва закончи ученье… А кого ты попросишь прочитать нам никах? А кто заменит моего отца? Мы же потом все расскажем? Ты напишешь моему папе? Девчонки в ауле умрут от зависти… Ой, что я за дура! Что говорю!.. А когда я тебе впервые понравилась? Правда же, на йыйыне три года тому? Мы ездили с папой, мама еле отпустила. Сглазят да сглазят. У нее всегда так: сглазят, захмат пристанет, еще какой дух. Ты не думай, я крепкая…
Щебетала, сперва робко поглядывала, потом открыто любовалась будущим мужем. Узкое лицо, один профиль. Жесткие темные волосы, синева под глазами, линии запавших щек, две родинки на скуле… Неужели весь век глядеть только на него? По праву, по любви, по воле Аллаха.
Пару раз Закир оборачивался к ней, гладил по руке, почти ничего не говорил, да Алтынай и не надо было.
Арба летела — мир темнел. Сосны и их младшие сестрички-ели обступали теснее, тянула руки липа, звенели хакалами березы. Закир объезжал главную дорогу? Через лес, ближе к горам, надежнее? Пускай, ему было виднее.
Когда белый свет закрыли уже не только деревья, но и горный кряж, великаном стоящий над аулом, Закир остановил коня. Подал руку Алтынай, она легко спрыгнула с низкой арбы, улыбнулась так, что на миг свет вернулся, сама потянулась к нему… Жесткие темные волосы, синева под глазами, линии запавших щек, две родинки на скуле, тонкие губы.
Сперва почувствовала его поцелуй, тянущий, жадный, — и почти сразу острую боль в спине, словно в нее впились когти животного. Распахнула глаза: синева под глазами, линии запавших щек, две родинки на скуле. Яркий шрам, быстро расходящийся по лицу. Покрасневшие белки глаз. Заострившийся нос.
Каким-то неведомым усилием обернулась, увидела кровь на еляне… Вскрикнула «Закир!», ведь на нее нападали, ведь он должен был спасти! Синева под глазами, линии запавших щек, две родинки на скуле. Пузырящаяся и сходящий кожа, прорезающиеся рога, оскал громадных зубов. Когти, его когти!
Неожиданно для себя не упала, не заплакала, даже не закричала больше. Впервые в жизни почувствовала, как сильно ее сердце, как быстро бежит в ее жилах кровь, и побежала сама. Без дороги, среди плотно растущих деревьев… Падала, ползла, бежала, падала. Впервые в жизни была собранной и сильной, как Алтынсэс-олэсэй.
Не оборачивалась, но чувствовала за спиной того, кто был Закиром. Существо не бежало, а скакало за ней. Громко дышало. Несколько раз почти цепляло ее новенький нарядный елян. Алтынай, не задумываясь содрала его с себя, скинула. Скинула бы и тяжелый тушельдерек, но на бегу никак не удавалось. Украшение тянуло ее к земле, предательски звенело. Горела спина, порезанная когтями.
Существо с пугающим горловым звуком сделало очередной прыжок, зацепило, подмяло под себя Алтынай, но она не закрыла глаза, не завизжала. Она стянула с головы елкелек и острой частью ударила чудовище в шею. То взвыло, а она выползла, выскользнула змеей — и дальше, дальше. Сил бежать не было, она переходила на шаг, но стала хитрее: оглядывалась, пряталась за деревьями и кустами.
Лес вел ее за собой — и привел к царству камня. Склон горы, который закрывал их аул от всего мира, был совсем рядом. Она пошла вдоль него, все еще слыша догоняющее существо. От боли в спине хотелось кричать, но нет, она не издала ни звука.
Дорога привела ее к расщелине в горе — вот где можно было спрятаться, вот где она все переждет. Скорее, в спасительную земляную темень. Она сольется с горой, она выживет.
Забралась в самую глубь и тесноту, замерла, успокоила шальное сердце. Простояла, прижавшись к земле и камню, и час, и другой, и третий. Рассмотрела каждый скол, каждую пробившуюся травинку перед собой. Начала проваливаться в сон, но вдруг грот осветило нестерпимым светом — будто солнце взорвалось. Алтынай почувствовала, как на нее что-то сыпется. Сперва просто земля, потом камни крупнее и крупнее.
Куда было бежать? Теснота, белый кулдэк в крови, грязи и зелени, земляная пыль в глазах. Нечем дышать. Закрыла глаза, чтобы в последний раз увидеть их.
Бабушку, надевающую на нее елкелек.
Отца, отсыпающего яркие монпансье.
Маму, прикладывающую руку к щеке.
Нэркэс, Марьям, Гайшу, Галию, Бану, Танхылу и Кюнхылу.
И Зайнаб, которая когда-нибудь сложит сказку про дочь старшины и егета-чудовище.
Из родословной-шежере
Мужа Зухры принесли мертвым с охоты, когда они были на летовке. Мир цвел, ветер пах медом и кумысом, они были бесстыдно молоды, кто-то качал на руках первых детей, а этот красивый темнокудрый егет погиб.
Алтынсэс издали смотрела на подругу, склонившуюся над мужем. Сквозь вставшие в глазах слезы видела только черное и белое, алое и зеленое. Чувствовала, как о колени бьется высокая трава, как взлетает платок за спиной. Понимала, что не помочь никак, ничем, никогда.
В тот час в груди Алтынсэс поселился гнев: почему среди них нет лекаря, знахаря, травника, который бы помог? Который знал бы, как остановить кровь? Как зашептать боль? Отваром какой травы напоить рыдающих женщин?
Она с надеждой смотрела на пожилых, с надеждой — на молодых мужчин, но никто не бросился к погибшему юноше, никто его не спас. Ее ровесница стала вдовой, потому что у них не было ведуна.
В тот же вечер, когда на кочевье еще не бросили голосить, Алтынсэс обошла старух и задала свои первые вопросы. Запоминала: при болезнях живота пьют отвар белой травы лабазника, при головных болях — отвар крапивы с крупными листьями, при больных суставах — кипятят березовую кору…
На следующий день, забыв про приличье, не послушав мужа, она направила коня с кочевья. Она была богата, она была молода, у нее пока не было детей — учиться ей. Перво-наперво направила коня в Аксаит, где жила старуха-травница, которую считали ведьмой-албасты.