План пробираться на север собственными силами был отвергнут на собрании такинов в Рангуне. Он явно был невыполним. И в ответном письме вместе с двумя сотнями рупий содержалось решение подпольного ЦК оставаться на месте и ждать результатов переговоров такинов в Рангуне с нужными людьми. В письме не говорилось, что под нужными людьми подразумевались японские агенты, которые к тому времени уже тоже искали Аун Сана. Точка зрения полковника Судзуки (Минами) победила. Недаром тот вернулся в Токио и имел несколько долгих бесед в главном штабе, в результате которых, правда со множеством оговорок, решено было использовать такинов в предстоящей кампании. Это решение никак не ликвидировало твердой уверенности японского правительства, что такинам доверять нельзя и необходимо будет любыми способами обезвредить их немедленно после победы над англичанами.
Так или иначе через несколько дней на совместном заседании такинов и НРП было принято окончательное решение — Аун Сану встретиться с японцами.
Японские агенты получили адрес Аун Сана, его фотографию и короткую записку, подписанную членами ЦК партии.
Аун Сану же полетело новое письмо с заданием приготовиться к встрече с представителем японской разведки. Письмо дойти до него не успело. О том, что Аун Сан в Китае, японские агенты уже знали в течение некоторого времени, но думали сначала, что он в Амое, как и предполагалось на первых порах, и переворошили понапрасну весь город. Потом человек, близкий к руководству такинов, сообщил им об изменении планов, и Аун Сана нашли за день до того, как пришло письмо из Рангуна. Вернее, Аун Сан все-таки получил его, но не в гостинице, а сидя в камере японской разведки — Кемпетаи.
Взяли такинов утром, Хла Мьяин только что вернулся с уроков и, незаметно войдя в комнату, увидел странную картину. Аун Сан стоял у окна и, засучив рукав рубашки, медленно сгибал руку, показывая кому-то на улице свои мышцы. Хла Мьяин подошел на цыпочках к окну и увидел там смеющуюся девушку китаянку. Она жила напротив, и молодые такины давно переглядывались с ней из окна. Только заговорить им ни разу не удалось — языка не знали. Увидев рядом с Аун Саном Хла Мьяина, девушка помахала им рукой и убежала.
— Ну что ты наделал? — возмутился генеральный секретарь партии. — Только-только мы с ней достигли взаимопонимания…
— Давно я не видел тебя таким веселым.
— Чувствую, что все это сидение скоро кончится. Не сегодня-завтра получим письмо. Не может быть, чтобы наши до сих пор не связались с товарищами. И кроме того, я принял все-таки решение. Если еще два дня письма не будет, уходим к северу на лодке. Не найдем коммунистов, доберемся до Советского Союза. Согласен?
— Я всегда с тобой, Ко Аун Сан.
И в этот момент в дверь осторожно постучали.
— Наверно, опять хозяйка. У тебя есть чем платить?
Аун Сан открыл дверь. Там стояли три человека. Один из них был в хорошем костюме, толстых очках. Двое — японские полицейские.
— Лучше всего не поднимать шума, — сказал по-английски штатский. — Соберите веши и следуйте за нами.
В Кемпетаи, о котором ходило много страшных легенд, — и самое страшное в этих легендах было то, что они оказывались правдой, — тем же вечером такинов допросили. Аун Сан начал повторять версию о безработных филиппинцах, но тут же офицер, который вел допрос, кинул несколько фраз на непонятном им языке.
— Не понимаю, — сказал Аун Сан.
— Этого и следовало ожидать. Вас, очевидно, не устраивает лусонский диалект. Ну хватит. Давайте говорить откровенно. Я знаю, кто вы такие. Вы бирманцы, Такин Аун. Сан и Такин Хла Мьяин. Я не ошибся?
Такины молчали.
— Ну вот, видите, не ошибся. Именно вы нам нужны. И не думайте, что мы вас собираемся пытать, сажать в тюрьму. Вам придется поехать в Японию. Но сначала расскажите мне, пожалуйста, с кем из местных коммунистов вы встречались, с кем договаривались о поездке в Россию?
— Мы здесь не видели ни одного коммуниста.
— Не надо так. Мы знаем больше, чем вы полагаете. Итак, имена.
— Мы не знаем никаких имен.
— Ну хорошо, тогда к кому у вас были письма? Вот, например, письмо от «индийских товарищей», которое мы нашли, случайно заглянув в ваш чемодан. Кому вы должны были передать ого?
Японский офицер еще не знал Аун Сана, не знал, что таким образом от него ровным счетом ничего не добьешься. Аун Сан посмотрел в окно. Оно выходило в глухой двор, и видно было, как в окне напротип молоденькая девушка, похожая на соседку китаянку, печатала на машинке.
— Ну? Вы не хотите отвечать? Хорошо. Ваш товарищ, надеюсь, будет более разговорчивым. Так что встретимся завтра и поговорим по-другому. Можете идти.
Аун Сан не сомневался в Хла Мьяине. Но мучила злость. Просидеть три месяца в грязной гостинице, чтобы кончить потом жизнь на двадцать шестом году в японской охранке, так ничего и не сделав для Бирмы. Ничего обиднее и не придумаешь.
Но когда Аун Сан снова вошел в ту же комнату на следующее утро, там вместо вчерашнего офицера сидел другой японец.
— Не бойтесь, — сказал он, — допрашивать с пристрастием вас никто не собирается. Садитесь. Мне хочется поговорить с вами совсем о другом.
— Я и не боюсь, — буркнул Аун Сан.
— Вот и замечательно. Первым делом разрешите передать вам приветы от ваших друзей Такина Хла Пе, Такина Тун Ока, Такина Мья. Вы их еще не забыли? Нет, нет, я не собираюсь вас провоцировать. У меня есть письмо от них, и оно многое объяснит.
Японец подвинул через стол листок бумаги. Буквы были круглыми, бирманскими.
Аун Сан взял листок. Письмо было от ЦК партии. В нем сообщалось, что с японцами достигнута договоренность о том, что они проведут переговоры о формах и методах сотрудничества с такинами через генерального секретаря партии Аун Сана, которому предоставляются для этого все необходимые полномочия.
Письмо было подлинным. В конце его стоял условный знак — одна из букв была написана не совсем правильно.
— У меня есть к вам личные письма. Но я передам их позже. Сейчас важнее всего договориться о том, как легче всего будет вам пробраться в Японию. Нам не хотелось бы поднимать вокруг этого большого шума. В Японии вас встретят старые знакомые и позаботятся о том, чтобы все было в порядке.
Пожалуй, лучше всего оценил события тех дней сам Аун Сам.
Выступая на одном из собраний в 1945 году, он так рассказывал о колебаниях и решениях партии и своих:
«Итак, все ответственные лидеры партии, к которой я принадлежал, были арестованы, лидеры, которые представляли собой действительные антифашистские силы в стране. Мы вели всю левую антифашистскую пропаганду, которая была в наших силах, мы старались вызвать сочувствие бирманского народа к борьбе за демократию и против фашизма, которую вели народы Испании и Китая. Нo в то время английский империализм, как вы все хорошо знаете, явно или тайно был на стороне фашизма. Меня самого должны были арестовать. Но я перешел в подполье. В то время почти случайно получилось так, что мы были информированы доктором Ба Mo и доктором Тейн Мауном, которые входили с нами в «Блок свободы», что мы можем, если хотим, получить помощь от Японии. Мы обсуждали вопрос, принять ли нам японскую помощь. Тогда многие из нас чувствовали, что для успеха нашего дела необходима хотя бы международная пропаганда, а если удастся получить помощь извне — тем лучше. Все мы сходились на том, что получить такую помощь, оставаясь в Бирме, было невозможно. Кому-то из нас надо было отправиться в Китай, Сиам или Японию с этой целью. Мы выбрали Китай… Лично я считал, что международная пропаганда и помощь нашему делу были необходимы, однако основная работа должна была вестись в самой Бирме и выражаться в мобилизации масс на общенациональную борьбу… Я должен признаться, что мой план не был достаточно продуман. В плане «массовых действий» я предполагал предупредить японское вторжение, установить независимое государство и провести переговоры с Японией, прежде чем она попытается вторгнуться в Бирму. И только в случае, если бы мы не смогли остановить японцев в их вторжении в Бирму, должны мы были бы готовиться к борьбе против них.
Для меня этот план казался великолепным, но большинство моих товарищем с ним не согласились ввиду того, что наше мелкобуржуазное происхождение заставляло кое-кого из нас долго колебаться, прежде чем пойти на решительные действия, несмотря на то, что в мыслях и на словах мы были очень смелыми. Кроме того, пугала долгая и трудная работа по воспитанию масс. Нам не хватало веры в созидательные силы масс, хотя, разумеется, в то время мы этого не сознавали… Так что мы решили, что кто-нибудь из нас отправится за границу. А так как и оставался единственным из руководителей партии на свободе, меня и выбрали для этой миссии… Мои товарищи полагали, что в случае вторжения японцев в Бирму начнутся бои между ними и англичанами на границе и тогда у нас появятся шансы начать успешное восстание и добиться независимости… И хотя я не был полностью убежден в правильности таких предположений, в то время я допускал мысль, что мои товарищи могут быть правы. Сейчас, конечно, очень легко поднять на смех подобные расчеты, после того, чему нас научили последние годы. Но в то время не только мы, но и англичане и, возможно, люди в других странах мира недооценивали японцев и переоценивали силы англичан.
Но главное, как я уже сказал, — наше мелкобуржуазное происхождение подсознательно влияло на ход наших рассуждений. Нам хотелось действовать наверняка, мы не хотели идти на риск. Так и случилось, что мы приветствовали японское вторжение в Бирму, но случилось это не в силу наших профашистских наклонностей, а ввиду наивных ошибок и мелкобуржуазной опасливости».
Как ясно из этих слов, Аун Сан не намерен выгораживать себя.
Ряд причин — о них уже говорилось здесь — привел к тому, что антифашист и патриот Аун Сан, борясь за независимость своей страны, желая установить в ней справедливую республику трудящихся, борец за самые светлые идеалы человечества, оказался в лагере врагов людей, в лагере фашистов. Это была тяжелая ошибка, ошибка, стоившая жизни многим из борцов за свободу Бирмы, ошибка, которую так и не удалось полностью исправить, ошибка, проложившая глубокую, неизгладимую трещину между Аун Саном и бирманскими коммунистами, единственной силой в стране, не согласившейся пойти на сотрудничество с японцами.