У дома секретаря Лиги района Бассейн было выставлено наружное наблюдение. Полковник Кемпетаи был доволен. Кажется, его подозрения начали оправдываться.
Еще через пять дней руководство Лиги в Бассейне было арестовано.
То же самое случилось и еще в двух или трех местах. Но везде арестованные с удивительным упорством придерживались одной и той же версии. Они, мол, хотели поступить в бирманскую армию, чтобы вместе с японскими братьями бороться за независимость Бирмы.
А время шло. Сведения об арестах немедленно дошли до Рангуна, и через своих людей, сидевших в полиции в штабе японской армии на связи, даже через все более сговорчивого доктора Ба Mo было сделано все, чтобы освободить арестованных. Командующий японской армией поддержал Ба Mo и дал понять Кемпетаи, что в любом случае арестованные должны вернуться домой — когда Кемпетаи сочтет это нужным — живыми и здоровыми.
— А если они сознаются?
— У вас любой сознается, — ответил генерал. — И я бы сознался после нескольких допросов. Так что я не придаю этому большого значения.
В феврале командующий бирманской армией генерал Аун Сан отдал странный приказ по армии. Отпустить волосы.
Солдаты и офицеры бирманской армии обязаны были бриться наголо — так, как делали это японцы. До этого никаких серьезных недоразумений из-за волос не возникало. А теперь Аун Сан подписывает такой приказ.
— Это же несерьезно, — позвонили Аун Сану из штаба японской армии. — Мы все принадлежим к одной и той же великой армии. Нет ничего более разлагающего дисциплину, как индивидуализм. Прическа же — один из первых шагов к этому.
Но Аун Сан был непреклонен.
— Бирманские солдаты никогда не брились наголо. Бреются у нас только буддийские монахи. И мне надоело выслушивать жалобы на оскорбление религии.
— Мы тоже буддисты, — возражали японцы.
— И все-таки у нас разные обычаи. И я не хочу, чтобы в решительный день армия не подчинялась мне из-за того, что я не могу оградить интересы бирманских солдат даже в мелочах.
В конце концов японцы махнули рукой. Пусть носят длинные волосы.
А приказ был отдан не случайно.
После восстания хотя бы части солдат придется раствориться среди мирного населения, для подпольных действий, для диверсий. Бритый бирманец будет выделяться в толпе, как павлин среди ворон. Для того чтобы можно было исчезнуть в толпе, нужно быть таким же, как все вокруг.
Тогда же армия получила другой приказ. Секретный. О нем так и не узнали японцы. Каждому солдату и офицеру было приказано запастись штатской одеждой.
В марте совет Лиги принял решение вывести из Рангуна и других больших городов семьи командного состава армии и членов совета Лиги. В случае восстания им несдобровать. До Кин Джи с обоими мальчиками уезжала на рыбацком сампане вверх по Иравади. Там в одной из деревень ее ждали.
Перед приездом на пристань семьи боджока заместитель Аун Сана, который отвечал за эвакуацию семей, расставил по причалу нескольких из своих солдат. Те должны были подать знак ему, если появится на горизонте что-нибудь подозрительное. Заместитель боджока поместился в доме, окна которого выходили на набережную. Комнату уступил богатый китаец. В комнате стояли какие-то ящики, мешки и висел дым от ароматных свечей, горевших в углу.
В назначенное время на причале появилась До Кин Джи с детьми. За ней шел невысокий человек в лоунджи и шляпе, надвинутой на самые уши.
— Боджок, — прошептал один из солдат. Заместитель подбежал к окну. И в самом деле, генерал Аун Сан, нарушая конспирацию, пришел на пристань.
Заместитель Аун Сана приказал солдатам смотреть в оба, но ничем не выдавать своего присутствия. Аун Сан попрощался с женой. Постоял на причале, пока сампан не отвалил, и потом не спеша пошел к городу. Он шел ссутулившись — со спины можно было подумать, что идет пожилой человек. Заместитель так и не понял, то ли Аун Сан притворялся, то ли в самом деле устал.
Аун Сан мало спал. Днем он был министром обороны японской Бирмы, ночью — становился руководителем Лиги, организатором надвигающегося восстания.
На следующее утро заместитель встретил боджока на улице, перед штабом.
— Зачем ты вчера приезжал на набережную? Тебя же могли заметить. Тогда угроза нависла бы и над твоей семьей.
— Неужели узнали все-таки? Хорошо работаете.
Он посмотрел серьезно на товарища и сказал:
— Я все это отлично понимаю. Но ведь, может быть, я их больше никогда не увижу. Я люблю их.
Генерал повернулся и прошел мимо часовых в штаб.
Часовые взяли под козырек. Генералу оставалось быть министром обороны всего десять дней.
«Мне представляется совершенно ясным, что восстание в Бирме начнется до конца этого месяца, — писал в те дни Маунтбатен, — и оно начнется вне зависимости от того, будем ли мы его поддерживать или нет. После долгого раздумия я пришел к выводу, что мы должны дать ему максимальную поддержку».
Доклад лорда Маунтбатена рассматривали в Лондоне, когда наступление английских войск на западе Бирмы было в полном разгаре. И каждому было ясно, что возражать наступающему адмиралу совершенно бесполезно. С военной точки зрения сотрудничество с Лигой было выгодным. От него зависел успех наступления англичан. Маунтбатен разошелся с точкой зрения правительства в Симле, которое до сих пор пребывало в счастливом неведении относительно действительного положения вещей в Бирме.
В горных районах запада партизанские отряды соединялись с английской армией, и, хотя нельзя сказать, что их принимали с распростертыми объятиями, партизаны участвовали в наступлении, их забрасывали снова за линию фронта, пересылали им задания. Партизанские отряды Лиги выполняли роль авангарда английского наступления.
На 17 марта был назначен торжественный парад. Бирманская армия выступала на фронт против англичан. Скорее всего японцы не пошли бы на эту крайнюю меру, но каждый солдат был на счету. Всю войну армия Аун Сана провела в бараках, в Рангуне и двух-трех других крупных городах. Теперь ей предстояло показать себя на деле, показать в боях с англичанами.
Один из японских чиновников, который был в то время в Бирме, рассказывает, что на военном совете дело чуть не дошло до драки. Представители Кемпетаи требовали разоружить армию, арестовать ее офицеров и в первую очередь обезвредить Аун Сана. Но армейские генералы так и не согласились с разведкой. Они давно знали Аун Сана. Бирманский генерал никогда не спорил с ними, всегда был вежлив и молчалив. В конце концов учили же его в Японии, дали орден, сделали министром. Ведь англичане не помилуют его в случае победы. Нет, у Аун Сана нет иного выхода. Он не политик, он военный, и не очень далекий притом. Когда бы еще ему удалось стать генералом?
Аун Сан предложил японскому командованию расположить бирманскую армию вдоль Иравади, там, где наступающие с запада англичане угрожали перерезать страну пополам. План был разумным. Если бы Аун Сан не предложил его, вернее всего его предложили бы сами японцы.
Наконец-то открылись двери японских арсеналов. Армия получила оружие, новую форму, башмаки.
И 17 марта на лугу, напротив пагоды Шведагон, там, где теперь раскинулся молодой парк Сопротивления, состоялся парад.
На трибуне собрались японские генералы. Над марширующими частями пролетали звенья японских самолетов.
К микрофону подошел министр обороны Бирмы, командующий бирманской армией генерал Аун Сан.
— Мы выходим в бой, в бой смертельный и решительный, — говорил боджок. Его слушали не только солдаты, не только японские генералы — его слушала вся Бирма. И те, кто пришел на парад, и те, что оставались у радиоприемников.
— Я призываю вас отдать все силы за свободу нашей страны, за свободу Бирмы. Призываю не жалеть жизни для этой благородной цели…
— Он ни слова не говорит, с кем будет воевать его армия, — сказал полковник из Кемпетаи генералу Инда.
— Нас не настолько здесь любят, чтобы Аун Сан мог особенно распространяться на эту тему.
— Еще не поздно арестовать всю эту компанию.
— И проиграть войну.
— У вас пораженческие настроения, генерал.
— Нет. Я придаю большое значение битве на Иравади.
— Когда вы признаете мою правоту, будет уже поздно.
Вдруг генерала прорвало:
— Так вот пойдите и попробуйте сейчас отнять у них оружие! Как вы это сделаете? Где у нас свободная дивизия, для того чтобы затевать бой в Рангуне?
Генерал перевел дух.
— Будем надеяться, что все кончится хорошо. Они победят, но победят с нами.
— Я не верю.
На этом разговор кончился.
— Итак, вперед, на врагов, на захватчиков. Уничтожайте их беспощадно. Вся Бирма смотрит на вас, — закончил свою речь Аун Сан.
Японское командование пригласило Аун Сана на обед по случаю выхода армии на фронт. Это был невеселый обед. Японские части с трудом сдерживали английское наступление на Иравади. Их положение на Тихом океане оставляло желать много лучшего. Из Европы поступали известия о том, что гитлеровская Германия доживает последние дни. Союзные войска приближаются к Берлину. Оси Рим — Берлин — Токио уже не существовало.
Плохое настроение было и у «диктатора» Бирмы, доктора Ба Mo. Утром он принял индийского хироманта. Хиромант долго колдовал над нежной рукой Ба Mo.
— Не убьют ли меня? — несколько раз спрашивал диктатор.
Индус не отвечал. Потом отпустил руку, вздохнул. Ба Mo почувствовал, как сердце остановилось на секунду и покатилось вниз, к животу.
— Ну!
— Нет, вы не умрете скоро, ваше превосходительство. Но судьба ваша плачевна. Я вижу по линиям вашей руки, что вам предстоит далекое и трудное путешествие, путешествие, связанное с унижениями. Ваши надежды не сбудутся. Начиная с этого года жизнь ваша пойдет вниз.
Индус неплохо разбирался в политике. Ба Mo вытер потную ладонь о таиландские лоунджи и знаком отпустил хироманта. На обеде он все время посматривал на японских офицеров. Генерал Кимура и его офицеры казались спокойными и уверенными в себе. Они по очереди произносили тосты и вежливо кланялись. Ему и Аун Сану. Ба Mo давно знал о Сопротивлении, знал уже и о Лиге. «Пускай, — думал он, — все-таки я останусь жив. Ведь я их не выдал».