— вспоминает очевидец. — Мы стояли в ожидании, считая, что битва может вот-вот начаться. Солдаты застыли в строю с ранцами за плечами и с ружьем «к ноге», у офицеров шинели были надеты в скатку через плечо. Вражеские разъезды были совсем близко от наших постов. Иногда они обменивались выстрелами из карабинов. Время от времени раздавался гром французских и русских пушек... которые словно задавали такт этой военной симфонии. Каждый бросал взгляд на своих соседей по строю, и в ожидании боя все внимательно всматривались в лица командиров... Я много видел боев и сражений в моей жизни, но никогда не видел, чтобы офицеры и солдаты находились в подобном состоянии... Все, конечно, хотели битвы, но все понимали, что она будет ужасна. Мы знали, что враг многочислен... У нас не было пути отступления, их было четверо на одного. Чего нам было ждать? Нужно было победить или умереть !»34
Эти великолепные по точности воспоминания (разумеется речь не идет о знании автором численного соотношения войск) вносят некоторые нюансы в распространенное утверждение о полной уверенности в счастливом исходе боя в рядах Великой Армии. Без сомнения, солдаты верили своему полководцу и были готовы сражаться насмерть, но они прекрасно понимали, что победа может быть куплена очень дорогой ценой. Тот же офицер вспоминал: «Мы собирались в кружок вокруг старых воинов, которые сражались с русскими в Италии и под Цюрихом. Мы словно хотели прочесть в их лицах, чего нам нужно бояться и на что надеяться»35.
Что касается императора, уверенный в своих силах, он тем не менее вел себя с редкой предусмотрительностью и осторожностью. Объехав позиции войск 30 ноября, он написал министру иностранных дел в Вену: «Господин Талейран, я желаю заключить мир немедленно. Я готов оставить Венецию Зальцбургскому электору, а Зальцбург — австрийцам... Я не вижу проблем в том, чтобы разделить короны Франции и Италии... но только после моей смерти... Я готов вернуть (австрийцам) всю артиллерию, склады и крепости. Я не наложу более никаких контрибуций и платежей, кроме тех, какие уже были наложены...»36
Что значит это письмо накануне сражения? Судя по всему, император не исключал, что союзники ограничатся только маневрированием и не будут его атаковать до тех пор, пока не получат подавляющего численного превосходства. Посылая подобное письмо Талейрану, он еще раз давал знак, что не хочет войны и готов заключить мир на самых приемлемых для австрийцев условиях. Текст письма показывает, что Наполеон все так же оставался в заблуждении насчет Александра I — в заблуждении, которое в конечном итоге будет стоить ему и короны, и Империи. «Я обменялся письмами с императором России. Я вынес из этого то, что он добрый и достойный человек, которым, однако, заправляют его приближенные, продавшиеся англичанам...» 37
В письме Талейрану император писал также, что завтра (1 декабря), скорее всего, будет битва. Как видно, Наполеон готовился к любому возможному варианту развития событий. Вечером 30 ноября он продиктовал свое знаменитое воззвание к войскам, которое, впрочем, было сообщено армии только на следующий день.
* «Песня выступления в поход» написана почти в то же время, что и «Марсельеза», когда волонтеры отправлялись на защиту революционной Франции. Эта песня была столь распространена в эпоху революции, что ее называли второй Марсельезой.
Наступивший погожий день 1 декабря 1805 г. не стал, опять-таки, днем великой битвы. Под ярким, не по-зимнему теплым солнцем союзники с каким-то тупым упорством стали снова маневрировать почти что не сходя с места. За весь день их главные силы прошли в лучшем случае 12 км, да и то, двигаясь не на неприятеля, а по дуге вокруг него. Что касается французских войск, то именно 1 декабря была завершена их концентрация. 1-й корпус Бернадотта расположился на позициях позади левого фланга, дивизия Фриана и драгуны Бурсье подошли к аббатству Райгерн, сам маршал Даву лично прибыл в главную квартиру.
Кавалерия, как и в предыдущий день, проводила непрерывные рекогносцировки и сталкивалась на аванпостах. Наполеон также не оставался без дела. Савари рассказывает: «Император провел весь день на коне. Он инспектировал свою армию полк за полком. Он говорил с солдатами, он посетил все артиллерийские парки, побывал во всех батареях, дал инструкции всем офицерам и канонирам. Он лично побывал во всех госпиталях и позаботился о том, как будут транспортироваться раненые... Можно написать целый том о том, что он сделал за эти 24 часа» 38.
Французские войска, заблаговременно занявшие позиции, имели время основательно подготовиться к битве. Офицер из дивизии Сюше вспоминал: «Наши саперы и даже наши солдаты занимались тем, что ровняли поле, засыпали канавы и ямы, убирали ненужные нам стены и делали небольшие мосты через ручьи, чтобы наша артиллерия могла двигаться свободно справа и слева от дороги»39.
Все силы Великой Армии были собраны в кулак, солдаты с восторгом и доверием встречали Наполеона, и поэтому он был в прекрасном настроении. «Я редко видел императора в таком прекрасном расположении духа, — вспоминает офицер его свиты, — как в течение всего этого дня. Раза два я видел, как он весело потирает руки, словно говоря себе: «Они в наших руках!» Это доверие разделяла и вся армия... Ничто не могло его поколебать. Это прекрасный день накануне сражения, когда солдаты верят в своего полководца»40.
Примерно в 15 часов император вернулся на свой бивак, но едва только он передохнул немного, как ему сообщили, что на Праценском плато видны движения неприятеля. Наполеон тотчас же сел на коня и поднялся на холм Зуран, который и поныне возвышается неподалеку от бывшего Брюннского шоссе. Холм очень своеобразен. Краеведы утверждают, что это татарский курган XIII века. Так или иначе, Зуран высоко поднимается над полем (287 м над уровнем моря, около 80 м над уровнем равнины), и с него открывается великолепный вид почти на все пространство будущего сражения. Отсюда «с подзорной трубой в руках он направил свои взгляды на Праценское плато, — рассказывает Сегюр. — Там было видно большое движение русских войск. Можно было различить за первыми линиями неприятельские колонны, которые шли, выдвигая вперед свой левый фланг, к Ауэзду и озерам. При этом виде, затрепетав от радости... он воскликнул: «Это позорное движение! Они сами идут в ловушку! До завтрашнего вечера эта армия будет разгромлена!»41
Впрочем, последние слова из мемуаров Сегюра приведены лишь для того, чтобы показать привычный взгляд на битву под Аустерлицем, и то, как позднейшая легенда трансформировала события в умах свидетелей.
Для того чтобы это понять, необходимо на время прервать нить хронологического повествования и обратиться к особенностям местности, где развернется битва, и, разумеется, к планам противоборствующих сторон, прежде всего к знаменитому плану Наполеона.
Поле Аустерлицкой битвы представляет собой равнину, ограниченную с севера отрогами гор, с юга рекой Литтавой и прудами Мениц и Зачан (см. схему). С севера на юг проходит ручей Гольдбах. С востока поле сражения ограничено Раусницким ручьем, впадающим в реку Литтаву. Шоссе Брюнн — Ольмюц, по которому наступали союзники, проходит по северной стороне равнины, почти касаясь отрогов гор. В нескольких километрах западнее Гольдбаха, пройдя через Брюнн, оно изменяет на 90 градусов свое направление, повернув в сторону Вены. В центре этого обширного поля находится большая группа высот — Праценское плато, с двумя возвышающимися холмами: Працберг (324 м над уровнем моря) и Стары-Винохрады (298 м), в седловине между холмами лежит деревня Працен. Плато простирается приблизительно на 5—6 км в длину и на столько же в ширину, господствуя над всем полем битвы. В месте пересечения Брюннского шоссе и ручья Гольдбах с севера от дороги возвышается холм Сантон. Ручей Гольдбах затрудняет переход крупных масс войск с артиллерией. Его удобно форсировать только в деревнях Тельниц, Сокольниц, Пунтовиц и Гиршковиц, где имеются дороги и мосты. Важно также отметить, что местность, где развернется битва, довольно открытая. За исключением отдельных участков: ручья Гольдбах, реки Литтавы, южного склона Праценского плато и нескольких виноградников, поле сражения ровное. Везде без труда могла действовать пехота и почти что везде — кавалерия.
Достаточно одного взгляда на поле будущей битвы, чтобы понять, что Праценские высоты имеют очень важное значение как для наступающего, так и для обороняющегося. Господствуя над местностью, они являются ключом позиции. Как утверждает ряд источников, соратники Наполеона предлагали ему занять плато и дать оборонительный бой, опираясь на выгодную позицию. Однако император оставил Праценские высоты свободными. «Если бы я захотел помешать неприятелю пройти, я расположился бы здесь, — якобы заявил Наполеон, — но тогда произошла бы обычная битва, если же я, наоборот, отодвину свое правое крыло ближе к Брюнну, а они покинут эти высоты, они погибли безвозвратно »42.
Действительно, подобная фраза встречается практически во всех записках тех, кто был рядом с императором в эти дни, и, без сомнения, в этой или примерно подобной форме она была сказана, возможно, не один раз. Ясно также, что если бы французы заняли Праценское плато, произошло бы простое фронтальное столкновение, так как мимо Праценских высот пройти невозможно, а для их обхода союзникам заведомо пришлось бы оставить свою операционную линию. По всей видимости, им пришлось бы атаковать в лоб. В таком случае император мог рассчитывать отразить их наступление, но не более. Ему же нужна была сокрушительная победа. Он надеялся заставить их сделать грубую ошибку в организации наступления и нанести сокрушительный контрудар. Об этом уже упоминалось в начале этой главы.
Почти все историки единодушно утверждают следующее: император рассчитывал, что союзники, очистив Праценские высоты для обхода французской армии с юга (на что Наполеон провоцировал их ослаблением своего правого крыла), должны были оголить свой центр, куда французский полководец и планировал нанести главный удар. Затем, обрушившись на массы войск левого фланга неприятеля, которые будут удержаны с фронта дивизиями Леграна и Фриана на линии ручья Гольдбах, прижать их к прудам и уничтожить если не полностью, то хотя бы частично. Примерно так на деле все и случилось. Но думал ли Наполеон об этом до боя, является ли все происшедшее осуществлением гениального предвидения?