План союзников
В общем, ничего особо замысловатого в этом плане не было. Однако форма диспозиции была такова, что могло показаться, что ее намеренно пытались запутать. Действительно, она настолько пестрела географическими названиями, что, по меткому замечанию генерала Ермолова, «более похожа была на топографическое описание Брюннского округа, нежели на начертание порядка, приуготовляющего целую армию к бою»57. Стоит принять во внимание, что диспозиция была написана по-немецки, и Вейротер читал ее также на немецком языке. Если русские генералы в подавляющем большинстве владели французским в совершенстве, то немецкий большинство из них знало плохо либо не знало вообще. Это также никак не способствовало пониманию этого длинного и замысловато написанного документа.
Согласно диспозиции получалось, что две трети армии были направлены по длинной дуге в обход, центр совершенно оголялся, а слабый правый фланг оказывался лицом к лицу с главными силами французов. Все это так напоминает «мудрейший» маневр Шмидта под Кремсом. Но там против 30 тыс. с лишним русских было только 6 тыс. неприятельских солдат, и поэтому, несмотря на грубую ошибку, несмотря на то что в бой была введена только треть наличных сил, сражение было выиграно. Здесь же численное превосходство было минимальным, а французской армией командовал сам Наполеон.
И все-таки самое главное не в этом. Диспозиция Вейротера была типичным продуктом схоластического, совершенно оторванного от реальности ума. Она не учитывала ни особенности русских и французских войск, не принимала во внимание никакие моральные элементы, а лишь перечисляла ручьи, деревни и дороги. Вейротер не позаботился даже использовать превосходство союзников в кавалерии, чтобы прорвать завесу французских постов и выяснить, где же действительно находилась их армия. Стоя буквально уткнувшись в неприятеля носом, союзники полагали, что он стоит позади Шлапаница и Беловица, т.е. на 3 км дальше, чем противник действительно располагался. Известный немецкий военный теоретик Бюлов так блистательно охарактеризовал этот план: «Союзники приняли план сражения против армии, которой не видели, предполагая ее на позиции, которой она не занимала, и сверх того рассчитывали на то, что французы останутся настолько же неподвижны, как пограничные столбы»58.
Если верить мемуарам Ланжерона, который выставил себя в них тем человеком, который понял порочность этого плана, он был единственным генералом, задавшим австрийцу неприятный вопрос: «Когда Вейротер кончил разглагольствовать, то один только я просил слова. Я сказал: «Ваше превосходительство, все это очень хорошо, но если неприятель откроет наше движение и атакует нас близ Працена, то что мы будем делать? Этот случай не предвиден». Он лишь ответил: «Вы знаете дерзость Бонапарта; если бы он мог нас атаковать, он сделал бы это сегодня». «Значит, вы не считаете его сильным?» — «Много, если он имеет 40 000 человек». — «В таком случае он идет к погибели, ожидая атаки с нашей стороны»...59
Так это было или нет, сказать невозможно. Мемуары Ланжерона — это практически единственный документ, в котором рассказывается о том, как проходил военный совет. Кстати, Л.Н. Толстой в своем великом романе «Война и мир» сделал необычайно яркое описание заседания совета почти строго следуя рассказу Ланжерона. Что совершенно очевидно, Кутузов промолчал. Несмотря на свои несомненные военные дарования, он не осмелился поднять голос против всей этой галиматьи. Увы, Михаил Илларионович был царедворцем. Очевидно, понимая, в какую пропасть ведет союзную армию подобное руководство, он не взял на себя ответственности перечить царю и его окружению. Все, на что он мог решиться, — это попытаться через гофмаршала графа Н.А. Толстого робко посоветовать Александру отказаться от его намерения дать сражение неприятелю таким образом. Но Толстой, в не меньшей степени ловкий и осторожный придворный, только замахал руками: «Je ne meme le que de sauces et des rotis. La guerre est votre affaire: faites-la!60»*.
* О, нет! Я занимаюсь только соусом и жарким. Война — это ваше дело, так что вы ей и занимайтесь.
Что касается большинства русских генералов, то они даже не успели разобраться в вейротеровской ахинее. «Генерал-адъютант Уваров позван был в главную квартиру, откуда возвратился в скором времени, — вспоминал генерал Ермолов. — Немедля за ним прислан офицер с диспозициею на нескольких листах, наполненною трудными названиями селений, озер, рек, долин и возвышений и так запутанною, что ни помнить, ни понимать не было никакой возможности. Списать не было позволено, ибо надобно было успеть прочитать многим из начальников и весьма мало было экземпляров. Я признаюсь, что, выслушав оную, столько же мало получил о ней понятия, как бы и совсем не подозревал о ее существовании; одно то ясно было, что назавтра атакуем мы неприятеля»61.
За эту фразу английский историк Кристофер Даффи назвал Ермолова «ксенофобом». Конечно, русский генерал немного преувеличивал, говоря о том, что он совсем не мог разобраться в диспозиции. Однако было бы интересно взглянуть на реакцию какого-нибудь английского офицера, получившего в последний момент перед битвой длинный текст рекомендаций к действиям на иностранном языке, например, русском! Думается, что это была бы широкая палитра труднопереводимых эмоциональных слов.
В тот момент, когда русские и австрийские генералы проводили совещание, с передовых цепей пришло известие о том, что в лагере неприятеля видно огромное количество огней и какое- то непонятное движение. Из багрового зарева, которое загадочно появилось во тьме, раздавался таинственный гул. Князь Долгорукий приехал на аванпосты, пытаясь понять, что происходит. Офицеры строили разные предположения. Кто-то сказал, что неприятель нарочно увеличил огни, чтобы скрыть свое отступление. Тогда Долгорукий отдал распоряжение полковнику Орурку внимательно наблюдать за происходящим и сообщить, по какой дороге начнут французы свое отступление и бегство...
Впрочем, уже заполночь яркие огни потухли, поле будущей битвы погрузилось в тишину. Передовые посты с обеих сторон остались на своих местах...
Заснул и французский император. Однако его сон продолжался недолго. Примерно в 3 часа ночи он был разбужен генерал-адъютантом Савари, сообщившим, что значительные силы неприятеля попытались захватить деревню Тельниц, однако эта попытка была отражена французской пехотой. Наполеон тотчас же был в седле. Он распорядился немедленно послать за маршалом Суль-том, и с небольшим эскортом поскакал в глубокой темноте к своему левому крылу. «Луна в этот момент зашла, — рассказывает официальная реляция. — Стало холодно. На смену веселому шуму и празднику пришла гробовая тишина. Все спали. Император доехал до деревни Гиршковиц. Здесь, на главной улице деревни стоял наготове в качестве основного караула драгунский полк. Он (Наполеон) узнал из рапортов часовых, что ... до двух часов утра было слышно движение войск, направлявшихся на Тельниц и Сокольниц. Действительно, бивачные огни (союзников) распространились в эту сторону»62.
Очевидно, в этот момент к Наполеону присоединился маршал Сульт с несколькими офицерами. Адъютант маршала Сен-Шаман вспоминал: «Император сам опросил командиров передовых постов. Все они сходились на том, что вражеская армия выдвигает свое левое крыло, чтобы нанести удар по нашему правому крылу. Действительно, до нас доносились звуки движения артиллерийских обозов. Слышно было, что лошади идут в эту сторону. «Вам придется подраться, маршал Сульт», — сказал император, поворачиваясь к нему. «Сир, я очень рад», — ответил маршал, почтительно приветствуя Его Величество»63. Сегюр сообщает, что Наполеон не удовлетворился этими сведениями и продолжил свою ночную рекогносцировку вплоть до Праценского плато, где он наткнулся на пост казаков. «Они (казаки) бросились внезапно на него и, вне всякого сомнения, убили бы или взяли его в плен, если бы не отвага и преданность конных егерей эскорта и не скорость, с которой император и его свита доскакали до наших биваков»64.
Наполеон не был молодым поручиком, который мог развлекаться от нечего делать игрой со смертью. Если он проводил подобную рискованную рекогносцировку, то только потому, что сведения, полученные ночью, имели кардинальное значение для его плана действий. Действительно, судя по всему, только после этой рекогносцировки Наполеон принял окончательное решение. Полковник Пуатевен записал в своем дневнике: «Движения, которые осуществлял неприятель напротив нашего правого крыла, заставили изменить диспозицию. Я думаю, что это было сделано в тот момент, когда маршал Сульт ночью увиделся с императором»65. Официальная реляция еще более категорична в этом отношении: «Отказавшись от косого боевого порядка, который он (Наполеон) принял изначально... он решил вогнать словно клин в центр неприятельских линий, разрезать надвое вражескую армию и затем сбросить в пруды тех, кто обходил его слева. У них не было бы пути отступления, так как мы должны были держать деревни (Телъниц, Соколъниц)»66.
Если верить этой версии, в это время Наполеоном был принят классический план — тот, о котором постоянно говорят историки. Действительно, бригаде Мерля из дивизии Леграна было приказано защищать Тельниц и Соколь-ниц, а Фриану вместо того чтобы идти на Турасский лес, отныне предписывалось двигаться на помощь Мерлю. Иными словами, линия Гольдбаха отныне должна была удерживаться французской армией. Сохранился также письменный приказ, который Сульт направил ночью Сент-Илеру. Согласно этому приказу дивизия Сент-Илера вместо того чтобы двигаться позади Вандамма и форсировать ручей в деревне Гиршковиц, смещалась несколько южнее и должна была перейти его в деревне Пунтовиц. Наконец, первый корпус Бернадотта должен был следовать не вдоль по Брюннскому шоссе, а двигаться на Гиршковиц вслед за дивизией Вандамма.