* Ну, князь, Генуя и Лукка — поместья фамилии Бонапарте. Нет, я вам вперед говорю, если вы мне не скажете, что у нас война, если вы еще позволите себе защищать все гадости, все ужасы этого Антихриста (право, я верю, что он Антихрист), — я вас больше не знаю, вы уж не друг мой, вы уж не мой верный раб, как вы говорите.
Без сомнения, роман — это не историческое произведение и тем более не источник. Однако нужно заметить, что во всем знаменитом произведении Толстого нет лучших, с точки зрения исторической, строк, чем те, которые посвящены описанию русского общества в самый канун войны 1805 г. Великий романист провел огромную работу с источниками и очень точно охарактеризовал суждения, которые высказывались в различных слоях русского дворянства перед войной третьей коалиции. С одной стороны — часть петербургской знати, приближенной ко двору, которая, подобно Анне Павловне, высказывает казенный восторг по поводу действий Александра, энтузиазм молодых офицеров (Николай Ростов), жаждущих славы и подвигов, с другой — прохладное отношение значительных слоев дворянства и даже самый едкий скепсис. «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», — заявляет на балу у Ростовых двоюродный брат графини «старый холостяк Шиншин». Наконец, Пьер Безухов выражает мнение самой образованной части русской дворянской молодежи. В беседе со своим другом Андреем Болконским он говорит: «Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире... это нехорошо».
Действительно, в русском обществе не было единого мнения по поводу предстоящей борьбы. Александра поддерживали англофилы и часть правительственных кругов. Воинственную позицию заняли ответственные дипломатические представители страны за границей: СР. Воронцов в Лондоне, А.К. Разумовский в Вене, Д.П. Татищев в Неаполе, А.Я. Италийский в Константинополе. Однако даже среди высшего общества были и ярые противники вступления России в войну. К ним относились министр коммерции граф Н.П. Румянцев, министр просвещения граф П.В. Завадовский, министр юстиции князь П.В. Лопухин, министр финансов А.И. Васильев, член Непременного совета князь А.Б. Куракин, обер-гофмейстер граф Толстой, граф Ф.В. Ростопчин и многие другие. Каждый из них выдвигал свои резоны, согласно которым он считал, что России незачем ввязываться в европейскую драку. Так, А.И. Васильев говорил о плохом состоянии русских финансов, П.В. Завадовский отмечал, что война будет сопряжена с огромными расходами, а Ростопчин вообще категорически заявлял: «...Россия опять сделается орудием грабительской английской политики, подвергая себя войне бесполезной»32.
С другой стороны, значительная часть дворянства поддерживала царя, не спрашивая, почему и зачем он начинает войну. В своем дневнике молодой чиновник Степан Петрович Жихарев записал: «Государь, вероятно, знает и без того, что мнение Москвы состоит единственно в том, чтоб не иметь никакого мнения, а делать только угодное государю, в полной к нему доверенности»33. Молодые офицеры, как им и положено, храбрились. Вообще следует отметить, что в ту эпоху армия смотрела на войну совершенно иначе, чем в XX или XXI веке. Относительно небольшие, по меркам современности, технические средства уничтожения той эпохи, эффектные мундиры, торжественная красота генеральных сражений с их развевающимися знаменами и военной музыкой и, наконец, возможность отличиться в бою, получить высокий социальный престиж приводили к тому, что для профессионалов война была, скорее, событием желанным, а не пугающим. Особенно это чувствовалось в тех армиях, которые привыкли побеждать. Русская армия, овеянная победами Суворова, не сомневалась в успехе. «Трудно представить, какой дух одушевлял тогда всех нас, русских воинов, и какая странная и смешная самонадеянность была спутницей такого благородного чувства. Нам казалось, что мы идем прямо в Париж»34, — вспоминал гвардейский офицер И.С. Жаркевич.
При этом какого-то серьезного антифранцузского чувства никто из этих отважных молодых людей не испытывал, впрочем, как и подавляющее большинство дворянства. Уже упомянутый Жихарев написал 3 (15) декабря 1805 г. в своем дневнике: «А между тем, пока мы деремся с заграничными французами, здешние французы ломают разные комедии и потешают Москву как ни в чем не бывало. Никогда французский театр не видал у себя столько посетителей, сколько съехалось в сегодняшний бенефис мадам Сериньп и мсье Роз. Правда, что театр невелик, но зато был набит битком; давали трехактную комедию «Les Conjectures ou le Faiseur des Nouvelles»»35.
Наконец, наиболее образованные слои дворянства, подобно Пьеру Безухову, смотрели на войну с непониманием. Уже упоминавшийся выдающийся русский историк и публицист Н.М. Карамзин написал тогда слова, которые Толстой, немного переработав, и вложил в уста своего героя: «Россия привела в движение все силы свои, чтобы помогать Англии и Вене, т.е. служить им орудием в их злобе на Францию без всякой особенной для себя выгоды... Что будет далее — известно богу, но людям известны соделанные нами политические ошибки, но люди говорят: для чего граф Морков сердил Бонапарте в Париже? Для чего мы легкомысленно войною навлекли отдаленные тучи на Россию?»36
Все приведенные выше цитаты (за исключением разве что Жаркевича) являются редкими свидетельствами непосредственно той эпохи, которые с трудом можно различить среди наслоений поздних мемуаров, где авторы не делают уже различия между тем, что говорили в 1805, 1807 или в 1812 г. Приведенные свидетельства полностью
подтверждаются донесениями французских агентов из Петербурга и Москвы, датируемыми летом 1805 г.
Вот что можно прочитать в одном из этих рапортов: «Все те, кто занимаются политикой или считают себя политиками, ищут мотивы, которые могли заставить императора Александра начать войну против Франции. Те, кто не принадлежат правительству, не могут найти ни одного и честно признаются, что усилия англичан, направленные на создание новой коалиции, заставят, очевидно, сделать новую глупость Санкт- Петербургский кабинет. Спрашивают себя, как можно было так быстро забыть Голландию и Италию (имеется в виду поведение англичан по отношению к русским войскам во время голландской экспедиции и австрийцев во время Итальянского похода 1799 г.)?.. Говорят, что Петербургскому кабинету столь же мало подходит заниматься делами Италии, как в Париже спрашивать о том, что делается на границах Персии и Грузии... Жители Москвы сожалеют о выступлении в поход московского гарнизона. Они не разделяют ослепления офицеров, считающих, что они идут прямо во Францию»37.
Другое донесение говорит следующее: «В Москве открыто порицают войну, потому что не видят никакой причины для нее... В августе 1805 г. сюда приехали фельдмаршал Салтыков, гн. Трощинский и министр финансов Васильев — все члены Совета. Эти господа уехали из Петербурга под предлогом состояния здоровья или семейных дел, но говорят, что это из-за того, что они открыто выразились по поводу ненужности войны. С того момента как стало ясно, что война начнется, в Москве не скрывают недовольства: кто-то из патриотизма, а кто-то потому, что это помешает ему совершить путешествие в Париж... Париж для них первый город мира. Те, кто оттуда вернулись, дали желание другим совершить в свою очередь подобную поездку»38.
В общем, можно с уверенностью сказать, что подобно тому, как это было в 1801 и в 1802 г., ничто не заставляло царя очертя голову броситься в водоворот кровопролитной войны — ни геополитические интересы, ни общественное мнение страны. Более того, ясно, что хотя результирующий вектор общественного мнения дворянских кругов этого периода определить сложно, но он все же, скорее, склонялся в сторону сохранения мира и проведения Россией независимой не только от Франции, но и от Англии внешней политики. Поэтому война 1805 г. была развязана исключительно по причине желания и комплексов, обуревавших одного человека — императора России Александра I.
В тот момент, когда тучи военной грозы уже собрались над континентом, Наполеон, еще не знавший, сколь далеко зашло создание третьей коалиции, заканчивал последние приготовления к проведению своей гигантской десантной операции. 3 августа 1805 г. он снова прибыл в Булонский лагерь, где была полностью собрана армия, нетерпеливо ожидавшая заветного часа.
К этому моменту все силы гребной флотилии и сухопутной армии были доведены до желаемой императором численности и находились в полной боевой готовности. К августу 1805 г. общее количество войск, собранных на побережье Ла-Манша, было доведено до 161 215 человек. Для их транспортировки было собрано 2 193 боевых и транспортных судна. Войска были распределены по десантным судам следующим образом:
| 1 339 десантных (парусно-гребных) | 130 638 человек | 2 219 лошадей | |
|---|---|---|---|
| 954 транспортных (простых) судна | 30 577 человек | 6 480 лошадей | |
| ВСЕГО | 2 193 судна | 161 215 человек | 9 059 лошадей |
Из этого количества примерно 130 тыс. человек находились непосредственно в Булонском лагере, протянувшемся на 50 км по фронту Монтрей — Этапль— Булонь— Амблетез—Кале. В глубину лагерь был эшелонирован на расстояние до 40 км. Остальные находились в Бретани (около 10 тыс. человек под командованием маршала Ожеро) и в Голландии (20 тыс. человек под командованием генерала Мармона). Войска Булонского лагеря должны были форсировать Ла-Манш на десантных гребных судах, а войска из Бретани и Голландии — совершить переход морем на транспортных судах и больших боевых кораблях.
Гигантские работы были проведены на всем фронте лагеря. Для того чтобы английская эскадра, постоянно крейсировавшая перед Булонью, не могла нанести ущерба гребным судам, для них были сооружены специальные бухты. Вдоль по побережью были выстроены мощные форты, ощетинившиеся тяжелыми пушками. Французские инженеры придумали даже так называемые подводные батареи. Эти батареи сооружались так далеко вынесенными в море, что прилив покрывал их полностью водой, но когда вода уходила, артиллеристы возвращались на свои места и открывали огонь по врагу, если он приближался к берегу. Были устроены батареи тяжелых 24-фунтовых и 36-фунтовых орудий, ориентированных под углом, близким к 45°. При таком возвышении они стреляли на расстояние 4,5 километра,