Леонид был поставлен Иоанном Васильевичем взамен убиенного Пимена — как ещё одна кара ненавистному городу. И бывший архимандрит кремлёвского Пудового монастыря старался как мог. Новгород и пятины стоном стонали от притеснений нового архипастыря — поведанные Ртищевым беды софийских дьяков не шли в сравнение с тем, что творили с мирянами по приказу владыки. Стонали, но терпели. Славу Расправа заслужила жутковатую…
— Тягловые людишки вконец обнищали, — продолжал обличать Ртищев, — многие с сумой пошли, кто остался — Юрьева дня ждёт, как Второго пришествия… Но ему, кровопивцу, неймётся — все недоимки за старые годы велел собрать в одно лето. А потом с кого брать будем? Когда народец по зиме повымрет да поразбежится?
Помолчал, приложился к баклаге, продолжил:
— Или вот ежели холопы боярские али дворянские тягот не снесли, за кистени взялись да в лес подались — так они по Разбойному Приказу числятся. А ежели владычные али монастырские — так по Расправе. Ртищев, дескать, недоглядел…
— Даже теляте, допрежь как под нож пустить, на лугу травки пощипать дают, — подтвердил Осётр. — И овце остриженной завсегда время надобно, чтобы новую шерсть отрастить…
И тут же Суббота перевёл разговор в практическую плоскость:
— Может, владыка-то того… преставится во сне Божьей волею? А потом холопов его теремных в пытошную — сами же и сознаются, как подушкой спящего удавили. Али кары небесной стесняешься? Малюта, вон, самого митрополита этак же приголубил — и ни грома ему с небесей, ни молнии…
Ртищев вздохнул с нешуточным сожалением.
— Времена другие были, Субботушка… Наши времена. Ныне же с холопов владычных не мы — земцы спрос держать будут. А затем и я на лавку эту лягу…
Он похлопал ладонью по предмету меблировки, служившему им сиденьем, — бурое от въевшейся крови дерево, сыромятные привязные ремни, наружные края досок неровные, волнистые, изъязвлённые сотнями и тысячами ударов кнута…
Помолчали.
Затем Ртищев спросил:
— Тебя-то по какому делу государь прислал? Ужели мы измену в Новограде просмотрели?
Осётр покачал головой:
— Жениться вдругорядь государь надумал… Смотрины на два месяца затянулись, во всех видах суженую приглядывал… Да и мы не в накладе остались — кои девы царю не показались, слугам верным жаловал. Не везти ж обратно?
И Осётр молодецки подкрутил длинный ус — носил он их на польский манер, оставляя подбородок бритым, кромешникам такое позволялось…
— Из чьих царицка новая будет? — спросил Ртищев без всякого почтения.
— Худородная, из Собакиных.
— Тьфу! — кратко прокомментировал Гаврила. — А с наших-то палестин что потребовалось? Гол и нищ Господин Великий Новгород, жирок токма у медведей в лесу остался да у Леонида, борова ненасытного…
— Медведи и нужны. Плясовые да со скоморохами. На Москве своих-то и не осталось — какие сдохли, каких государь в потешных боях извёл. Ватаги две-три нужны для пира свадебного, а с Белой Руси не выписать, сам ведаешь — который год с Литвой замириться не можем… Пособишь?
— Людей в помощь дам. Да только и у нас медвежьих вожатых не осталось — народец всех кошек с голодухи сожрал, где уж зверя этакого пропитать… Подале езжай, в Тотьму или Вагу — их государь из-под Леонида под вологодского епископа переверстал, хоть как-то людишки там дышат… Может, и найдёшь кого.
На том и порешили. Через два дня Суббота Осётр двинулся во главе отряда кромешников дальше на север…
Про второе своё задание Осётр так и не сказал старинному приятелю. Про заказ, полученный от придворного лекаря, немца Бомелея. Тому для знахарских дел тоже потребовалась пара живых медведей, да не каких-либо — непременно сморгонских.
Поди сыщи таких ныне…
А ещё просил Бомелей привезти старух-ведуний, которые, был отчего-то уверен знахарь, непременно при тех медведях окажутся… Хорошие деньги сулил немчура. Причём, странное дело, ни имён, ни где искать тех ведуний, не знал. А вот внешность описал в подробностях, будто сам где-то видывал… Загадка.
И попахивало явственно от той загадки запашком горелой людской плоти, прямо как от сруба-кострища… Суббота знал, что Расправа давно точит зубы на доктора Бомелея. Соратники Гаврилы иначе как «волхвом Елисеем» и не зовут немца. А волхвам на Святой Руси одна дорога — на костёр.
Осётр и сам был не против такого исхода — нечего заниматься рядом с государем волхованием да чернокнижием непонятным, добром не кончится… Но пусть сначала немчура расплатится.
Потому и не сказал ничего Гавриле Тем более что ходили по Москве и Александровской Слободе [8] слухи, что между приезжим немцем и Леонидом согласие самое сердечное. А Ртищев любому поводу рад будет, лишь бы до шеи архиепископской добраться..
Осётр уехал и пропал. Обещал вернуться через неделю, много через две — месяц уж на исходе, а он словно в воду канул.
Ртищев недоумевал: с огнём играет дружок, этак-то волю государеву исполняючи… Ладно, хоть пришла со Слободы весть, что свадьба откладывается — невеста занедужила. Гаврила от надёжных людей знал и подробности: ровнёхонько в тот день, как объявил царь свой выбор, его избранница Марфа Собакина — молодая, крепкая девка, кровь с молоком — начала сохнуть; не обошлось без сглаза или порчи, дело ясное, и Святая Расправа начала уже розыск…
Но Осётр, незнамо чем занимавшийся в глухих северных лесах, то известие получить никак не мог. И на что надеялся — непонятно.
Гаврила, дабы пособить старому приятелю, если дело у того не заладилось, даже выпросил двух медведей у юрьевского архимандрита Феоктиста — правда диких, лесных, трюкам никаким не обученных. Но хоть что-то — псами можно затравить для потехи или на гостей напустить негаданно в разгар свадебного пира, любит государь такие шутки…
К концу четвёртой недели в Новгород прибыл целый обоз — несколько десятков саней да верховая охрана. Привезли не только медведей с вожатыми — и песельников, и дудошников, и скоморохов, и гудошников… Не приехал лишь Осётр и семеро ближних его кромешников, сопровождавших Субботу из Александровской Слободы.
Ртищев изумился ещё больше: выполнить задание и не спешить за наградой? Не похоже, совсем не похоже на Субботушку… Изумился, но проследил, чтобы груз отправился в сторону Москвы без задержки.
Через шесть дней явился и Суббота Осётр, а с ним опять несколько крытых гружёных возов: ещё одна ватага медвежьих вожатых да полтора десятка где-то схваченных старух-ведуний… Пленницы удивили Ртищева — огромные ростом, необъятные телесами, словно и не было в окрестных землях мора и голода. Зато Осётр исхудал, лицо, посечённое холодным зимним ветром, покраснело, шелушилось… А глаза… Первым делом подумал Ртищев, что на подъезде хорошенько приложился дружок к фляге, от мороза спасаючись, но винным зельем от Осетра не пахло.
«С чего ж так черти-то в очах расплясались?» — удивился Гаврила, крикнув младшим служкам, чтоб растопляли побыстрей баньку.
А Осётр продолжал удивлять.
— Леонид, говоришь, жизни не даёт? Земцы вконец заели? — сказал, кривя губы в нехорошей усмешке. — Пособлю, дело недолгое… Завтра с утра и займусь.
С земцами — государевыми чиновниками, управлявшими не вошедшей в опричнину частью Великого Новгорода, — Осётр разобрался на редкость просто.
Заявился на Софийскую сторону в компании своих кромешников и медвежьих вожатых, вышиб двери земской избы [9] — и запустил внутрь зверей. Главный земской дьяк Бартенев попытался было увещевать, грозить карами государевыми — был заперт в подклете с одним из медведей. Дьяка на его подворье унесли изодранного когтями, чуть живого… Перепуганные писцы и подьячие затворились наверху, в сытнице. Осётр и там велел вышибить двери. Спасаясь от когтей и клыков, земцы прыгали в окна, расшибались, ломали ноги…
Осётр — как в лучшие опричные времена, на коне, в чёрной рясе, со свежеотрубленной собачьей головой у седла, — кричал им:
— На верных слуг государевых доносить вздумали, бляжьи дети?! Гуляй, робята, что у выблядков в закромах найдёте — всё ваше!
Затем вошедшая во вкус компания двинулась по приказным избам, где история повторилась. Молва шла впереди Осетра — и в большинстве изб чиновники поспешно разбежались по домам, даже не заперев присутствий. Новгород остался без земской администрации.
Завершился погром грандиозной пьянкой. Выпивший Осётр хвалился, что назавтра тем же манером разберётся и с владыкой Леонидом…
Но архипастырь не стал дожидаться, чем обернётся пьяная похвальба опричника, — той же ночью возок Леонида, запряжённый лучшей в Новгороде четверней, куда-то укатил — не то в Москву, не то в Слободу.
Суббота обещанное исполнил, но резвились похмельные кромешники на архиепископском подворье уже без давешнего куражу…
А город замер в тревожном ожидании. Чем всё обернётся? Любому, хоть он трижды опричник, не уйти за этакие дела от дыбы и плахи.
Осётр, надо думать, тоже всё понимал — и засобирался к царю, рассчитывая верхами опередить Леонида.
На прощание сказал Ртищеву:
— Ну вот, Гаврилушка, правь в своё разумение. И духа Леонидова тут не будет, поверь. И до волхва Елисея доберусь, на дыбу вздёрну, хватит чернокнижием царя морочить… Кого на Новограде наместником видеть хочешь?
Ртищев недоумённо молчал. Субботе от пытошной бы отвертеться, а он наместников назначать собрался… Осётр продолжал, не смущаясь:
— А что, если наследника посадить? Ивана? Люб ты царскому сыну, всем ведомо…
Гаврила ухмыльнулся. Ещё бы не люб, когда лежали у него в укромном месте два перехваченных письма наследника к Хоткевичу — Иван Иванович втайне от отца, стремящегося усадить на опустевший польский престол младшего сына Феодора, предлагал польским магнатам свою кандидатуру, обещая уступить немалые земли…