— Точно, пусть Иван сидит, — постановил Осётр. — Дело делать тебе не помешает. А ты за главным следи: чтобы до старух-ведуний, что я в башне Детинца запер, никто чужой не добрался. Без них моя голова тут же полетит да и твоя на плечах не задержится…
Как говорил Осётр, так и вышло… Никаких кар за самоуправство царь на него не обрушил. Наоборот, гулял Суббота в Слободе на государевой свадьбе, заведовал на брачном пиру столовой рухлядью да застольными потехами.
Не то сглаженная, не то порченая царица на свете не зажилась — и, по дошедшим до Новгорода слухам, кандидаток на роль очередной государыни подбирал именно Осётр, чьи дела неожиданно и круто пошли в гору…
Леонид и в самом деле не вернулся — сидел тише мыши на своём московском подворье, а тем временем сразу в трёх Приказах неспешно разворачивалось следствие сразу по трём его делам…
А наместником действительно стал царевич Иван — бывал в Новгороде наездами, не мешая Гавриле править по собственному разумению. Земские чиновники ни одной сколько-то важной бумаги подписать без одобрения Ртищева не решались…
Лишь предсказывая скорую смерть «волхва Елисея», сиречь доктора Бомелея, Осётр поспешил. Или передумал… Алхимик и чернокнижник вошёл в ещё большую силу, но дружбу водил теперь с Осетром (к опальному Леониду, понятное дело, носа не казал).
А Гаврила нежданно-негаданно получил от государя жалованную грамоту на три тысячи десятин в Шелонской пятине — с деревеньками, с людишками, по соседству с поместьем самого Скуратова. Богатым помещиком стал…
Казалось, чего ещё желать? Живи спокойно, коли уж старый дружок в «царёвы ласкатели» выбился… Лови по глухим лесным урочищам волхвов и ведунов, выпытывай у чухны, где последние колдуны их скрываются, а про главного волхва и колдуна, что при царских палатах окопался, позабудь. Не твоё дело… Не получалось.
Не получалось у Ртищева жить богато и спокойно. От лукавого искушение сие — и Осётр не выдержал, поддался. Что за тайны открыли ему старухи-ведуньи? Не раз жалел Гаврила, что не попытался добраться до них в Детинце. Хоть и несли там стражу кромешники, лишь Субботиных приказов слушавшие, и никого к подземельям башни не подпускали, а всё-таки надо было попробовать, Теперь поздно. Едва Осётр в силу вошёл, забрал колдуний из Новгорода — и, как с трудом вызнал Ртищев, попали они отнюдь не в застенок Святой Расправы, но прямиком к Бомелею…
К лету Гаврила Ртищев не выдержал. Отправился в Троицу, долго беседовал со старцем Иннокентием — сей великий знаток всякоразной нечисти и бесовщины состоял при Святой Расправе кем-то вроде доброхотного советника; затем съездил в Слободу — самочинно, без царского вызова, — рассказал всё Богдану Вельскому и Малюте Скуратову.
Первые люди Расправы долго колебались: стоит ли идти против воли государевой? Коли уж сам Иоанн Васильевич волхва Елисея да Субботу Осетра привечает… Но в конце концов решились. Подкоп под царских любимцев постановили вести медленно, осторожно, издалека — Малюта в таких делах слыл мастером.
А Ртищева отблагодарили кошелем, туго набитым ефимками, да и отправили обратно в Новгород, — и он понял, что от тайны, раскопанной Осетром в глухих северных лесах и дающей неясные пока нити управления грозным и непредсказуемым самодержцем, его аккуратно оттирают… И что история Субботы может повториться с двумя новыми персонажами.
Понял и стал продумывать свой собственный план.
Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский, в миру больше известный под прозвищем Малюта, и в самом деле был непревзойдённым мастером придворных интриг — и притом (уникальный случай!) отважным воином, не раз доказавшим доблесть в битвах с крымцами, поляками и литовцами. Причём тактику на обоих поприщах применял одну и ту же — Малюта умел удивительным образом сочетать лисью хитрость и осторожность в период тайной подготовки решительного удара с волчьей решительностью и силой в момент его нанесения.
А ещё очень хорошо знал все тайные, из детства идущие, страхи царя…
Началась интрига издалека, с малого: опричники Малюты повязали по доносу дворового холопа Ивашку Стригаля, принадлежавшего стольнику Протасию Захарьину, давнему Бомелееву доброжелателю. Холоп варил некие зелья из найденных в его сундучке трав и кореньев. Вполне возможно, были то безобидные средства от простуды и лихоманки, но на дыбе Стригаль признался, что именно его эликсиры извели прежнюю царицу Марфу Собакину и привели к бесплодию царицу нынешнюю, Анну Колтовскую. Заодно назвал и заказчиков — людей тоже невеликого звания, но рангом повыше… Повязали и тех.
Обнаруженный заговор разрастался, всё новые и новые оговорённые «государевы изменники» попадали к заплечных дел мастерам, писцы на Пытошном дворе без устали скрипели перьями.
Люди Скуратова хорошо умели добиваться нужных ответов… Круг вовлечённых не просто расширялся — выявленные нити вели высоко, к самому подножию трона. К Захарьиным, Бутурлиным, Куракиным… К Субботе Осетру и доктору Бомелею.
Малюта не торопился, не обвинял прямо главных своих врагов — хорошо знал, что рано или поздно потрясённый масштабами «заговора» царь начнёт искать изменников среди ближних людей, сам отдаст их в руки опричников.
Но кончилось всё иначе. Очередной поход в нескончаемой Ливонской войне, на сей раз на крепость Пайда, неожиданная вылазка гарнизона — русское войско дрогнуло и ударилось было в бегство, бросая обоз и «пушечный наряд»… Дело спасла отчаянная контратака конного отряда кромешников Малюты Скуратова — в яростной рубке пали почти все, и командир тоже… Главный палач Иоанна Грозного сумел-таки погибнуть честной солдатской смертью.
Богдан Вельский — племянник и преемник Малюты — не обладал многими дядиными качествами, в том числе умением выбирать момент для неотразимого беспощадного удара. И поспешил, поторопился… Субботу Осетра отравили прямо на царском пиру в Слободе — и тут же Богдан обвинил в отравлении стольника Протасия Захарова, злоумышлявшего, дескать, на царя, да промахнувшегося. И Бомелея — сварившего отравное зелье. Заодно взяли и Леонида — благо было за что. Опричным пытошникам не приходилось самим выдумывать и подсказывать допрашиваемым показания на архиепископа — по всему выходило, что владыка действительно по уши погряз в колдовстве да волховании.
Но с Бомелеем коса нашла на камень…
Бомелей был битым волком, не раз избегавшим ловушек и капканов. Уроженец Вестфалии, доктор вдоволь поколесил по Европе, спасаясь от католической инквизиции. До приезда в Московию жил в Англии, получил докторскую степень в Кембридже, успешно сбывал придворным королевы Елизаветы лечебные и приворотные зелья, магические эликсиры, заговорённые амулеты, составлял гороскопы — на удивление точно сбывавшиеся.
Но в конце концов и в протестантской стране, куда инквизиции хода не было, земля загорелась у чернокнижника под ногами. Слишком часто и регулярно умирали загадочными смертями враги клиентов Бомелея… Отъезд в Москву стал очередным бегством.
В общем, опыт ухода от преследователей доктор имел богатый. И явившиеся в его дом опричники Богдана Вельского обнаружили лишь опустевшее гнездо. Из допроса слуг выяснилось, что доктор раздобыл на какое-то чужое имя подорожную до Риги, прихватил нажитые неправедными трудами драгоценные каменья да золото — и исчез. Ни одну из застав человек с его приметами не проезжал… Старухи-ведуньи, захваченные Осетром в Тотьме и содержавшиеся в подвале Бомелеева дома, исчезли ещё раньше.
Имя, вписанное в подорожную, слуги не знали. Русским языком доктор успел овладеть в совершенстве. У беглеца были все шансы незаметно покинуть страну.
Ни преследователи, ни сам «волхв Елисей» не догадывались, что подьячий Посольского Приказа, оформивший доктору подложные документы, работал на новгородского инквизитора Гаврилу Ртищева…
Захватили и беглого Бомелея, и его ведуний в Пскове люди Ртищева. Подорожная так и была составлена, чтобы путь беглеца привёл в ловушку… Богдан Бельский попытался наложить руку на пленника, но наследник Иван заявил, что сам займётся делом чернокнижника, и самодержец поддержал сына.
…Допрос «волхва Елисея» Ртищев вёл лично. И строго наблюдал, чтобы в пытошной избе доктор никого не сумел прельстить бесовскими искушениями и чтобы каты не перестарались — не замучили узника раньше времени.
Палачи старались в меру немалых своих умений, но маг упорно молчал. Редко кто мог выдержать дольше двух-трёх дней допроса — Бомелей молчал неделю. И вторую. И третью. Ему вывернули на дыбе руки и ноги — он молчал. Измочалили спину кнутом — он молчал. Привязав к бревну, поджаривали на медленном огне — доктор так и не произнёс ни слова.
Уже в Москве обезглавили стольника Захарьина и других «заговорщиков», уже погиб лютой смертью архиепископ Леонид, а допрос Бомелея так и не сдвинулся с мёртвой точки. Порой Ртищеву казалось, что пленник попросту не чувствует боли. А истерзанное его тело заживает подозрительно быстро…
Заговорил доктор спустя три месяца — сам. Обратился к Ртищеву перед началом очередного допроса и сказал, что расскажет всё. Наедине… Гаврила, ожидая какого-либо подвоха, всё же подстраховался — два глухонемых палаческих подручных в пытошной избе остались.
Тайна небывалого упорства доктора оказалась проста — крохотные, из воска скатанные шарики, прилепленные в промежутках между зубами. В каждом содержалась малая толика некоего зелья, позволявшего не чувствовать боли, успешно справляться с любой болезнью и быстро заживлять тяжелейшие раны…
Неделю назад Бомелей раскусил последний шарик — и действие его истекало. Чернокнижник предложил Ртищеву своё зелье в любом количестве — в обмен на жизнь и свободу. А пыткой, дескать, у него секрета не выведать — потому что остался ещё один шарик, со смертельным ядом. Ядом, кстати, может оказаться и чудодейственная панацея — при передозировке. Очень удобным ядом — действующим даже через кожу и не оставляющим видимых следов отравления, лишь стократно усиливающим любую хворь…