Кружаков не купился. Не то я оказался бездарным актёром, не то, пока валялся в беспамятстве, получил необходимые антидоты. Или всё гораздо проще — старший лейтенант играет в одной команде со Скалли и прекрасно знает, что за гадость вколол мне доктор и какой у неё срок действия…
— Хорошо. Не будем тянуть резину, — ответил я столь же решительно, выпрямившись на стуле. А сам решил тянуть резину до победного конца — но иным способом.
Потому что звук, донёсшийся с улицы, оказался удаляющимся рёвом подвесного лодочного мотора. И я понял, где находится дом дяди Гриши (если, конечно, это действительно его дом), — в посёлке временных. Нет в окрестностях других столь близко к реке расположенных строений. Времянки, в одной из которых обитал покойный Синягин, — не в счёт. Горница таких размеров в них не разместится.
А значит… Значит, река слева и светившее в окно солнце, которое я недавно посчитал закатным, — на деле утреннее, рассветное. Что в сочетании со словами Кружакова о времени моей отключки даёт весьма интересную арифметику.
— Но мне хотелось бы внести ясность, — продолжил я. — На кого вы работаете? И чего, собственно, добиваетесь?
Первый вопрос Кружаков проигнорировал. Но на второй ответил:
— Добиваюсь я, парень, одного — чтоб людям здесь тихо и спокойно жилось. Чтоб всякая мразь вроде тебя тут не шлялась.
— Насаженные на штырь головы — признак тишины и спокойствия?
— Опять шарманку крутишь… — несколько раздражённо констатировал борец с мразью и защитник спокойствия. Повертел в пальцах шприц с «правдорезом» и задумчиво, словно сам себя, спросил: — А вот интересно мне: как ты через несколько часов запоёшь, чтобы баян свой получить?
Так-так-так… Похоже, я поспешил объявить Скалли и Кружакова сообщниками. Старший лейтенант наверняка видел у меня следы уколов и, обнаружив в кармане футляр со шприцем и карпулами, сделал вполне логичный вывод: перед ним или ширяющийся наркоман, или серьёзно больной человек, нуждающийся в регулярных инъекциях… Прекрасный рычаг для давления. Что можно попробовать добиться результата проще — вколов мне «правдорез», — дядя Гриша не подозревал. Можно надеяться, что тайной для него остаётся и кое-что другое…
Едва прозвучали слова про «несколько часов», я словно бы машинально взглянул на запястье. Хотя прекрасно помнил: мой хронометр исполняет роль экспоната на мини-выставке Кружакова.
— Часы верните, — попросил я. Постарался подпустить тревоги в голос, как будто инъекция в определённый час и в самом деле жизненно важна.
— Может, сразу уж карабин с патронами? — хмыкнул Кружаков. Взял часы (опять левой рукой), повертел так и сяк. — Перебьёшься. Мало ли с каким секретом твоя тикалка?
Затаив дыхание, я смотрел, как он возвращает часы на прежнее место… Ура! Циферблат оказался теперь повёрнут ко мне. Перевёрнут вверх ногами, но это мелочи жизни. Семь часов ноль три минуты с секундами… До чего же вовремя я очнулся! Теперь самое главное — постараться не выдать свой интерес к текущему времени.
Хотя нет… Гораздо важней другой вопрос: насколько отразилось на моей памяти знакомство с ядовитой химией Скалли?
Меня, разумеется, учили и методам ведения допроса, и другим способам добывания информации. Но сложившейся ситуации педагоги предусмотреть никак не могли: необходимо было в самый сжатый срок вытянуть максимум сведений из человека, уверенного, что все козыри у него на руках, что это он допрашивает меня…
Один момент я прояснить уже успел: наша филиальская крыса — доктор Скалли — ведёт свою, независимую от Кружакова игру. Теперь надо выяснить, что связывает милиционера с Жебровым и его командой…
И допрос внутри допроса продолжился.
Естественно, молчать я не мог — что-то отвечать приходилось. В ход пошла запасная легенда, сочинённая загодя: я, дескать, сотрудник одной из частнодетективных контор родного Екатеринбурга. Получил задание: собрать максимум сведений об одном здешнем предприятии. Кто заказчик информации, понятия не имею, моё дело маленькое, меньше знаешь — крепче спишь…
Объект своего якобы промышленно-шпионского интереса «Уральским Чудом» я не назвал. Хотя, конечно, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, о чём речь… Но пусть Кружаков сам произнесёт это название. А я послушаю, как и в каком контексте он это сделает…
Не сложилось.
— Брехня! — коротко оборвал Кружаков мою исповедь. — Если ты частный розыскник, то я королева английская. Похоже, полюбовного разговора у нас не выйдет. Придётся по-плохому…
И он начал медленно подниматься со стула. Интуиция меня не подвела — в правой руке дядя Гриша и в самом деле сжимал пистолет.
В иное время я только обрадовался бы возможности поговорить «по-плохому» Но не сейчас. В нынешней моей форме лучше и не пытаться отобрать оружие или предпринимать что-либо подобное.
Секундная стрелка на циферблате моих часов успела обежать пять кругов и начала шестой…
— Хорошо, — быстро сказал я. — Вижу, придётся рассказывать всё… Но я предпочёл бы получить некоторые гарантии. Причём хочу услышать их лично от Михаила Аркадьевича.
Кружаков скроил удивлённую физиономию: что, дескать, за Михаил Аркадьевич? — но сделал это на редкость неубедительно.
— От Жеброва, — уточнил я.
Нечего старлею тут изображать сироту казанскую. Без сговора этих двух господ ничем не объяснить мою загадочную телепортацию из подвала «Уральского Чуда» в городской парк, прямиком в объятия Кружакова.
Дядя Гриша хмыкнул и бросил быстрый взгляд на дверь — не на ту, за которой имела место крохотная комнатушка с топчаном, на другую. Неужели Жебров за стенкой слушает нашу милую беседу?
Угадал!
Почти без паузы дверь распахнулась, и в горницу вошёл Михаил Аркадьевич. А вместе с ним… Вместе с ним внутрь проникло кое-что нематериальное. Странный парфюм, как выразилась некогда Эльза.
Лёгкий привкус крови я ощущал постоянно — обломки передних зубов царапали язык и губы Но сейчас, после удара дяди Гриши, рот обильно наполнился ею. Я смачно сплюнул — свежевымытый пол украсила кровавая клякса. А в мозгу размеренно звучал словно бы чужой голос: «Тридцать девять… Тридцать восемь… Тридцать семь…» Истекала последняя минута.
— Мы ведь можем сами найти специалиста по компьютерному взлому, — сказал Жебров, барабаня пальцами по персику. — И сами вычислим, где ваши друзья-приятели спрятали похищенные в офисе материалы. Тогда наш интерес к общению с вами, господин псевдо-Рылеев, значительно снизится.
«Тридцать пять… Тридцать четыре…»
Эти два придурка не нашли ничего лучшего, кроме как сыграть в старую игру «добрый и злой следователь». Причём мне показалось, что в последний момент, экспромтом, они поменялись ролями. После того, как я обвинил Кружакова в откровенной лжи.
«Двадцать семь… Двадцать шесть…»
— Сам расскажет, сука… — пообещал дядя Гриша, вновь сжимая кулак.
Жебров демонстративно поморщился, будто и впрямь не одобрял провинциально-ментовских методов допроса. «Двадцать один… Двадцать… Девятнадцать…»
— Я думаю, близкое знакомство с Зинаидой Макаровной быстренько развяжет язык молодому человеку, — задумчиво предположил экс-чекист. И пояснил, обращаясь ко мне: — Известный вам Вербицкий тоже пытался изобразить стойкого комсомольца, угодившего в гестапо. До тех пор, пока клыки нашей знакомой не прошлись по его гениталиям. Жаль, словоохотливость его оказалось недолгой… Но у вас-то, мой юный друг, сердце молодое и здоровое…
Он добро улыбнулся, намекая: не будь дураком, расскажи, что спрашивают, — и знакомство с челюстями Морфанта не состоится. Гуманный выстрел в затылок, и никаких мучений.
«Пятнадцать… Четырнадцать…»
Чёрт возьми! Кружаков отправился к двери, приоткрыл её, негромко сказал что-то… Да так там и остался. Как не вовремя…
— Идите в задницу! Оба и быстро! — сказал я, намеренно обостряя обстановку.
«Девять… Восемь…»
Ставка на ментовские замашки дяди Гриши оправдалась. Не привык старший лейтенант слышать этакие слова от допрашиваемых. Быстро пересёк горницу, направляясь ко мне.
«Пять… Четыре…»
А за дверью послышались шаги. Вновь прибывший шагал грузно, но в то же время достаточно тихо… Словно огромная туша передвигалась на мягких лапах. Впрочем, прислушиваться было уже некогда.
«Три… Два…»
Высокий ботинок дяди Гриши завершал траекторию, конечной точкой которой служила моя голова. Но не завершил. Вместо этого в полёт отправился обладатель убийственной обуви — поближе к столу и Жеброву.
А резидент Хантер, едва успев прикрыть лицо локтем, рыбкой сиганул в окно. На лету мелькнула мысль: обидно будет, если снаружи у стены лежит что-либо не подходящее для мягкого приземления. Борона зубьями вверх, к примеру…
«Один… Ноль!!!»
Приземлился я на мягкую грядку. Саднил рассечённый осколком стекла лоб. В покинутой горнице ничего не происходило… Вернее, происходило, но далеко не то, что я ожидал: хрипел раненым мастодонтом Кружаков, ему вторил рык, который при всём желании трудно было признать за человеческий.
Твою мать!!! Или я в чём-то просчитался, или противники хитрее, чем казались… А может, в дело вступило вечное проклятие всех до секунд просчитанных планов — случайность. Например, Кружаков вертел в руках часы и случайно перевёл стрелки… И со времени моей последней работы с персиком прошло вовсе не семьдесят два часа.
Все эти мысли пронеслись за какое-то мгновение — пока я поднимался на ноги. Зачем — непонятно. Шансов уйти от погони и переплыть Кеть — никаких, короткая вспышка двигательной активности съела остаток сил… Но не сдаваться же просто так?
Я поковылял к низенькой, из горизонтальных жердей ограде, тоскливо предчувствуя дальнейшее развитие событий: сейчас Кружаков подскочит к окну и неторопливо, как на стрельбище, прострелит мне бедро. А дальше всё по плану: мадам Зинаида, отгрызенные гениталии…
Взрыв за спиной грохнул негромко. Гораздо тише ожидаемого пистолетного выстрела. Но я знал: температура вокруг покойного персика подскочила до нескольких тысяч градусов. Стоявшие рядом мгновенно обуглились, находившиеся поодаль корчатся от дикой боли, вызванной обширными ожогами. Почти одновременно раздалась серия хлопков — взорвались лежавшие на столе патроны.