— Тот молодой человек, которого ты так лихо отправила в нокаут у «Заимки».
— С электрошокером в руках это мог сделать пятилетний ребёнок.
— Сомневаюсь… С тем шокером, что ты носишь в сумочке, — не смог бы. Если так уж желаешь скрыть боевую подготовку, смени хоть батарейки в щекоталке. А то совершенно разряжены…
Лицо девушки не дрогнуло. Но вот взгляд… Я и впрямь счёл бы свои подозрения паранойей, если бы не этот взгляд — холодный, цепкий взгляд опытного бойца, хладнокровно прокачивающего ситуацию и выбирающего момент для нанесения беспощадного удара.
— Многие молодые девушки увлекаются единоборствами, — пожала она плечами. — Но не все любят это навязчиво демонстрировать.
— Молодые девушки? Возможно… Хотя господин Жебров утверждал, что не так уж ты молода. Но дело происходило в наркотическом бреду, и верить тем утверждениям не стоит — если ты как-нибудь объяснишь причину появления на твоём плече следов прививок от оспы… Дело в том, что эту вакцинацию перестали проводить не то за пять, не то за шесть лет до даты твоего якобы рождения.
— Бестактно спрашивать женщину о возрасте…
— Если женщина пользуется документами с заведомо фальшивой датой рождения, о такте говорить не приходится.
Я подозревал, что в её паспорте не соответствует действительности не только дата рождения… По крайней мере, почти целиком потратив на поиски в Интернете время спутникового сеанса связи, я установил: Эльза Серебрякова не числится среди постоянных и внештатных корреспондентов Уральского регионального радио. Равно как и не сотрудничает с парой печатных изданий, упомянутых девушкой.
Выкладывать на стол этот козырь не пришлось. Эльза коснулась плеча, словно хотела нащупать сквозь тонкую ткань предательские звездообразные шрамчики. И тихо сказала:
— Это не следы прививок от оспы… Это следы СКД-вакцинации. Если, конечно, вам знаком этот термин, младший агент Хантер.
Дела минувших дней — VIIБывший опер Синягин
Эту пивную не украшали столь обычные для заведений общепита таблички «У НАС НЕ КУРЯТ» — и посетители вовсю пользовались либерализмом администрации. В воздухе стояло сизое марево. Голоса посетителей сливались в негромкий монотонный гул — впрочем, не мешавший беседе. Синягин много лет не вёл допросов, лишь беседовал… А так порой хотелось — например, сейчас — пустить в ход что-либо из старого доброго арсенала. Вместо этого приходилось тайком, под столиком, взбадривать пиво собеседника водкой из припасённой бутылки. Разговор того стоил.
С какого-то момента Синягин перестал на ходу анализировать детали рассказа — успеется, дома не раз прослушает и разберёт по косточкам диктофонную запись. Перестал задавать вопросы… Пытался понять одно: врёт или нет бывший пилот международных линий, бывший пилот сельхозавиации, бывший… Много должностей сменил в своей катившейся под уклон карьере Василий Груздин, прежде чем стать Груздем, записным тунеядцем и алкоголиком.
Здраво рассуждая, принимать всерьёз слова экс-авиатора не стоило. Подобная публика отличается невероятными способностями к сочинительству, особенно если имеется стимул — бесплатная выпивка.
Но интуиция, никогда не подводившая бывшего опера, твердила иное: Груздю можно верить.
Синягину казалось, что всё вернулось на сорок лет назад, и он, молодой, двадцатипятилетний, сидит в прокуренной опер-избе и слушает дикий рассказ геолога Мурашова.
Обе истории совпадали во многих деталях. Хотя рассказанная бывшим пилотом произошла далеко от таёжной деревушки, где некогда довелось побывать Синягину, — почти в полутора тысячах километров к северо-востоку…
…Так этот Омельченко тот ещё директор был — ни Бога, ни чёрта, ни прокурора не боялся. А что ему? — половина крайкома к нему ездила лосей да медведей стрелять, подступись-ка к этакому кренделю… Что хотит, то и вертит.
И ровным счётом ему насрать было, что за штурвал мне решением суда садиться запрещено аж на пять годиков. У него план горит, а тут пилот с аппендицитом слёг, пока ещё нового пришлют… Второй пилот, Генка Карбышев, — сопляк сопляком, только-только с училища.
В общем, продержал Омельченко меня три дня в чёрном теле — ни капли в рот взять не позволял, сука, а потом: давай, мол, лети в Пеледуй, там у промысловиков продукты кончаются… Заодно и Генку поднатаскаешь. И к «аннушке» меня чуть не под конвоем — чтобы по пути не остаканился.
Ну а я чего? Мне «аннушка» как жена родная… Полетели. В Пеледуе разгрузились, письма забрали, заодно и халтура наметилась — один охотник-штатник попросил свояку в Воронцовку тушу сохатого забросить. Что ж не срубить капусты по-лёгкому? Генка тоже не возражает. В общем, дали крюка на обратном пути пару сотен кэмэ — у Омельченки бензин немереный, несчитанный.
Рассчитался свояк честь по чести, и полетели мы обратно. Но тут какая закавыка вышла: в Пеледуй мы вдоль Лены летели — тут ни карта не нужна, ни штурман, не заблудишься… И в Воронцовку тоже вдоль реки, вдоль Витима. Но если обратно тем же манером лететь — вдвое дольше выйдет. Решили мы с Генкой напрямик срезать.
В общем, летим, места внизу незнакомые, тайга сплошняком — ни дорог, ни деревень, карту привязать не к чему… Летим по компасу — даже если чуть а сторону собьёмся, всё равно с Леной-матушкой никак не разминёмся. Вдруг Генка деревню внизу углядел. Что за чудеса? Куда ж нас угораздило, нет тут никаких деревень на карте… А я ещё, грешным делом, у свояка на грудь принял малёхо — неужто, думаю, с двух стопарей заплутал в чистом небе?
Ладно, закладываю круг, снижаюсь — поглядеть, куда занесло нас. Странно — место вовсе незнакомое, а уж я в тех краях налетался, все деревни да посёлки наперечёт знаю. Да и неправильная какая-то деревня оказалась. Ни одной дороги, представь? Даже грунтовки самой занюханной — и то нет. Только троп нахоженных пара-тройка в разные стороны от домов ведёт… Дома тоже непонятные. Сверху-то крыши лучше всего видать — и ни одной среди них, чтоб там из шифера или жести оцинкованной. Все по-дедовски дранкой крытые. И антенн — не единой штуки. Тут меня как стукнуло. Лет за десять-пятнадцать до того вокруг этаких деревенек большой шум случился. Запустили товарищи учёные спутники — глянуть, значит, из космоса, чем богата страна родная. По науке выражаясь, глобальную космическую фотосъёмку произвесть. Глядь — то там, то тут живут по медвежьим углам людишки, никому не известные. Налогов не платят, детей в школу не шлют, в армии не служат, за кандидатов в депутаты не голосуют…
Словно у них своя страна, от народа отдельная. Ну, значит, авиацию на них бросили — не бомбить, понятно, а разглядеть поближе по наводке из космоса. Чтоб потом на земле разобраться, кто есть ху. И староверы попадались, и недобитки кулацкие, от колхозов сбегшие. Не сами кулаки, понятно, — дети, внуки. Поговаривали, что даже в Туве «республику» беглых зеков отыскали — Белую Юрту… Но и пустых деревень хватало, брошенных. Причём некоторые — совсем недавно брошенные… После самолётов пролетавших.
А самое-то главное: если лётчики этакую деревеньку никому не известную отыскали, жилую, им тут же премию — по двести рубчиков, не шутка. На бумаге, понятно, совсем за другое давали — за экономию горючки или ещё за что…
Ну, в общем, я быстренько Генке ситуёвину разъясняю: фарт, мол, попёр, деньга к деньге липнет… А сам снова над домами, низенько, на бреющем. Халупы вроде целые, не рассыпаются, но хочу кого живого увидеть, чтоб уж без ошибки.
Смотрю — никто из домов не вылазит, головы к небу не задирает. Тут Генка мне: «Ну-ка, ну-ка, ещё раз, вроде мелькнул кто-то…» Думаю: если тут контра какая засела или староверы мракобесные, так на свет Божий им выползать ни к чему. Тише мыши сидеть им надобно. И схитрить решил: в сторону отвернул, высоту набираю, вроде как восвояси собрался… Подальше отлетел, а потом на малом радиусе обратно и вниз. И, заметь, правильно всё рассчитал — если тут и в самом деле прячутся, так обязательно должны люди из домов после такого повылезть, что к чему обсудить, обкашлять… Так и вышло. Только там не совсем люди оказались. Вернее, совсем не люди. Гляжу: возле хибары медведь стоит! Здоровенный, на дыбки поднялся, морду вверх задрал… А неподалёку ещё один — тот, значит, на четырёх лапах. И ещё, и ещё… В середине деревеньки не то чтобы площадь была, скорее поляна вытоптанная — там зверюг этак с десятка три собралось. Словно съезд медвежьих депутатов наметился… Нехорошо мне стало. Вот, думаю, и допился ты до белки, Владимир Семёнович… «Савсэм бэлый, савсэм гарячий…» Но тут слышу: Генка охает, бормочет что-то — то же самое, значит, видит… А медведи не разбегаются, не прячутся. Морды задирают, на «аннушку» нашу пялятся. И — не знаю уж, как я сверху понял и прочувствовал, — неприятные взгляды очень. Словно… Ну как сказать… Словно на тебя сквозь прицел зенитки глазеют. И в брюхо сейчас пальнут… Мне ещё муторней. Белка — дело житейское, с каждым случиться может, а тут… Неправильно всё. Не бывает. В общем, отвернул я уже без дураков, на серьёзе, — и дай Бог крылья… И странное дело — вроде после этакого случая должны бы мы с Генахой обсуждать взахлёб, что же такое увидеть довелось… Ан нет. Летим, как в рот воды набравши. Всю дорогу — ни словечка. Потом, конечно, потолковали. И решили: никому ни гугу. Потому как тут не двумя сотнями дело пахнет, а палатой в дурдоме. Скажут ведь: Груздин и сам до мохнатых чертей допился, и парня туда же втянул…
Решить-то решили, да недолго то решение продержалось. Недели не прошло, разболтал я всё по пьяни… В большой компашке пили, и никто мне не поверил, понятно. Мало ли баек за стаканом травят, и не такого наслушаешься.
Только чуть опосля говорят мне ребята: «Ты при Мишке-то Жеброве за базаром следи поаккуратней». — «Какой-такой Жебров?» — удивляюсь. А тот, говорят, паренёк молоденький, что тебе подлизал да вопросиками недоверчивыми подначивал. «Что за фрукт?» — спрашиваю. Думал, практикант какой, из новеньких, всех не упомнишь…