ь переполненная лаской и нежностью к своему Серёженьке… Оказывается, не к своему. И не к Серёженьке.
— Кто моё родители? Настоящие? — резко оборвал я Диану.
Она ответила. Я не поверил. Хотя, может, всё так и было — хорошие большие дяди отбили несмышлёныша у плохих больших дядей. Чтобы, когда вырастет, не превратился в оружие, нацеленное в неправильную сторону. Чтобы стрелял куда надо. Может, всё именно так. Но я не поверил. Когда-то турки захватывали славянских детей — сербов, болгар, русских, украинцев. И с раннего детства воспитывали из них воинов ислама. А потом ставшие янычарами выросшие дети приходили на землю отцов — и убивали, убивали, убивали… Не хочу.
Она говорила и говорила — про выбор, который надо делать в жизни, и про знамя, которому присягаешь один раз…
Нет у меня выбора. Всё решено заранее. И не мной. Прощайте, младший агент Хантер. Добро пожаловать в строй, особый агент Кукушонок.
— У нашего знамени нет цвета, — сказал я тихонько, почти неслышно за рокотом двигателя.
Она услышала. Но не поняла.
— Оно насквозь пропитано кровью, — пояснил я. И спустился в каюту, на ходу засучивая рукав…
Второй выстрел из гранатомёта угодил в борт, совсем рядом с ватерлинией. В здоровенную пробоину тут же хлынула вода. Катер не утонул на прибрежном мелководье — лишь опустился, просел на полметра ниже, но средством передвижения служить уже никак не мог…
«Да и не потребуется нам такое средство, — подумал я. — Потому что нас очень скоро убьют…»
Пули ударяли в гальку и давали замысловатые рикошеты, и я всё ждал: какая из них моя? Но вскоре заподозрил, что в мою — именно в мою — сторону стреляют отнюдь не с целью убить. Прижимают огнём к земле, не более того. Похоже, меня ожидает беседа с Альбертом Ивановичем, который докажет как дважды два, что остальные подлецы, а уж его-то знамя чистое и святое…
Рассветало, и можно было оценить диспозицию… Слева лежал капитан, имени которого я так и не узнал. Теперь никогда не узнаю — невозможно живому человеку пролежать долго в такой неестественной позе, с расползающимся вокруг головы кровавым пятном.
Справа звучали пистолетные выстрелы — Генка и Скалли вели ответный огонь, всё более редкий. А может, уцелел лишь один из них — изгиб берега не позволял разглядеть.
В любом случае у них шансов никаких. Стоит выйти из-под прикрытия невысокого берегового откоса, — неважно, броситься вперёд в самоубийственную атаку или попытаться уйти вплавь по Кети, — не первая, так вторая очередь противника достигнет цели.
А наша супергерл, особый агент Диана, похвалявшаяся шутя одолеть полтора десятка охранников, даже не сумела добраться до берега… Рухнула в воду, первой попав под пули. И не успела вернуть мне пистолет и нормальные патроны. Хотя зачем? Когда экспериментаторы выясняют отношения, морским свинкам вмешиваться не положено… Но с оружием в руках появился бы призрак выбора. Пустить пулю в висок и оставить всех в дураках. Жгучее желание — пусть всё хоть как-то кончится! — росло и крепло.
Стрельба стихла — замолк один автомат, второй, третий… Тишина. Звенящая, пронзительная. Голос Дианы:
— На катер, за грузом, быстро! Ничего ещё не закончилось!
На её насквозь мокром комбинезоне пятна крови. Чужой, наверное. Неважно.
Здание зарылось в землю — с реки виден невысокий холм, поросший травой. Лишь вблизи можно разглядеть замаскированные амбразуры. Сектора обстрела во все стороны. Настоящий дот. Вдалеке ещё пара небольших бетонных строений.
Ступени ведут вниз. Намокший брезент выскальзывает из пальцев. Скалли матерится. Под ногами куча тряпья, недавно бывшая человеком. Рядом оружие. Я выпускаю груз, поднимаю автомат, перебрасываю через плечо. Он странно легковесен — словно муляж, фальшивка, имитация… Так и должно быть. Вся моя жизнь — фальшивка. Имитация.
Скалли матерится ещё громче — в мой адрес. Я не слушаю, я сдираю с трупа подсумок с запасными магазинами. Жду резких возражений Дианы. Она молчит. И молча подхватывает выпущенный мною край огромного свёртка…
Внизу полумрак. И снова мертвецы. Агент Диана хвастать не любит — на берегу остались ещё шестеро.
Генка изучает трофеи, вновь к нам вернувшиеся. Они самые — груда бумаг, безжалостно выдранные из компьютеров диски. Я рассматриваю убитых. Сапсана среди них нет. Значит, действительно ничего не закончилось.
Именно так, подтверждает Диана. Здесь стоит передатчик, большой, дальнобойный, и она уже успела послать сигнал о помощи. Но мертвецы успели сделать то же самое раньше. Надо продержаться…
Зачем я здесь?
В углу огромное кресло с привязными ремнями. Моё место — там. А рядом стол с разложенными железками хищного вида — это для меня. На стене зеркало — точь-в-точь как в подвале «Чуда». Для чего? Неважно…
Мартынов деловито собирает оружие и боеприпасы, подтаскивает к амбразурам. Герой-панфиловец… Умрём за родную Контору, но не сдадимся! Умрём, Гена, умрём…
— Вертолёты, — говорит Диана без всякого выражения. Я давно слышу рокот, но молчу. Мне всё равно.
— Наши? — спрашивает Генка с тоскливой надеждой. Она молча качает головой. И берётся за штурвал броневой двери.
Для начала нам отключили электропитание. Экраны кругового обзора погасли, автономные аккумуляторы поддерживали лишь освещение, вентиляцию и связь. Но связью пользоваться тоже не придётся — вторым пунктом программы мы лишились наружной антенны.
Что будет дальше, понятно. Измором нас брать не будут. Подберутся поближе, вынесут бронедверь зарядом направленного действия — и всё. А чтобы нам не пришло в голову помешать установке заряда, выбросив наружу пару ручных гранат через крохотный лючок на двери, как раз для этого предназначенный, — для начала закачают в систему вентиляции усыпляющий газ. Если подходящего заряда нет — пустят в ход ацетиленовые резаки. Вариантов мною, результат один.
Диану этот результат не устраивает. Она быстро отдаёт команды — и в итоге обнажённое тело Зинаиды Макаровны располагается на столе, над ним хлопочет Скалли — готовится к экстренному вскрытию в режиме цейтнота. Генка и наша начальница занимают оборону у ближайших к двери амбразур, остальные закрыты бронезаглушками. А я цифровой камерой торопливо переснимаю документы: щёлк! — следующий лист — щёлк! — следующий лист…
Я догадываюсь, что задумала Диана. В одиночку она, пожалуй, сможет прорваться. Судя по результатам её разборки с гарнизоном дота, наверняка сможет. И результаты рейда не пропадут для Конторы. А мы с Генкой и Скалли станем неизбежным производственным расходом.
Но мне всё равно… Щёлк! — следующий лист — щёлк! — следующий лист… Интересно, какой она была, моя мать?
Пальба начинается неожиданно. Стреляет Генка, стреляет Диана. Сапсан начал действовать, у него тоже цейтнот, и он это понимает.
Скалли тянет за рукав — ему нужна моя помощь. Откладываю камеру, бумаги, иду к столу… Длинным зажимом с защёлкой оттягиваю в сторону край рассечённой брюшины завхоза. Вниз стараюсь не смотреть. Но иногда опускаю взгляд… Странно — никаких эмоций и омерзения, ничего. Доктор бубнит что-то в диктофон, я не вслушиваюсь, но потом смысл сказанного неожиданно доходит до сознания.
И я внимательно вглядываюсь в разверстое чрево морфанта. Вот он — странный, ни на что не похожий орган — бесформенный, словно скомканный, с губчатой ноздреватой поверхностью… Длинные отростки тянутся от него вниз, к паху. В брюшной полости человека нет ничего подобного.
Очереди гремят всё чаще, Скалли не обращает внимания, с увлечением орудует скальпелем, что-то подсекая, отрезая… Наконец с торжеством извлекает неведомый орган. Тот лежит на окровавленной ладони доктора — и лишь тогда мне становится по-настоящему мерзко…
Доктор машет рукой: мол, возвращайся к своему делу… Я отхожу, всё так же сжимая в руке хирургический зажим, но не к бумагам и камере. К зеркалу. Мне опять — как когда-то в подвале «Чуда» — кажется, что в нём разгадки и ответы. Разгадки чего, я и сам не понимаю.
Резкий запах заставляет обернуться. До меня доходит, что аромат мускуса давно уже пробивался через кислую вонь сгоревшего пороха. А сейчас внезапно усилился… Оказывается, Скалли рассёк пополам свой трофей и изучает внутреннее строение с радостной улыбкой на лице.
Я возвращаюсь к зеркалу. И тоже улыбаюсь. Вернее, просто приподнимаю верхнюю губу. Так и есть: вместо обломков — ровненькие, целенькие передние зубы… Первая ласточка. Что дальше? И неожиданно осознаю — что. Пальцы ощупывают опухоль на животе — увеличившуюся, уплотнившуюся. Кулак богатыря не стал её причиной… Просто угодил по зреющему органу. По такому же, какой сейчас рассёк Скалли… Я вглядываюсь в отражение своего лица, совершенно человеческого лица, и вдруг понимаю: оно не моё, очень похожее, но не моё. Да это вовсе и не отражение — старая чёрно-белая фотография, покрытая мельчайшей сеточкой трещин, и я догадываюсь, кто изображён на ней, здравствуй, отец, говорю я, но он молчит, он мёртв, и я, наверное, мёртв тоже, просто мы умираем долго, не сразу, мы ещё долго ходим, и говорим, и считаем себя живыми… Ты прав, внучок, подтверждает мёртвая Зинаида, а ещё мёртвым бывает больно, как мне сейчас, жаль, что так получилось, что я тогда не догнала тебя и не объяснила всё… Ты лжёшь, лжёшь, лжёшь, самозваная бабушка, — зачем тебе такие большие зубы? — ты не хотела ничего объяснять, ты хотела меня сожрать, ты выбрала своё знамя — окровавленную грязную тряпку — и убивала всех, кто стоял на твоём пути. Зачем? Зачем? Зачем? Потому что я человек, другой, но человек, и хотела жить как люди, а люди всегда убивают друг друга, даже чаще, чем нас… Ты лжёшь, они не люди, они такие, как ты, только шерсть растёт внутрь, хочу сказать я, но понимаю, что она не слышит и не отвечает, что она наконец умерла, и я остался один, совсем один, никого вокруг, лишь тишина и темнота… Потом в темноте что-то сверкает — металлическое и опасное. Я вижу его — оскаленного монстра, стоящего над растерзанным трупом