Человек помолчал. Сказал задумчиво:
— Пойми, Станислав… (Хантер недовольно дёрнул щекой.) Если ты услышишь всё, что хочешь, — уйти отсюда ты не сможешь. Вернее, уйти нашим врагом. Или станешь одним из нас, или… Но я опасаюсь, что ты опять ничему не поверишь.
— То есть я могу сейчас — не задавая вопросов — распрощаться, встать и уйти?
— Можешь, Никто не поджидает за дверью. Но ты всю жизнь будешь вспоминать этот незаконченный разговор. И когда-нибудь попытаешься узнать ответы. У своих командиров… И на этом всё закончится. Для тебя. Решай сам. Уйдёшь — в следующий раз мы встретимся как враги.
— Чудненькая альтернатива… Решай, дескать, сам… Чтобы принять решение, предстоит услышать некую информацию. Услышав же её, надо вливаться в ваши стройные ряды или украсить своей головой статую пионерки. Пожалуй, отложим беседу. А до реки вам придётся меня проводить. Во избежание непредвиденных сложностей. Если что… — Хантер сделал лёгкое движение стволом карабина.
Человек, казалось, не слышал его последних слов. Долго раздумывал над чем-то, потом сказал:
— Есть ещё один вариант. Ты услышишь всё. Полностью. Всё, что захочешь узнать, и даже больше. Без каких-либо неприятных последствий. Но — в несколько изменённом психическом состоянии.
— Под гипнозом?
— Не совсем… Твоё «я»: и черты личности, и способность принимать решения — останутся в тот момент неизменными. Но наш разговор ты напрочь позабудешь. У нас есть… э-э-э… люди, способные на коррекцию чужой памяти. Научились. Когда охота на твоих предков и тебя тянется семь веков, научишься и не такому. Вопрос выживания.
Хантер изобразил сомнение, стараясь ничем не выдать радость. В Конторе имелись люди, хорошо умевшие помочь вспомнить — даже прочно забытое, даже стёртое из памяти. И совсем неважно, что из памяти исчезнет даже само осознание необходимости что-либо вспоминать. Регулярный гипноконтроль — обязательная для младших агентов процедура — всенепременно зацепит след чужой суггестии. Остальное — дело техники.
Спустя приличествующее для раздумий время он согласно кивнул:
— Хорошо, попробуем. Приглашайте вашего гипнотизёра.
…Женщина, весьма напомнившая Хантеру завхоза Зинаиду Макаровну, вышла. Он произнёс недоумённо:
— Это не блеф? Что-то я никаких изменений не чувствую. Пришла, посмотрела, ушла…
— Взгляни на часы.
— Чёрт побери…
— Время дорого. Приступим.
— Похоже на правду… — задумчиво сказал Хантер. — Звучит непротиворечиво и стыкуется с известными фактами. Хотя тенденциозность лезет из всех щелей вашего рассказа: Сморгонь живёт тихо и мирно, никого не трогает, во всём виноваты нехорошие дяди из Конторы и отщепенцы-кэгэбэшники, обложившие вас данью в уплату за их молчание. Данью в виде живого сырья… А вы все в белом.
— Люди везде разные. И не-люди тоже. Сморгонь не исключение. Но с нашими, как вы любите выражаться, отморозками мы разберёмся сами. А ты, Станислав, должен сейчас решить главное: где и с кем твоё место.
— Не называйте меня Станиславом! Как раз эта часть истории наименее доказательна. Да и не всё ли равно, где ты родился и как тебя называла в детстве мать? Какая разница, если ты этого не помнишь? Главное — во что ты веришь сейчас! И какому знамени служишь… Я своему знамени присягнул. Один раз и навсегда. В любой войне, кто бы ни победил, дети побеждённых будут плакать. И считать отцов погибшими за правое дело. Даже если отцы приёмные…
Хантер говорил и говорил, не замечая, что речь звучит всё горячее, всё бессвязнее. Не обращая внимания, что карабин давно лежит не на коленях, а на полу рядом со стулом…
Эдуард Браницкий — прямой потомок графа Ксаверия-Августа Браницкого — смотрел на него с грустью. На любой войне все средства хороши… Даже такие. Бедный мальчик не подозревает, что только что превратился в живую бомбу. Которой предстоит взорваться очень скоро. В признаках возрастной мутации Браницкий не мог ошибаться. Хотя и не представлял, какое химическое или иное воздействие настолько её задержало. И с какими отклонениями от нормы она будет проходить. В любом случае едва ли бедняга сообразит, что можно снимать приступы неконтролируемой агрессии, разрывая на куски птиц и животных… И что стоит держаться подальше от зеркал.
Неслышно вошла женщина. Браницкий торопливо стёр с лица грустную усмешку. Взял Станислава за руку, заглянул в глаза… Тот не отреагировал — голова клонилась к груди, бормотание стало вовсе уж неразборчивым.
Браницкий с усилием приподнял своего недавнего собеседника, поставил на ноги. Перекинул через плечо ремень карабина. Вопросительно взглянул на женщину. Она кивнула:
— Пора. Дойдёт до околицы и проснётся. Словно на секунду в глазах потемнело… Никого не встречал, ни с кем не говорил.
— Шагай… — Браницкий легонько вытолкнул Хантера в дверь.
Долго смотрел, как тот удаляется — медленно, слегка пошатываясь. И вспоминал, как…
…Как много лет назад брёл по звенящей от мороза лесотундре — тоже пошатываясь, но от истощения. А рядом брёл зверь, очень похожий на медведя. Они шли вместе не один день и на ночёвках засыпали, плотно прижавшись друг к другу, — длинная шерсть спасала от холода обоих. И оба одинаково обессилели от голода.
И обезумели…
Однажды, к исходу месяца кошмарных странствий, Браницкий проснулся от дикой боли — зверь грыз его лицо. Находящегося в полной силе «соседушку» — так и только так иносказательно называли своих зверей сморгонцы — ни один человек не одолел бы в рукопашной. Но по огромной твари, сжигающей слишком много энергии, голод ударил куда сильнее, чем по её спутнику. Браницкий бил и бил ножом в навалившуюся тушу, не замечая, что она перестала двигаться, что кровь уже не струится сквозь шерсть.
А потом…
Самое страшное случилось потом. Наверное, он мог успеть, если сразу бы занялся разделкой. Но сил осталось слишком мало, и надо было позаботиться о страшных ранах, сплошь покрывших лицо… Затем тугорослый кедровый стланик никак не хотел поддаваться ножу, а уложенный в костёр, никак не хотел вспыхивать…
Жевал он неторопливо, медленно, прекрасно зная, как опасно набивать утробу после длительной голодовки. Желудок выл от нетерпения и счастья. Почти всю трапезу Браницкий не открывал уцелевший глаз — лежавшие у костра куски мяса ничем не отличались от расчленённого человеческого тела…
— Думал, не дождусь… Ну как, удачно? — тихонько спросил Василий Севастьянович.
Хантер молча кивнул головой. И на следующий вопрос ответил неопределённым жестом. Старик не стал расспрашивать дальше. Ёжику понятно: служба у парня такая, что болтливые на ней не задерживаются.
Глава 5ЗНАМЯ ЦВЕТА КРОВИ
Агент Мартин полностью потерял чувство времени — ему казалось, что бой длится много часов и будет длиться ещё вечность. Всю оставшуюся жизнь. Их жизнь.
Раскалившийся металл автомата обжигал руки, правое плечо превратилось в сплошной синяк, Мартынов стрелял по фигурам, короткими перебежками приближавшимся к доту, они вжимались в землю и стреляли в ответ, потом снова перебегали но некоторые, не сумев разминуться с буравящим воздух свинцом, оставались лежать неподвижно.
Казалось, так будет бесконечно. Но лишь казалось: вычислив «мёртвые», непростреливаемые зоны, противник подбирался всё ближе..
Дышалось тяжело — систему принудительной вентиляции Диана отключила почти сразу. Пропитанный пороховой гарью воздух впивался в лёгкие тысячами крохотных зазубренных крючочков. И отчего-то оставлял кислый металлический привкус во рту…
Потом — неожиданно — всё закончилось. Вернее, замёрзло в неустойчивом равновесии. Смолкла стрельба, пятнистые фигуры не попадали больше в прорезь прицела.
Небольшая пауза — и зазвучал голос. Холодный, спокойный, усиленный мегафоном голос Сапсана.
Им давали пять минут на раздумья — не больше и не меньше. А потом в действие будет дистанционно приведена система самоликвидации дота. Если, конечно, они не предпочтут отпереть дверь и убраться по оставленной им дорожке отхода…
— Блефует, — сказала Диана, не отрываясь от амбразуры. Ни она, ни Мартынов не расслаблялись, понимали: переговоры — лучший способ отвлечь внимание. — Ему просто нечем вскрыть дверь, а время работает на…
Она не договорила. Обернулась прыжком, вскидывая автомат.
Стол, исполнявший сейчас функции патологоанатомического, опрокинулся. По полу, сцепившись, катались два человека. Хотя один из них человека напоминал уже мало…
Шансов никаких, но я бросаюсь вперёд, монстр вцепляется в меня, когтистые лапы полосуют мне плечи, мир со звоном раскалывается на миллион кусков, острых, режущих до кости, это зеркало, я всего лишь разбил зеркало, не стоит воевать с отражениями, настоящий монстр за спиной — поворачиваюсь, и вижу его оскал, и скалюсь в ответ… Потом он оказывается рядом, или я оказываюсь рядом с ним, густая шерсть забивает мне глотку, я пытаюсь дотянуться, добраться зубами до его горла и добираюсь, крик сменяется хрипящим бульканьем — или это журчит кровь? — неважно, Скалли лежит на спине и смотрит вверх мёртвыми глазами, он весь в крови, но жив, так просто они не умирают, потом я оборачиваюсь: надо мной Диана — нет, Эльза, её зовут Эльза! — оружие в её руках тянется ко мне и никак не может дотянуться, лишь чёрный провал дула становится всё больше, всё шире, наползает бездонной тёмной пропастью, потом в нём вспыхивает обжигающе-яркая звезда, и ещё, и ещё, если звёзды зажигают, это кому-нибудь нужно; спасибо, Эльза! — хочу крикнуть я, но не…
Одежда лопалась, расползалась по швам. Мышечная масса существа прирастала стремительно, и столь же стремительно вытягивалась, густела тёмная, почти чёрная шерсть.
Диана, мгновенно оказавшаяся рядом, медлила непозволительно долго. Секунды две или три. И лишь когда из глотки доктора Скалли ударила струя крови — тугая, ярко-алая, автомат взорвался очередью.