Командор Анхель допустил ошибку. Не посоветовался со знающими людьми, со специалистами в химии и взрывном деле, утверждая общий план операции.
Подвела командора инерция мышления. И в самом деле, взрыв каких-то нескольких кубометров бытового газа, смешавшегося с воздухом на кухне, квартиру разносит вдребезги. Вышибает перекрытия и стены…
А если счёт кубометров идёт на миллионы? Ясное дело, эффект усилится пропорционально. Не стоит тратить время на кропотливые расчёты, и без того понятно — шарахнет с большим запасом.
Никто и не занимался вычислениями. Просто-напросто расконсервировали скважину и закачали внутрь сжатый воздух, доведя газовоздушную смесь до взрывоопасной концентрации.
Исполнители-эмчеэсовцы, естественно, были уверены в обратном: считали, что пытаются снизить удельное содержание газа в смеси, отвратить катастрофу… Они ошибались.
Но ошибся и Анхель. Понимающий дело специалист объяснил бы командору: действие любого взрывчатого вещества основано на том, что небольшое количество взрывчатки мгновенно превращается в громадный объём раскалённого газа — и ударная волна распространяется в стороны, сметая всё на своём пути. При взрыве газа процесс идёт с точностью до наоборот: значительная часть реагентов даёт на выходе воду, занимающую куда меньший объём, — и взрыв направлен «внутрь». Действует на манер вакуумной бомбы, и стены пострадавших от бытового газа квартир разрушает именно резкий скачок наружного давления… Но полукилометровая толща горных пород неизмеримо превосходит прочностью любую стену.
Всё это специалист по взрывотехнике растолковал бы командору Анхелю и непременно бы прибавил: последствия, разумеется, будут. И весьма неприятные. Возможны сейсмические толчки (достаточно слабые), трещины и карстовые провалы земной коры. Какая-то часть не взорвавшегося газа вырвется наружу и вспыхнет уже в атмосфере, без взрыва, — вполне вероятны пожары. Но огненного Апокалипсиса, после которого останется лишь многокилометровая воронка, ждать не приходится.
Знакомство с подобными выкладками могло бы подвигнуть Анхеля каким-либо иным способом избавиться от полевого агента Лесника, чья непонятная близость к обер-инквизитору стала в последнее время тревожить старых членов Капитула…
Земля содрогнулась. Лесник не устоял на ногах, рухнул. Инстинктивно сжался и столь же инстинктивно закрыл глаза, ожидая мгновенного, страшного и испепеляющего удара — последнего ощущения в своей жизни.
Удар отдался во всём теле, но оказался не так уж и страшен. Словно в бронежилет угодила пистолетная пуля невеликого калибра. Приятного мало, но не смертельно. Мгновенье спустя по ушам ударил грохот — тоже не поражавший воображение. Звуковое сопровождение ударившей неподалёку молнии порой бывает мощнее.
Сообразив, что отчего-то остался жив, Лесник не стал раздумывать над причинами странного явления. Вскочил с единственной мыслью: что с Дианой?
И застонал…
Земля, доселе ровная, встала под уклоном, понижаясь к центру посёлка. Впереди, где между крайними домами лицедействовала Диана, почву рассекла громадная трещина. Из неё тянулась к небу огромная, в десятки метров высотой, стена пламени — ревущего, чадного, коптящего.
Рядом матерился Алладин.
— Уводи ребят. Ничего не кончилось, — отрывисто бросил ему Лесник. Действительно, толчки продолжались, но устоять было можно. Посёлок располагался не над самым газохранилищем — и эпицентр был в стороне. Но огненная стена не позволяла разглядеть, что там происходит.
— А ты? — спросил Алладин.
И тут же понял, что задумал коллега: Лесник торопливо вылил воду из фляги на шапочку-чеченку, торопливо натянул на голову…
— Сдурел, Андрюха?! — от волнения Алладин напрочь позабыл жёсткое правило Конторы: при любых обстоятельствах обращаться лишь по псевдониму. — Сам сгоришь и её не вытащишь!
Лесник не слушал. Побежал к трещине, пытаясь разглядеть, найти разрыв или прореху в огне. Пытаясь — и не находя… Под уклон бежалось легко. Сзади топот — лишь изощрённый слух полевого агента мог расслышать их сквозь рёв пламени. Жёсткие пальцы Алладина вцепились в плечо.
— Стой, дурак!!!
Лесник ударил — назад, не глядя. Попал. Пальцы разжались, топот смолк…
Тут же, как по сигналу, единая огненная стена исчезла. Пламя ещё вырывалось из трещины — отдельными языками, вспыхивающими то там, то тут через неравные промежутки времени.
Диану среди догорающих обломков домов Лесник не разглядел.
Трещина оказалась достаточно широкой. В самом узком месте — метра четыре с половиной. На стадионе, в секторе для прыжков, — ерунда, меньше, чем норма значкиста-ГТО-шника… Но не в тяжёлом снаряжении и не с усыпанной обломками дорожкой для разбега.
Лесник помедлил несколько секунд, пытаясь понять периодичность появления огненных всполохов. Таковой не оказалось. Лотерея… Бездонный провал, казалось, улыбался — как чёрный беззубый рот. Улыбался ехидно, издевательски приглашая: рискни, парень, попробуй…
Он прыгнул. Почти без разбега. Приземлился на самый край трещины, мягкая почва подалась под ногами, поползла вниз, но Лесник вторым прыжком покинул опасную зону. Обогнул пылающие руины. Замер. На земле — обугленное тело. В позе эмбриона, сжавшееся, колени подтянуты к груди… Вместо кожи — чёрная ломкая корка. Запах — как от сковородки с мясом, по рассеянности забытой на огне… Лицо выгорело почти полностью, губ не стало. На страшной дымящейся маске белели зубы, словно оскаленные в последней усмешке.
Лесник медленно опустился на колени. И тут рвануло снова. Совсем рядом.
Он говорил не то мысленно, не то вслух, но в любом случае сам себя не слышал, в ушах стояло эхо недавнего взрыва.
— Ты столько раз умирала и столько раз воскресала, что я мог бы и привыкнуть, да вот что-то не получается, и каждый раз думаю: теперь уж навсегда, а я, дурак, так и не сказал, что люблю тебя…
Пласты обугленной кожи трескались и отваливались, и становилась видна новая — гладкая, младенчески-розовая… Сгоревшие волосы восстанавливались медленнее, но уже показались первые волоски — короткие, тонкие, едва заметные…
Вспомнились слова Браницкого, с горечью сказанные минувшей ночью: «Вы не представляете, молодой человек, что значит любить женщину, знать, что она не совсем человек, — и всё равно любить…»
Лесник тогда промолчал.
А сейчас, наверное, он всё-таки говорил вслух. Потому что губы её шевельнулись — сначала беззвучно, но затем Лесник разобрал тихие слова:
— Дурак ты, Андрюшка. А то я не знаю…