— История с Эчеверри?
— Да, гибель Эчеверри.
— Как? Разве Эчеверри умер?
— Брось, не притворяйся, будто живешь на луне.
— Ладно, не спорю. Что же предсказал этот господин?
— Я ведь сказала — гибель Эчеверри. При этом было много народу. Не знаю точно, как было дело, но…
— Ну вот, началось. Никогда не известно точно, что произошло.
— Фу ты, дай договорить! Эчеверри сделал какое-то ироническое замечание по адресу Салема. Не знаю, слышал Салем или нет…
— Если он ясновидящий, ему незачем слышать.
— В общем, турок побледнел и сказал кому-то стоявшему рядом…
— Кому-то, кому-то… Вечно одно и то же, вечно все та же неточность. А потом еще говорят о фактах. Или произносят общие слова или рассказывают сомнительные истории, которые почему-то все стараются выдать за истину, — этакая странная склонность спешить на помощь, когда пытаются оправдать этих субъектов. Он тебе говорит о сером платяном шкафе. Потом оказывается, что шкаф-то не платяной, а стенной, а дальше, что там не стенной шкаф, а что-то похожее на него. И еще дальше — если хорошо подумать, это вовсе стол с ящиками, и не серый, а красного дерева. И так далее. Но все в восторге, ведь он угадал, и глядят враждебно на беднягу неверующего, на того, кого проверяет этот супермен. Все стремятся оправдать ясновидца. И в конце концов оказывается, что там и не платяной шкаф, и не стол с ящиками, и не серый, и не красного дерева, а какая-нибудь гравюра или китайская ваза…
Казалось, доктор Аррамбиде готов рассердиться. Он вытянул манжеты сорочки и поправил галстук.
— Нет, ты выслушай, научись хотя бы слушать, раз уж претендуешь на звание ученого. Турок побледнел и заметил стоявшему рядом…
— Стоявшему рядом! Кто это был? Как звать этого таинственного господина? Точные данные, будьте любезны! Цифры, имена, даты. Не отделывайся общими словами.
— Откуда я знаю, кто в этот момент стоял рядом. Но несколько человек могут засвидетельствовать: Лало Паласиос, да и сам Эрнесто были там. Ведь так?
— Да, — согласился Сабато, уставясь в пол.
— Ладно, простим эту первую неясность. И что же заметил Салем загадочному господину с неизвестным именем?
— Он сказал, что Лало недолго будет над ним смеяться, потому что очень скоро погибнет в автокатастрофе и случится это в тот же вечер.
Беба многозначительно взглянула на доктора Аррамбиде, но ее собеседник, казалось, ждал продолжения.
— Полагаю, что тебе хотя бы это известно, — прибавила Беба с явной иронией. — Что Лало разбился в своей машине в тот же вечер. Да или нет?
— Лало Паласиос разбился насмерть?
— Да что ты несешь! С тобой невозможно разговаривать, твоей недоверчивости нет предела. Погиб Лало Эчеверри! Ведь речь-то идет о ком?
— Мне кажется, ты только что упомянула Лало Паласиоса.
— Так ты, значит, согласен?
— С чем согласен?
— Я тебе говорю: Салем предсказал, что в тот же вечер, выйдя из дома Лу, Эчеверри погибнет в автокатастрофе.
— Ладно, я согласен, Эчеверри погиб в автомобильной аварии. Но почему мы должны верить, что его смерть была предсказана?
— Разве я не говорила, что было много свидетелей?
— Я, кажется, только что слышал, что Салем сообщил этот смертный приговор — полагаю, не слишком громко, не во всеуслышание, — некоему господину, который до настоящего момента предпочитает хранить инкогнито. И, по-видимому, он является единственным подлинным свидетелем. Разве не так?
— Этого я не знаю. Не знаю, слышал ли кто другой замечание Салема, но факт тот, что после несчастного случая о предсказании заговорили все.
— После того, как Эчеверри погиб? О, это известный прием ясновидцев, чтобы рекламировать себя.
— Но тот, другой, он ведь слышал.
— Другой? До сих пор это фигура настолько загадочная, что ты даже не можешь назвать его имени. Вдобавок он, возможно, сообщник турка или, по крайней мере, один из тех, кто всегда готов помочь лжепророку. Быть может, Салем сказал что-нибудь вроде того, как ужасно много в последнее время погибает людей на дорогах.
— Если ты, Карлитос, будешь и впредь проявлять такое недоверие, лучше переменим тему. С меня довольно. Говорю тебе, там было много народу, даже Эрнесто был.
— Ну ладно, продолжим. Только смотри, ты будешь нервничать, у тебя нарушится обмен, а потом мне придется воевать с твоей экземой. Продолжай.
— Те, кто слышал слова Салема, были поражены, и некоторые решили проводить Лало, хотя бы при переходе через авениду.
— Погоди!
— А что?
— Одно из двух — если этот турок пророк и сказал, что Лало умрет, как можно избежать того, что должно было произойти? А если он не способен предсказывать, зачем было так стараться спасать Эчеверри?
— Нет, ты слушай дальше. Друзья вышли вместе с Лало — конечно, не говоря ему ни слова. Наш друг Эчагуэ и венгр вместе с ним перешли через авениду, туда, где стояла его машина. Потом они возвратились.
— Не хочу обижать интересную компанию твоих друзей, но ты должна согласиться, что умом они не блещут.
— Почему?
— Турок напророчил, что Лало погибнет в тот же вечер в автомобильной аварии, а не то, что его собьют с ног при выходе из дома.
— Верно. Не успели они расстаться с Лало, как вспомнили слова Салема, сели в машину и поехали вслед за ним. Минут через десять догнали его, и Пеке начал гудеть, чтобы привлечь его внимание и заставить остановиться. Лало, наверно, подумал, что кто-то сзади идет на обгон, и не оборачивался, пока они с ним не поравнялись, и тут стали кричать, чтобы он остановился. Лало испугался, что-то крикнул в ответ и, заглядевшись в сторону, налетел на столб. Ну, что ты скажешь?
— Этот факт ничего не доказывает.
— Тебе этого мало?
— Тут есть несколько объяснений.
— Какие, скажи, пожалуйста.
— Первое то, что Салем оказывает влияние на слабых людей. Он хотел отомстить Лало за насмешку и привел его к гибели.
— Но в таком случае ясновидцы не предсказывают будущее, а творят его.
— Это одна возможность. Есть и другие. Может быть, этот безголовый Пеке — ты же не станешь отрицать, что Пеке безголовый и что не было никакой надобности кричать, как идиоты, и пугать беднягу, идущего на скорости сто километров, — этот чокнутый Пеке был единственной и истинной причиной смерти. Если бы столько гениальных умов не ринулось спасать Лало, он приехал бы к себе Сан-Исидро[117] целый и невредимый.
— Пойми, ведь тут бесспорно, что Салем предсказал смерть Лало и предсказал верно. Неважно, стал ли орудием гибели кто-то безголовый или гений. По-твоему, для таких дел надо использовать Эйнштейна? Ты требовал фактов. Гибель Лало — это факт. Да или нет?
— Ну хорошо, да.
— Тогда я не понимаю, почему ты упорствуешь в отрицании ясновидения.
— Я ни в чем не упорствую. Я требую доказательств, а не плутней. К тому же я не утверждал, что не верю в ясновидение. Я просто говорил, что до сих пор не слышал убедительных доказательств. Возможно, кто-то способен видеть, что находится в соседней комнате. Но насчет будущего… На самом деле очень часто настоящее принимают за будущее.
— Как это?
— Очень просто. Например, когда твоей сестре предсказали должность преподавателя.
— Ну и что? Разве она ее не получила?
— Получила, но должность уже была ей назначена. Не понимаешь?
— Как это — уже назначена?
— Когда ясновидящий это ей сказал, решение уже было принято — например, в голове министра. А что касается Лало, твое доказательство я не считаю убедительным. Скорей, я склонен думать, что турок отомстил, внушив мысль о несчастном случае Пеке и другим, чтобы они кричали.
— Значит, всякий раз, когда тебе покричит кто-то едущий рядом, ты разобьешься?
— Думаю, дорогая Беба, хватит уже об этом.
— Но, в результате, хочешь ты побеседовать с Салемом? Да или нет?
— Нет. Какая может быть охота беседовать с человеком, который тебе скажет, что нынче вечером ты разобьешься в автомобиле?
— Какой же ты тогда ученый, если боишься побеседовать с человеком, который может тебя заставить изменить свое мнение?
— Я не избегаю перемены мнений, я избегаю людей мне неприятных.
Аррамбиде встал, вытянул манжеты сорочки, поправил галстук и налил себе еще стакан.
— А вы, Сабато, не сказали ни слова, — заметил он.
Нахмурив брови, Сабато очень тихо ответил:
— Я говорил, что был при том, когда Салем предсказал смерть Лало.
— Нет, я имею в виду проблему как таковую.
— Мои идеи — хороши они или плохи — достаточно известны. Я даже опубликовал эссе на эту тему. Мою теорию.
— Теорию? Как интересно! Предполагаю, вы допускаете предчувствия.
— Именно так.
— Весьма необычно для физика.
— Бывшего физика.
— В данном случае это все равно. Вы же многие годы изучали теорию относительности, эпистемологию[118].
— Что же здесь необычного?
— Не знаю, как сказать… Ваше молчание, ваше отношение. Похоже, вы совершенно не согласны со мной. Вы изменили своим математическим штудиям?
— Не знаю, что вы называете изменой. К тому же я этим занимался не потому, что склад ума у меня такой же, как у тех, кто верит только в гальванометры да в числа. Я это делал по другим причинам.
— По другим причинам?
Сабато не ответил.
— Быть может, вы считаете, что парапсихология это наука и что, в конце концов, явления такого рода могут быть объяснены. Я прав? — спросил доктор.
— Нет.
— Черт побери! Мы с вами люди определенного интеллектуального уровня, и я считаю себя вправе требовать, чтобы вы мне ответили серьезно. Ведь мой вопрос, в конечном счете, чисто интеллектуального плана. Разве не так?
— Если вы говорите о науке, — неохотно ответил Сабато, — в том смысле, в каком о ней говорит лабораторный исследователь, я не согласен. Эти явления ничего общего с наукой не имеют. Хотя в восемнадцатом веке была такая наивная теория. Теория о душе.