У двери, ведущей в расформированный приют жриц любви, он обернулся.
– Я поднимусь первым. Вы – в пяти шагах сзади. Спрячьтесь. Войдете, когда позову.
Точное местонахождение мастерской штукаря-ваятеля выведала Эмили через Лиговское отделение милиции. Там же узнала и его домашний адрес. Туда, к утлой одноэтажке на Выборгской стороне, прошвырнулся Горбоклюв, выкурил козью ножку с дворником, угостил его купленным на рынке первачом. Подметальщик в лаптях с онучами сказал, что скульптор, которого звали Иннокентием Самсоновым, дома почти не ночует, сутками пропадает у себя в студии. По мнению дворника, малый с придурью, в комнатенку свою никого не пускает, баб не водит, водки не пьет, таскает с барахолки книжки с иностранными названиями и непонятные круглые коробки – короче, ведет себя не по-пролетарски.
В милицейских картотеках Самсонов не значился, противозаконных поступков за ним не замечали. И не до него было сейчас работникам Ленинградского угро – весь город облетела весть об убийстве Коломойцева. Борца с преступностью обнаружили в котловане с двумя пулями под лопаткой. На ноги подняли весь личный состав народной милиции и расквартированных в пригороде воинских подразделений. Однако никто не знал, где искать убийцу или убийц. Преступление свершилось в центре, но не нашлось ни свидетелей, ни улик, способных навести на след. Коломойцева объявили героически павшим в борьбе с бандитизмом и погребли с почестями на Волковом кладбище под проникновенные спичи и винтовочные залпы.
Вадим поднялся по неосвещенной лестнице и постучал в облезлую дверь. Никакой реакции. Будет обидно, если скульптора кто-то предупредил об опасности и он дал тягу.
– Откройте! ОГПУ!
Вадим заранее наметил линию поведения: показать Самсонову мандат, потом портсигар и предъявить обвинение. Какое? Неважно. Соучастие в преднамеренном устранении гражданина Есенина вполне подойдет. Тут имеет значение не формулировка, а интонация, нахрап. Если скульптор таков, каким Вадим себе его представлял, то он сдрейфит, расползется, как снеговик по весне. А там – позвать Эмили с Горбоклювом и записать чистосердечное признание.
– Заснул ты там, что ли? – Вадим с маху засадил по двери ногой, и она отворилась.
Он вошел в неосвещенный зальчик, на окнах которого висели выцветшие дерюги, покрытые слоем пыли. Стены были увешаны вырезанными из журналов иллюстрациями, изображавшими древнегреческие статуи, римские камеи, горельефы и иные скульптурные композиции. Взгляд Вадима на картинках не задержался и скатился вниз. Пол загромождали обломки гипсовых изваяний и сплющенные комья воска. Складывалось ощущение, что в обитель мастера вторглось полчище гуннов и предало произведения искусства беспощадному разрушению. Или это сам скульптор, недовольный своими творениями, впал в неистовство и уничтожил все, что создал?
У дальней стены стояла раздвижная ширма. Вадим заглянул за нее и наткнулся на тело мужчины лет сорока, застывшее в неестественной позе. Руки раскинуты, деревянный протез, заменявший левую ногу, уперт в угол, голова вывернута набок. Блуза на спине прорвана, сквозь дыру виднелась ножевая рана, из которой на пол натекла лужа крови. Вадим присел на корточки, осмотрел убитого, потрогал кровь. Она была еще липкой, из чего следовало, что убийство произошло не ранее сегодняшнего утра.
Вадим вышел за порог и трижды коротко свистнул. По лестнице затопали – это поднимались на зов Эмили и Горбоклюв.
– Что там? – пропыхтел Петрушка.
Вадим, не отвечая, провел их в зальчик, чиркнул спичкой и осветил покойника.
– Импосибл! – придушенно вскричала Эмили. – Это Самсонов?
– Как есть, – подтвердил Горбоклюв. – Дворник гутарил, что этому Самсонову, значица, конкой ногу отрезало, после того он и пить бросил.
Вадим поискал глазами орудие убийства, но его в поле видимости не оказалось. В отличие от покушения в Обуховской больнице, когда преступник по ошибке прошил ножом одеяльную скрутку, здесь он ничего после себя не оставил. Тем не менее Вадим не сомневался, что и в том, и в другом случае действовал один и тот же человек.
Горбоклюв поцокал языком.
– Умеючи бил… Знатный душегуб, не впервой ему.
– Интересно, зачем тут ширма? – вслух размышлял Вадим, оглядывая зальчик.
– А как же! – Петрушка скабрезно гыгыкнул. – Приходили к нему, значица, модельки, он их голыми лепил, а за ширмочкой они того… переодевались. Анекдотец один есть: приезжает в синагогу финансовый инспектор…
– Заткни фонтан, Членодрыг, – цыкнула на него Эмили. И обратилась к Вадиму: – Вызываем милицию?
Вадим помедлил, собираясь с мыслями. Не давало покоя, что знатный душегуб, быть может, бродит где-то поблизости и точит свой нож на него – недобитого и по какой-то причине опасного. Бабушка предупреждала, что легкой победы не получится.
Он стряхнул замешательство и отдал распоряжение Горбоклюву:
– Найди телефон. В греческой церкви должен быть… Как выйдешь, направо – большой такой храм с куполом. Позвони в уголовку, пусть пришлют людей.
Трое чинов из угрозыска потолкались в разгромленной мастерской, ничего не нашли, бегло опросили Вадима, его спутников и убрались восвояси. По их кислым мордализациям было ясно, что рыть землю в поисках убийцы они не намерены. Заколотого Самсонова переправили к доктору Гловскому, тот произвел вскрытие. За результатами Вадим на следующий день зашел в Обуховку.
Анатома он застал не в царстве мертвых, а в канцелярии, где тот, сидючи за столом, клацал арифмометром «Оригинал-Однер» и заполнял длинный формуляр.
– Бюрократы! – брюзжал доктор, вписывая в графы неразборчивую абракадабру. – На каждого поступившего заполни карточку, а потом еще по итогам года составь… м-м-м… отчет: кто от чего преставился. Это им, видите ли, для статистики нужно. А у меня всего один помощник, и тот позавчера с дифтерией слег. Как, скажите на милость, успевать? У меня там внизу еще трое неразделанных лежат, а я здесь… м-м-м… циферки складываю.
– Хотите помогу? – Вадим придвинул к столу топчанчик, сколоченный из гладко отшлифованных дощечек.
– Э, нет, туда не садитесь! Там я внутренности складирую, когда что-то… м-м-м… замысловатое попадается. Препарирую на досуге. Для научных статей пригождается.
Вадим отодвинул от себя топчанчик с такой поспешностью, что тот врезался в вешалку для одежды, стоявшую близ двери.
– Вон с того табурета баночку с кишочками снимите, – посоветовал Гловский, – и присаживайтесь.
Вадим последовал рекомендации. Анатом показал ему на арифмометр.
– Умеете обращаться? Будем прошлогодний баланс по тифозникам подбивать. Считайте: сто восемнадцать плюс девяносто шесть…
– Зачем арифмометр? Мне без него сподручнее. Дайте отчет, я быстро все заполню.
Вадим взял у доктора перо и стал без остановок вписывать в клеточки итоговые числа. Гловский смотрел на него, как на иллюзиониста из шапито.
– Да вы вундеркинд! Это у вас с детства?
– Приобретенное. Складывать – проще простого. Вот квадратные корни извлекать – это я вам скажу…
Длинная, похожая на орудийный снаряд лампа под потолком замигала и погасла. Ватная темень наполнила кабинетик. Гловский пощелкал выключателем – бесполезно.
– Опять с электричеством перебои… У нас это иногда по пять раз на дню случается.
Вадим работу не прекратил – он и не заметил отсутствия света. Все так же клюкало перо, стукаясь о стеклянное дно чернильницы, а потом тихонько шуршало по бумаге, выводя ровные, на зависть каллиграфу, цифры.
– М-м-м! – возликовал анатом. – Мне бы ваши умения! А то, бывает, трудишься в поте лица, черепную коробку трепанируешь, и тут тебе – хлоп! – тьма-тьмущая, как до сотворения мира. Приходится простаивать, а времени и так в обрез, сырье поступает непрерывно, только успевай обрабатывать…
Минуту или две спустя лампочка снова вспыхнула. Гловский посмотрел на нее с суровостью, будто это она была виновата в авариях на электростанции.
Вадим дописал последнюю цифру и протянул анатому бланк с заполненной таблицей.
– Готово.
– Премного вам благодарен! – Гловский сердечно пожал ему руку. – Без вас я бы еще часа полтора провозился.
– Благодарить не за что. Вы мне лучше скажите, что там с этим скульптором.
– С каким? А, с этим одноногим… Стандартный набор: зубы гнилые, печень немного увеличена, порок… м-м-м… митрального клапана, небольшая деформация лучевой кости на левой руке…
– А причина смерти?
– Да вы и сами знаете. Нож в спину. Лезвие было длинное, до сердца дошло. И удар, я вам доложу, профессиональный. Убийца не новичок, знал, куда и как бить.
«Знатный душегуб, не впервой ему…» Врач подтвердил слова сметливого Горбоклюва, что нисколько не удивило Вадима.
– А вы могли бы описать приметы убийцы? Какого он р-роста – высокого, низкого? Насколько силен? Левша или правша?
– Вы от меня слишком многого хотите. Я не Шерлок Холмс, с криминалистикой… м-м-м… не в ладах.
– Полноте, Александр Георгиевич! Вам же по части судебно-медицинской экспертизы нет р-рав-ных, – подлил елея Вадим. – Ни в Ленинграде, ни в Москве, ни во всем Союзе.
Польщенный доктор зарделся, как невеста на выданье. Похрустел пальцами, запятнанными формалином, поблуждал взором по кабинету, подбирая слова.
– Характер и направление раневого канала указывают на то, что преступник – определенно правша. Рука достаточно сильная, но не атлет. Здесь важно было направить клинок точно между ребер, в мягкие… м-м-м… ткани. Этот ваш скульптор под два метра, а удар нанесен как бы снизу вверх, то есть убийца невысокого роста, примерно с меня или еще ниже…
Гловский прервался, потому что дверь кабинета открылась, и на пороге возник приземистый широкоплечий человек с седоватой шевелюрой. Он занес ногу, чтобы перешагнуть через порог, но, увидев Вадима и доктора, отступил назад.
– Тысяча извинений! Потемки, табличек нет…
– Куда вы шли? – спросил Гловский.
– В третью операционную.
– Она этажом выше, прямо напротив лестницы.