глава № 10ВОЛЬТЕРО-ТЕРРОРИСТЫ. ПЕТРОГРАД – МОСКВАНаркомпрос делает художникам предложение, от которого трудно отказаться
ИНФОПОВОД
10 апреля в Москву из Петербурга с официальным визитом прибыла делегация только что образованного Петербургского отдела ИЗО Наркомпроса: Николай Пунин (глава), Натан Альтман (заместитель) и Артур Лурье (композитор, член другой структуры Наркомпроса).
Накануне они задорно приветствовали своих давних соратников – авангардистов Москвы через газету «Анархия»: призывали присоединиться к своему революционному делу разрушения и вместе разрушать старый мир футуристов Маяковского и художников Татлина[576]. Их послание было очень неформальным, товарищеским, звенящим и в отношении старого мира саркастическим.
Ган косвенно выразил протест, опубликовав на следующий день манифест «Буревестника» от имени петроградских анархистов-художников, которые не намерены сотрудничать с властью: «Мы всегда были чужими инородцами среди людей, соединенных в государстве и обществе в целях борьбы друг с другом, эксплуатации друг друга и природы».
Тем не менее еще через день татлинская левая федерация ответила петербуржцам через «Анархию» бодрым встречным приветствием.
Этому возразил Родченко: «Новая власть надевает на нас новые цепи: министерство искусств, комиссары искусства, художественные секции».
И все же петроградские товарищи продолжили агитацию.
10 марта они посетили футуристов в «Кафе поэтов». Причем посетили вместе с Луначарским. А на следующий день побывали вместе с Давидом Штеренбергом в доме Морозова, где Родченко, Ган и Малевич готовили к открытию Пролетарский музей. Родченко сообщал: «Были члены петроградской художественной коллегии Пунин, Альтман, был комиссар Штеренберг; все были довольны порядком, чистотой и сохранностью коллекции»[577].
К сожалению, буквально следующей ночью ВЧК отнял у анархистов и особняк Морозова, и дом «Анархия». Зато наутро Совнарком издал два прогрессивных декрета:
1) «Об упразднении Академии художеств» и преобразовании высшего училища при Академии в Свободные художественные мастерские[578];
2) «О памятниках республики»[579] – об установке десятков новых памятников в Москве и Петрограде в рамках плана монументальной пропаганды.
Оба документа подразумевали создание множества рабочих мест для художников всех направлений, готовых сотрудничать с советской властью. Предполагалось, что создавать новую систему художественного образования будут футуристы, – именно они давно заявляли о необходимости радикального обновления всей художественной системы страны. А план монументальной пропаганды был рассчитан в основном на профессиональных скульпторов «из бывших», которые уже сгруппировались вокруг Моссовета, Петросовета и Пролеткульта и нетерпеливо ждали госзаказов.
Ответственными за работу в обоих этих направлениях Совнарком назначил художественного критика Анатолия Луначарского (наркома просвещения) и архитектора Павла Малиновского (наркома государственных имуществ РСФСР и главу Комиссии Моссовета по охране памятников). Несмотря на кажущуюся «сбалансированность» в государственном распределении ресурсов и заказов между художниками конкурирующих направлений, это задуманное «разделение полномочий» так и не состоялось за все время существования советской власти.
Итак, буквально в день разгрома анархистов, 12 апреля 1918 г., был создан Московский отдел ИЗО во главе с Татлиным[580], получивший равные права с аналогичной петроградской структурой во главе с Пуниным.
Из крайне левых в коллегию вошли художники: Софья Дымшиц-Толстая[581], тогдашняя татлинская подруга; Надежда Удальцова[582], ценившая и Татлина, и Малевича одинаково; и Алексей Моргунов[583], товарищ Малевича, кроме всего прочего, по «Анархии». Ольга Розанова[584], близкая соратница Малевича, еще раньше вошла в состав Петроградского отдела ИЗО как замглавы художественно-промышленной секции.
Состав московской коллегии оказался гораздо «более левым», чем петроградской. Даже ее «центр» представляли авангардисты, хоть и не радикальные: Александр Веснин («самый левый» из братьев-архитекторов Весниных, автор проекта города-сада для рабочих в поселке Никольское под Москвой, 1908 г.); Александр Шевченко, художник-экспериментатор и теоретик нового российского искусства; основатели «Бубнового валета» Петр Кончаловский и Илья Машков.
Одно из первых заседаний художественной коллегии Петроградского отдела ИЗО НКП, март 1918 г. Слева направо: Алексей Карёв, Ольга Розанова, Иосиф Школьник, Сергей Чехонин, Лев Ильин, Давид Штеренберг, Николай Пунин, Петр Ваулин, Алексей Левин, Владимир Баранов-Россине.
Фото предоставлено наследниками Н. Н. Пунина
Но ни Малевич, ни Родченко, ни Ган в Наркомпрос не пошли.
От футуристов из «Кафе поэтов» также последовал некий иронический жест: 12 апреля «авангардист жизни» Владимир Гольцшмидт установил сам себе памятник на площади перед Большим театром. Этим он пародийно открыл план монументальной пропаганды, декретированный Совнаркомом.
В качестве памятника он использовал гипсовую модель кроманьонца, сделанную для Зоологического музея скульптором-анималистом Василием Ватагиным. Ватагин использовал Гольцшмидта как натурщика при изготовлении этой фигуры. Рядом с кроманьонцем располагалась фигурка собаки, которую приручил древний человек. Гольцшмидт рассказывал, что эта собака – олицетворение мещанского вкуса, пытающегося кусать художника-новатора. По окончании перформанса «памятник», видимо, был возвращен скульптору.
Малевич через три недели после разгрома анархистов в Москве ответил на все эти события ядовитой и темной заметкой «К приезду вольтеро-террористов из Петрограда». В тексте повествовалось о том, что «левачи» провели общее собрание и избрали на нем председателем «могильщика» и его помощником – «чистописателя». Возможно, под «общим собранием» имеется в виду Государственное информационное заседание по организации художественной коллегии в Москве, прошедшее 11 апреля 1918 г.; под «могильщиком» подразумевается скульптор П. П. Малиновский (друг Максима Горького, в 1917–1918 гг. – глава Кремлевской комиссии, автор проекта первого кладбища павших героев революции у Кремлевской стены[585]). А под «чистописателем» – арт-критик и драматург Луначарский. Эту версию подтверждает заметка Александра Родченко «Светила, меценаты, новаторы»[586].
ТЕКСТЫ
Натан Альтман, Артур Лурье, Н. ПунинПЕТЕРБУРГ – МОСКВА
Анархия. 1918. 9 апреля. № 39. С. 4
Мы строгие в нашем строе. Петербург у вас в гостях эти дни, дорогие товарищи-москвичи, взрывающие станции на дорогах искусства!
Осведомляем вас, что Академия художеств уже в ящике раз навсегда[587].
Не для того мы здесь, чтобы улыбаться, как Гоген на Таити, в ваших кафе на юге, – мы пригнали вам северную победу, мы – мастера и стальные стержни для ваших красных великих знамен. Иноплеменники, плененные сердцем, с вами мы, вольтеро-террористы, бросившие бомбу только что в дворцы-музеи[588].
Делайте все против охраны буржуазного хлама в искусстве.
Вместе с нами ставьте сепараторы, отделяющие творчество от искусства!
Мы у руля! Лево руля! Реют ревнивые наши радио, блестящие поршни стальным морям.
Не упирайтесь, упорные, закаленные: несокрушимы только мы, играя и рассекая все государства, в государстве времени подымая вихрь. Кто знает при этом, окажется ли время достаточной для нас средой?
Социалисты великие, ересь, семя, ваши рабочие руки сюда. Вот рычаг; он, сжигающий прошлое, ненавидимое и вами. Товарищи-москвичи, крепче договор скрепим! Приветствуем вас в Москве, тов. Маяковский, Вл. Татлин. Приезжайте к нам в Петербург.
Буревестник[589]МАНИФЕСТПЕТЕРБУРГСКОЙ ГРУППЫ АНАРХО-ИНДИВИДУАЛИСТОВ ХУДОЖНИКОВ
Анархия. 1918. 10 апреля. № 40. С. 4
Мы, группа художников, в самом широком смысле этого слова, захваченные восторгом перед совершающимся освобождением народов и строительством новой жизни, хотим положить начало новому искусству – искусству радости, свободы и любви, искусству нашего дня и будущего… И чтобы сделать его вполне соответствующим духу времени, решили вызвать его из глубины самого народа. Мы верим, что в душе его уже возникла воля к ликующей песне.
Для нашей цели нужно соответствующее помещение, и мы остановили свой выбор на доме Филоновой – пустующем особняке, в котором собрано множество прекрасных картин… Мы решили открыть его двери всякому, кто пожелал бы принять участие в создании нового пролетарского искусства.
Мы хотим создать мастерскую с самим народом, с его жизнью, его борьбой… Чтобы каждый вошел и отдал свои творческие силы. И мы все – дети народа, мы хотим, чтобы его жизнь билась здесь, рядом… Пусть же каждый идет искать свое… Такую хотим мы создать мастерскую… Песнь наша должна звучать на открытом воздухе: пусть всякий ее слышит. Мы должны петь вместе с знаменем свободы, с бранным стягом – теперь и с знаменем мира – после… Жизнью мы хотим наполнить наши струны! Мы решили занять это помещение и сделать его местом рождения высшей радости пролетариата – его искусства, его звуков, его слов и его красок, его песен, ликующей юности… «Мало радости, празднества в нашей революции», – говорит Луначарский. Нет, радости много, но нет еще слов, которыми заговорили бы они. Рабство научило нас лишь тужить, молчать и уповать на Бога; буржуазия научила нас только словам жажды и отчаянья, их только и оставило в наследство нашему искусству ее буржуазное творчество. И новое слово должно родиться, чтобы преисполнить радостью сердце свободного.
Но слово всегда возникает в среде желающих говорить, имеющих что сказать; если такой среды нет, оно остается в нашем чреве. И слово надо ковать, над ним надо работать, надо иметь кузницу – мастерскую искусства и в то же время очаг народных сил. Мы хотим создать эту среду. Там должны встречаться те, что носят в душе своей сосуды, переполненные радостью, переливающейся через края, чей пыл не может уместиться в их сердце и рвется вылиться в песню. Мы исполнены сознания, что делаем нужное, правое дело, и потому могли бы его совершать, никого не убеждая и не спрашивая, но нас будут обвинять, что мы подрываем основу государственности. На самом же деле не за основы мы и не против основ.
Что у нас с ними общего, у нас, у бездомного племени созидателей: художников, поэтов, музыкантов и скульпторов?
Мы всегда были чужими, инородцами среди людей, соединенных в государстве и обществе в целях борьбы друг с другом, эксплуатации друг друга и природы…
Те, что изменяли своему завету искателей и делались фабрикантами изысканных удовольствий, утонченных наслаждений прекрасным, лишь те находили теплое место в государстве угнетателей и рабов.
Мы хотим только одного: учредить в каждом городе, в полях и в лесах каждой страны без учреждений и правил, ручательств и доказательств основу нежной любви товарищей. Ее хотим мы утвердить силой прекрасного. И если прежде это было невозможно в буржуазном правлении, где закон охранял позолоту вместо справедливости, то теперь это до́лжно. Мы хотим следовать завету Уота Уитмена, великого певца демократии, который говорил: «Для тебя от меня они, о демократия, чтобы служить тебе, о жена моя, для тебя они все, эти песни звенящие». Довольно капитал хранил все сокровища искусства в своих темных шкафах и на своих надменных стенах, довольно он порабощал все творческие силы народа. Он возрастил бережно глухую ненависть в сердцах рабочего и крестьянина вместо любви и светлого сознания. И злобой полны, а не радостью толпы. Старого не вернешь. Но вот пробил час, освободился узник; перед ним весь мир с его богатством, но ему неведома ценность этих вещей, называемых картинами, музыкальными пьесами, поэтами.
Он готов их уничтожить. И пусть!
Ему они воистину не нужны, эти слишком извращенные, слишком пропитанные пороком буржуазного общества формы красоты.
Но горе, если он разрушает только музеи, только уничтожает картины, сжигает книги! То, что в них обитает, – основа всякой любви товарищей, красота, и не отвергнуть ее юному детскому уму народа уничтожением этих ценностей. Он сам уже чувствует жажду ее! И ему надо создать новый лик красоты, мощный, как он сам, сбросивший оковы, прекрасный, как он сам, идущий к неведомому дню своей возмужалости, стоящий на дивной заре человечества. Буржуазное искусство молчит в эти великолепные дни падения тиранов.
Да и что оно скажет?
Где возьмет оно вдохновение воспеть эти дни, приветствовать грядущее? Пролетариат сам только может сотворить свой радостный гимн. В его глубине кроется нужное слово, в самой битве за мир всего мира рождаются размеры его стихов, ритмы его мелодии. В шаге толпы, спаянной в одно целое солидарной дружбой товарищей, идут творцы его грядущего величия. Там, там мы видим этих художников сегодняшнего дня и будущих эпох. Но чтобы он взял глину и создал детище своего разума, своей фантазии, свою мечту – облик новой культуры, новое искусство, его надо привести к этому дряхлому искусству прошлого и дать ему эту глину. Он ее возьмет в свои сильные руки и сомнет, казалось, нерушимые формы, чтобы создать новое. Тогда лишь начнется его царство, царство всякого, осуществится великая держава любящих друг друга товарищей! И мы зовем этих неведомых никому мечтателей, творцов и певцов сегодняшней радости и завтрашнего величия.
Нам не надо учителей – жизнь будет нашим единственным учителем. Жизнь, что кипит вокруг, как котел нарождающейся эры. И не школу мы готовим народу, не мастерскую. Сюда они придут прямо с митинга, где говорил оратор; с боя, где пал товарищ, – придут, как на открытую площадь, обретут нужное слово в столкновениях своих настроений и мыслей. Здесь они увидят, как хорошо, как прекрасно воспевали свое благополучие тираны, как умели быть они счастливыми, эти властелины. И ненависть к этим идеалам, к этим украшениям на ручке бича, к этой архитектуре тюрьмы, к этой песне войны ненависть и сознание их прекрасных качеств дадут силу и уменье, чтобы создать еще более яркое искусство, чтобы им украсить свободу, как украшали свой деспотизм тираны.
Нам скажут, что мы подорвем основы, если мы возьмем дома богатых и откроем в них мастерские. Нам скажут, что мы возмутители, но мы все-таки возьмем эти дома, мы создадим в них горны, где должны быть начаты заготовки будущей культуры.
Мы берем то, что принадлежит народу, и отдаем ему для наилучшего пользования.
Мы, анархисты, мы, художники без племени и роду, но, осуществляя свое искусство, мы учреждаем право народа на его же достояние и на его радость в эти дни борьбы и отваги и в грядущий день демократии.
Да здравствует революционный горн анархо-индивидуалистического искусства!
Совет левой федерацииПЕТЕРБУРЖЦАМ[590]
Анархия. 1918. 11 апреля. № 41. С. 4
Совет левой федерации художников приветствует революционные победы тов. петербуржцев над косностью уклада жизни искусства.
Мы с вами в борьбе против застенков искусства – академий художеств.
Ваш успех дает нам силы в Москве, где хотят запрятать его в гроб.
Мы утверждаем, что только истинные революционеры искусства имеют право на строительство в новой жизни.
Товарищи, мы пойдем вместе с вами в борьбе против затхлости и засилья буржуазного искусства.
Мы верим, что новые рулевые сумеют вывести корабль искусства в широкое море!
Товарищи, мы приветствуем образование комиссии по вопросам искусства из художников-новаторов и считаем, что новое искусство не будет в подвалах, а займет подобающее место в новой творческой работе.
РодченкоХУДОЖНИКАМ-ПРОЛЕТАРИЯМ
Анархия. 1918. 11 апреля. № 41. С. 4
Мы – пролетарии кисти! Творцы-мученики! Угнетенные художники!
Мы – обитатели холодных чердаков и сырых подвалов!
Мы, носящие пылающий огонь творчества, ходим голодные и босые!
Мы, не имеющие возможности творить, отдаем лучшие силы и время для заработка на скудное пропитание!
Мы, чье положение хуже угнетенных рабочих, ибо мы – и рабочие для пропитания своего, и творцы для искусства в одно и то же время!
Мы, ютящиеся в конурах, часто не имеющие ни красок, ни света, ни времени для творчества.
Пролетарии кисти, мы должны сплотиться, мы должны организовать «свободную ассоциацию угнетенных художников-живописцев»[591] и требовать хлеба, мастерских и права на существование.
Довольно!
Нас угнетали меценаты, заставляя исполнять их прихоти, авторитеты, критики, нас теперь угнетают политические партии.
Новая власть надевает на нас новые цепи: министерство искусств[592], комиссары искусства[593], художественные секции[594].
Опять всюду наставлены признанные чиновники-комиссары искусства и их присные.
Опять мы, как парии, обречены на голодное вымирание, ибо все отдано комиссарам, министерствам и секциям.
Этого не должно быть!
Мы поднимемся и мощно, организованно защитим свое право на творчество и существование!
Пролетарии кисти! К вам, как угнетенным, я обращаюсь с призывом: на борьбу из подвалов и чердаков!
Сплотимся в «Свободную ассоциацию угнетенных художников-живописцев»!
Вперед, к строительству новой жизни!
Бор. Комаров…«СОЛНЦЕ ИМ ТЬМОЮ ПУТЬ ЗАСТУПИША»…[595]
Анархия. 1918. 27 апреля. № 48. С. 4
В период переустройства всего уклада жизни и во всех областях человеческой деятельности, как творческой, так и созидательной, вновь вырастают формы, в основе которых заложены кабальные начала. Вслед за развалившимися устоями снова родятся кладбища, где «молодому» и «старому», «настоящему» и «уродливому» в искусстве предписано свыше томиться под одной кровлей.
Вот профессиональный союз художников.
Параграфы устава, высокие барьеры, канонические уложения и прочие пережитки буржуазного прошлого.
Это мертворожденное учреждение состоит из пестрой толпы художников разных рангов, разных толков, разных социальных положений.
Какая насмешка!..
Художник буржуазного искусства будет защищать профессиональные нужды художника-пролетария.
Или наоборот? Или они вместе? Кому же из них поистине нужна эта «примирительная» коалиционная катакомба?
Может быть, эта организация полагает монополизировать выставки, музеи, студии и все художественные материалы? Тогда можно понять психологию бездарных пресмыкающихся художников, «состоящих» на содержании богатых людей, или «сбывателей» своих произведений. Но это не для нас, художников-пролетариев анархистского творчества!
Мы создали свои картины из всего, что окружает нас! И это будет «настоящее»!.. Для «бунтарского» творчества нет и не будет рынка. Мы создадим условия, при которых не нужно будет искать сбыта или играть роль шутов, «королей поэтов».
Мы вмещаем в своем внутреннем сознании весь мир прошлого, настоящего и будущего, и у нас нет канонов для творчества! Мы бросили вызов всему миру:
«Что есть выше вольнотворчества?»
И ответили:
«Мы – конец и бесконечность».
Наши интересы не вмещаются в рамки отмирающих профессиональных организаций, а потому мы предлагаем всем художниками анархо-пролетариям отмежеваться от «союзов» и «верховных коллегий» и создать «вольные ассоциации угнетенных живописцев» для осуществления «право – творчеству».
Мы все как один восстанем против опекунов – «верховных законодателей мод и вкуса» – и сбросим вериги, удушающие творчество.
Еще год тому назад, на митинге «художников» «всех родов оружия» в цирке Саламонского раздавалась крылатая всеобъемлющая фраза:
«Что нам за дело до гибели родины, когда гибнет искусство?!» А крикуны носились с проектом «министерства искусств», и теперь уже существует «верховная коллегия».
Это новое «организованное» насилие над искусством в защиту интересов привилегированных и приемлемых для буржуазной толпы художников.
Нет, вам, союзники левой и правой группы, не задушить творчества, порожденного в «каморках» художниками-анархистами.
Помните, кто мы?!
«Мы – конец и бесконечность».
Кто же они, сидящие в комиссариате искусства? Вот «старый коммунар» из «центра», развинченный фразер с красивыми жестами. Не раз, взирая с высоты своего мещанского величия сквозь очки с радужными стеклами, распинался в рассказах перед «аполлонами» (так называл он учеников своей мастерской) о минувшем рукоблуде совместно с Левитаном, и однажды, ссудив образовавшейся коммуне 300 руб., раскаялся, ибо «аполлоны», правда, на коммунистических началах, подачку прокутили, а работать поехали «в одиночку».
А вот и «левый».
В моменты ажиотажа он готов был наклеить на свою шляпу ярлык и нести свое «создание» по улицам Москвы.
Не сон ли это, «господа» законодатели?
Не душат ли вас и теперь кошмары прошлого?
Много их, судорожно цепких рук, тянутся к власти, встать рядом с ней или получить «дарственную грамоту» или «звездочку» на мундир с позолотою.
Лет пять тому назад «слон московский» при выборе модели в училище живописи, в беседе с «академиком», хихикающим в кулачок, бросил, «как окурки»: «Раньше вам приходилось бегать за натурщиками по богадельням, а теперь у вас здесь вся богадельня»…
А, поутомившись «бросать окурки», все они пробуют примоститься при богадельне от большевиков… Много их… «товарищей по несчастью»…
Но не вы теперь пойдете по улицам Москвы, а восставшие против «союзов» и «верховных коллегий»…
…И потянется бесконечно торжественной вереницей «настоящее творчество»…
…И будет это первомайским праздником художников анархо-пролетариев.
Надевайте же, надевайте скорее цепи гнета и бездарного произвола на искусство, и вас перестанут «душить кошмары», и «великий праздник» станет явью.
К. МалевичВ ГОСУДАРСТВЕ ИСКУССТВ
Анархия. 1918. 9 мая. № 54. С. 4
Тело государства без руля быть не может, обязателен руль, да такой, чтобы никто, кроме рулевого, держаться за него не мог.
Так с незапамятных времен сажали царей за этот руль. Некоторые цари вертели сами рулем, а более слабоумные только сами сидели, а подручные вертели руль вместе с седоком.
До сих пор идет борьба за руль, и все революции пока озабочены поимкой руля.
Каждой партии хочется подержаться за государственный приборчик.
Все думают, что вот как я возьму или мы посадим рулевого, то уже наверное завертится так все, что одни свободы посыплются.
А выходит, что, куда ни верти рулем, все тюрьма и угнетение.
Может быть, рулевые и хотят доплыть к свободам, да как-то трудно.
Государственный корабль так и сносит к Бутырскому или Петропавловскому маякам[596].
И мне кажется, что кто бы ни плавал, кто бы ни держался за руль государства, никогда не выплывет из Ладожского океана[597] к простору.
Секрет лежит в том, что в принципе руля лежит система:
1) «Аз есмь Господь Бог твой, и не будут тебе бози инии, разве Мене»[598].
2) «Не сотвори себе кумира и всякого подобия, елика на небеси горе и елика на земли низу и елика в водах под землею»[599].
Ибо я у тебя – единый руль, и ты – прах у подножия моего, ты как личность – ничто.
Я управляю тобою.
И ты – мой раб.
Я поплыву по волнам твоего сознания и превращу бурю негодования в шоссейную дорогу.
Волю твою превращу в монету и вырежу на ней лицо свое.
Я утолю жажду свою твоею кровью.
И голод – телом твоим.
Будь готов всегда и каждую минуту, ибо не знаешь, когда уничтожу тебя.
Я выну ребра из детей твоих и огорожу государство свое, а потому даю тебе свободу размножения.
Я – руль твой, да не сотворишь себе другого, кроме меня.
Как только что взошло солнце, только что проснулась природа, дети уже шепчут: «Аз есмь». Заклятые слова свивают себе гнездо, выживая из молодого ростка волю.
Но те, кто отринул, сидят за решеткой государственной души, неустанно крича:
– Дайте, чтобы я разросся в могучий дуб.
– Дайте, чтобы творческий знак мой раскинулся подобно ветвям.
– Дайте, чтобы на щите земного шара осталась поступь моя.
Так приходится просить подаяния рулевых в государстве жизни.
Но не лучше обстоят дела и в государстве искусства, здесь тоже свои короли, свои рулевые.
А казалось бы, что в искусстве не должно быть государства.
Казалось бы, что здесь витает мое я, воля моя бьет крепкими волнами творчества моего.
И опять война, опять партия, опять за руль, к рулю дружными усилиями.
Оказывается, что и здесь «Аз есмь», – опять тот же принцип.
Да иначе и быть не может: вглядитесь в формы государства искусства, разве оно чем-либо разнится от жизни?
Разве оно не из этих форм, что и жизнь, тот же корабль, нагруженный хламом фотографий, анекдотов и рассказов о тайнах будуаров и проч.?
Разве Репины, Рафаэль, Шаляпины чем-либо разнятся от участковых государственных протоколов?
Разве академию можно отличить от канцелярии комиссариата?
Разве виллу Репина[600] можно отличить от буржуа?
И вот с тысяча девятьсот восьмого года началась революция в «государстве искусств»[601]. «Чердачное творчество» вывалилось на улицу, объявило бой против полчищ Александра Бенуа, Маковского из «Аполлона» и взводным и унтер-офицерам Эфросам, Койранским, Глаголям[602].
С 1910 года под новым напором художников футуристов и кубистов были выдвинуты новые формы[603].
Шаг за шагом, гонимые со всех сторон, с трудом устраивали свои выставки.
Цель наша была в том, чтобы распылить государство искусства и утвердить творчество. Никаких рулей и рулевых.
И сейчас, несмотря на опрокинутый трон старого дня, руль остался цел.
То же и в искусстве: руль захватили учителя чистописания или же архитектор-могильщик.
Вот этим чистописателям и могильщикам объявила войну «левая Москва»[604].
Руль-де принадлежит нам, как и большевикам, в жизни государства.
Мы, мол, будем диктаторы. Ох, товарищи левачи, как бы у вас не подвело желудки! (Положим, рулевым всегда хватит.)
Приезд из Петрограда гг. Альтмана и Пунина поддержал москвичей.
Вольтеро-террористы, взрыватели музеев, скрепив договор, кому что достанется после победы, вооружившись бомбами, шилами, радиями, думали сразу сломить «маститых чистописателей и могильщиков»[605].
Петроградские диктаторы мобилизовали средства по выбору, на всякий случай, чтобы не попали в самом деле бомбисты.
На общем смотре «левачей» было все-таки решено, что хотя «станции искусства мы взрываем», но главные вокзалы пока не стоит.
И не лучше ли пустить в ход уже испытанное средство – «соглашение»?
Сказано – сделано. Вместо бомб решено вождям вдеть в петлицы хризантемы, а рядовым бомбистам – по две книги надгробных стихотворений Северянина[606].
И только таким хитрым способом удалось избежать кровопролития.
Мир подписан[607].
Мы, левачи, обязуемся принять в председатели «могильщика» и его помощника чистописателя.
Новый кабинет должен быть составлен по образу и подобию сборника установлений петроградской парфюмерии.
За это мы, «могильщики», даем вам прямой провод с главной парфюмерией и ее отделами «Мыло молодости» и «Крем Вежетель, средство для ращения волос».
Так удачно прошла гроза.
Но руль-то остался. А вы образовали собою ножки, поддерживающие трон «могильщика».
Разве «анархистам», да еще террористам, вольным носителям своих заветов живого духа, подобает носить на упругих плечах «похоронное бюро»!
Но буря прошла, и «Аз есмь» в покое летал над тихой обителью «левой федерации творчества».