глава № 11ОПЕРАЦИЯ ВЧК ПО РАЗОРУЖЕНИЮ АНАРХИСТОВ В МОСКВЕГазета «Анархия» прерывает выход. Прекращают работу Пролетарский театр, художественная студия, библиотека-читальня, рабочие клубы[608]
ИНФОПОВОД
В ночь с 11 на 12 апреля 1918 г. ВЧК вероломно провела «операцию по разоружению анархистов» в Москве. Накануне вечером, 11 апреля, встревоженный слухами о готовящейся облаве на анархистов Аба Гордин побывал в Моссовете, где его заверили, что никакой облавы не готовится.
Несмотря на заявление Дзержинского о том, что операция была направлена исключительно против бандитов[609], фактически ее целью была МФАГ – из 15 идентифицированных специалистами домов, отобранных у анархистов в эту ночь, только три были заняты группами, не состоявшими в МФАГ.
Помещения у МФАГ были отобраны несмотря на то, что федерация получила их по согласованию с Реквизиционной комиссией Моссовета. И все то время, пока в них обитали анархисты, эти помещения находились в фокусе внимания придирчивой и встревоженной общественности и прессы.
Только в трех местах группы – члены МФАГ оказали вооруженное сопротивление ВЧК: в доме Банкетова (Донская, 37; там приняли атаку ВЧК за атаку белогвардейцев); в доме по соседству с домом «Анархия», занятом «латышами» (не идентифицирован) и в доме по Большой Дмитровке, 24, занятом группой «Смерч» (по единичному свидетельству П. Малькова, коменданта Кремля).
Отстреливался также Союз независимых анархистов-коммунистов, не являвшийся членом МФАГ, – в доме на Поварской.
По официальным данным, арестовано было около 200 человек, включая Абу Гордина и сотрудника Пролетарского театра художника Александра Лукашина, жившего в художественной студии дома «Анархия», а также трех молодых художников и поэта, живших в особняке Морозова. Судя по репортажу Лукашина, число арестованных, оказавшихся в Кремле, было больше.
Лишившись редакции, газета «Анархия» не выходила неделю. Прекратили работать Пролетарский театр, художественная студия, библиотека-читальня в доме «Анархия», а также ряд клубов групп МФАГ, в которых готовились к открытию детские сады, школы и т. д.
Был отобран дом Морозова[610], где на днях группа художников-анархистов во главе с Александром Родченко должна была открыть Пролетарский музей для широкой публики. Причем предварительные групповые экскурсии в музее прошли уже дважды.
Художники-анархисты, проживавшие в доме Морозова, были арестованы, но в тот же день отпущены: по просьбе Малевича разрешение на их освобождение по официальным каналам получил Татлин[611].
Нарком Луначарский рекомендовал Дзержинскому сделать Маяковского доверенным лицом по делу анархистов[612]. Тут, возможно, мы имеем первую дату приближения Маяковского к ВЧК.
Газеты писали, что следственная комиссия «выясняла размеры и ценность всего того, что было разграблено анархистами»[613]. Однако никаких обвинений в разграблении коллекций дома Морозова предъявлено не было: ни Родченко (имевшему официальный мандат от МФАГ на хранение коллекций особняка Морозова и единственному владельцу ключей от музейных комнат), ни кому-либо другому из членов МФАГ.
МФАГ попыталась вернуть себе хотя бы дом «Анархия». Резолюции с таким требованием были приняты: в тот же день – на собрании группы анархистов-коммунистов Сокольнических вагонно-автомобильных мастерских; 26 апреля – на общем собрании рабочих трамвайных парков с участием 4000 человек; 29 апреля – на митинге во Введенском народном доме, проведенном МФАГ и анархо-синдикалистскими организациями; 10 мая – на митинге рабочих Замоскворецкого трамвайного парка, собравшем до 500 человек. В центральные органы власти пришло несколько телеграмм протеста из разных городов России[614].
Но вернуть дом «Анархия» не удалось.
Праздник Труда 1 Мая МФАГ решила бойкотировать в знак протеста.
Против четырех руководителей федерации велись следственные действия, ничем не закончившиеся: никакого обвинения им предъявлено не было[615].
Имущество Пролетарского театра Гану удалось вернуть, он заявлял в «Анархии» о готовящемся переезде театра в бывший профсоюз булочников – на Арбате, 9.
В течение полутора месяцев после разгрома редакция газеты «Анархия» обитала, по приглашению типографских рабочих, непосредственно в типографии Рябушинского, где раньше газета печаталась. После этого редакция перебралась в бывшее «Кафе поэтов», куда футуристы не вернулись (они обосновались в новом месте – в кафе «Питтореск»).
Возможно, это в некоторой степени объясняется той особой ролью, которую Луначарский возложил на Маяковского как на доверенное лицо по делу анархистов.
ТЕКСТЫ
Бр. Гордин[616]СЛУХИ
Анархия. 1918. 10 апреля. № 40. С. 1
Опять циркулируют нелепые слухи.
Какая-то дьявольская рука сеет тревожные слухи.
Семя, падая на почву взвинченных, издерганных нервов, принимается.
Каким-то темным личностям угодно пожать провокацию.
Нелепость на нелепости.
Звонят по телефону. Спрашивают: верно ли, что готовят выступление?
Указывают число.
Много провокаций, злого умысла и преступной воли, но еще больше нелепости в этом.
Ведь смешно: анархисты выступят вооруженной силой и спихнут большевиков!
Прекрасно!
Но кто займет образовавшееся пустое место?
Ведь природа боится пустоты.
Значит, анархисты займут их место. «Возьмут власть» – как говорит обыватель. Но ведь анархисты взять власть не могут, так как они против власти.
Этого обыватель не знает.
А так как ему хотелось бы, чтобы цикл революции, чтобы все ее фазы ‹нрзб› были пройдены как можно скорее, то ему это так и рисуется: остается один шаг, один пролет. Он будет сделан.
Дальше ехать некуда будет и поневоле придется вернуться назад, к «настоящему» порядку.
Обывателю, и даже обывательскому политику это рисуется, так сказать, вроде маневра, принятого в логике, – довести мысль до предела, до ее абсурда и тем ее опровергнуть.
Вот эта-то наивность и создает почву для семян провокации, для этих чудовищных слухов.
Обыватель наивен, но провокатор хитер, как змей, и хочет использовать наивность обывателя с одной стороны и раздраженность, расшатанность, издерганность настроений масс – с другой.
Слух пускают. Мещанин верит по простоте души своей и служит проводником для него невольно, сам даже не подозревая, что он служит слепым орудием в чьих-то руках.
Слух поднимается выше, до верхов, до руководящих органов, спускается вниз, до народных масс, которые, верно, относятся к нему с большим сомнением, но все же с некоторым доверием:
– Раз все говорят…
При таком настроении, после такой психологической подготовки, очень легко инсценировать какое-то мнимое выступление каких-то неведомых людей, которые назовут себя как им заблагорассудится, этим давая повод к столкновению других течений, крайне левых, тем более что симпатии военных сил в огромном числе на стороне анархистов.
Так ими, провокаторами, из Белой гвардии и черной сотни, рисуется этот чудовищный по замыслу, невероятный, идиотский по глупости, по несоответствию с истинно анархистскими настроениями и взглядами на момент план, которые они тем не менее стараются всячески проводить.
Глупо и смешно!
Мы, анархисты, вообще были против захвата власти.
Рабочие массы Москвы, бесспорно, помнят наши выступления и в нашей печати (в газете «Анархия»), и на многолюдных митингах, на которых мы неоднократно высказывались категорически против захвата власти.
Мы это считали и продолжаем считать роковой ошибкой. Нельзя начать строить жизнь с крыши – надо начать с фундамента.
Если буржуазия в бывших буржуазных революциях «хватала» власть и этим главным образом и занялась, это единственно и преследовалось ею, то это потому, что экономика заранее была захвачена, взята ею.
Город дал сражение деревне; производство, индустрия – земледелию. Буржуазия боролась с дворянством раньше в хозяйстве. Первая победа – вырос город, промышленность, торговля. И лишь потом – чтобы округлить, завершить, закрепить свое хозяйственное могущество, была сделана революция, захват власти, принудительного, управительного аппарата.
Захват власти – это венец буржуазной постройки, это – крыша. Безумец тот архитектор, который строит здание с крыши. Большевики своим захватом власти напомнили нам того мальчика, который, после того как он съел несколько булок и остался все еще голодным, купил крендель, скушал его, насытился им и подумал: «Зачем мне нужны были эти булки? Лучше бы съел крендель – и конец!»
Они видели, что буржуазия захватила власть при революции, они же, желая творить пролетарскую революцию, подражали им – хватали власть, забыв при этом, что буржуазия до захвата власти завладела хозяйством.
Тем не менее, когда большевики выступили, мы были в первых рядах. Ибо раз речь шла о том, на чьей стороне быть: на стороне ли рабочих, или Керенских и Рудневых[617], то, разумеется, у нас не могло быть и сомнения, что мы должны выступить вместе.
Мы мирились с этим захватом как с фактом и примирены им поныне. Ибо, как большевики ни плохи, соглашатели были еще хуже, буржуазные их министры были куда хуже.
Спихнуть большевиков?!
Нелепость!
Мы были даже против спихивания меньшевиков!
Слухи, слухи.
Провокационные и нелепые слухи.
Алексей ГанК СОТРУДНИКАМ ПРОЛЕТАРСКОГО ТЕАТРА
Анархия. 1918. 21 апреля. № 43. С. 4
Товарищи!
Наш театр с сентября 1917 года, т. е. с первых дней своего рождения, третий раз подвергается удару.
Великие дня oктября, когда чуть ли не все сотрудники влились в ряды восставших, распылили наши творческие силы.
Вспомните нашего о. Кондратия (тов. Селюхина), который был ранен; вспомните тт. Затравкина, Саженкова, Петракова, всю «солянскую республику»[618] и многих других.
Но торжество победы спасло нас от разложения, и мы снова дружно взялись за дело.
Пролетарская революция и ее победа не убили, а вдохновили наше молодое пролетарское творчество.
Но был второй удар.
Запись в Красную армию, Черную гвардию и отъезд максималистов[619].
Но и этот удар мы приняли самоотверженно, ибо наш театр, живя самой революцией, не мог уйти от революционного быта, и мы трепетно ждали возвращения товарищей.
И мы не обманулись.
Сотрудники стали съезжаться.
Работа налаживалась, и 13 апреля мы должны были играть у Абрикосова[620].
И вдруг третий предательский удар.
Разбит дом «Анархия».
Студия Пролетарского театра запечатана.
Но борьба с контреволюционерами и ночными грабителями понесла свой удар как раз в ту сторону, где горело пламя нового творчества, новой культуры.
Вместо белогвардейца и хулигана попал тов. Лукашин, наша гордость и наше непокойное творческое дитя, которое могло быть расстреляно, если бы злость оглоушенного обывателя остановилась на его черном непокорном лице.
Товарищи!
Мы должны теперь же приступить к работе.
Мы все возьмем и не отдадим нашей студии.
О дне общего собрания всех сотрудников будет оповещено в «Анархии».
А. Лукашин12 АПРЕЛЯ(ВПЕЧАТЛЕНИЯ)
Анархия. 1918. 21 апреля. № 43. С. 4
В ночь на 12 апреля в доме «Анархия» все спокойно спали.
На рассвете раздался взрыв, после которого в помещение входит матрос в черной кожаной куртке и спрашивает: «Кто здесь бросил бомбу?» Все недоумевают. Матрос утверждает, что бомбу бросили анархисты; последние категорически отрицают это. Со стороны окружающих дом советских войск раздался пушечный выстрел, так что у парадного отхватило угол. Анархисты, недоумевая, спрашивают матроса, почему совет, не предъявляя никаких требований, окружил дом и открыл стрельбу. Матрос ответил, что причина – бомба, брошенная анархистами. Было ли это провокацией со стороны латышских стрелков, со стороны ли анархистов-черногвардейцев – стрельба поднялась ужасная. Анархистов крайне удивила открытая стрелками пальба, ибо со стороны анархистов не было ни одного выстрела. Матрос вышел, и через пять минут последовало заявление:
– Сдать через 10 минут все оружие.
Анархисты беспрекословно сдавали. Многие не решались сдавать, опасаясь расстрела. Но тов. Гордин посоветовал сдать все оружие. Оружие было вынесено на улицу, стрелки уложили его в автомобиль. Анархисты столпились у входа и наблюдали открытую по соседнему особняку стрельбу – там помещались анархисты-латыши. Бой шел с полчаса. Латыши отбивались упорно. Я и товарищи вышли на улицу, но, вспомнив, что студия Пролетарского театра оставалась незапертой, возвратился, запер ее и отправился с товарищами по направлению Страстного монастыря.
На углу проезда Страстного бульвара и Малой Дмитровки стояли бронированный автомобиль и пушка, направленная вдоль Малой Дмитровки. Стоявшие у пушки красногвардейцы крикнули: «Обратно!» Мы возвратились и пошли в соседние ворота, около церкви, желая пройти калиткой в переулок. Но калитка оказалась запертой, и мы остались у ворот дома. Стреляли все сильнее. На углу Настасьинского переулка также находилась 3-дюймовая пушка, которая время от времени «кашляла». Видим, какие-то рабочие идут мимо, по направлению к Страстному монастырю, и мы пошли за ними. Дошли до дома «Утра России»[621]. Нас арестовали. Видим, таких же, как и мы, стоит человек 15, у всех испуганный вид. Скоро нас всех усадили на грузовик и повезли в Кремль. Дорогой многие спрашивали солдат, не будут ли расстреливать; те отвечали, что расстреливать никого не будут. Приехали в Кремль, и нас повели в караульное помещение, где уже находилось до 150 арестованных, среди них много знакомых анархистов. У всех вид веселый. Время от времени привозили и впускали в общее помещение новые партии арестованных. Интересно было появление тов. Гордина. Все арестованные с восторгом его встретили. У всех на лицах была видна злоба по отношению к охранникам-латышам. Тов. Гордина окружили, с жадностью слушая его. Лежа на лавке, тов. Гордин советовал не пугаться, ибо расстреливать никого не будут. Многие сомневались: «А вас-то, т. Гордин, не расстреляли бы» – «Меня Николай не расстрелял, а у Ленина духу не хватит». Все рассмеялись, у всех на устах злоба и ненависть на власть. Все с радостью готовы отдать себя под расстрел. Многие открыто полагают, что это последние вздохи «социальной революции» и что для анархистов 12 апреля – 3–5 июля большевиков[622].
Около 3 часов ночи нас, случайно попавшихся, отделили от анархистов, допросили, отобрали документы и деньги и отправили под конвоем в другое помещение, пустое и холодное. Случайных нас оказалось в этот день человек 50. Вечером дали на всех 5 ф. хлеба и 20 банок консервов. Ночью приходили двое следователей, вызвали восемь человек, объявили им, что они свободны, и ушли, никого в действительности не освободив. Недоумевая, мы заснули. Среди арестованных были 3 женщины, из них две сотрудницы «Анархии», одна случайная. Поутру среди арестованных шли толки об изнасиловании женщины пьяными латышами. Я стал расспрашивать, видел ли кто-либо. Один из арестованных видел лично. Он оставил свой адрес одному из товарищей, железнодорожному служащему Трифонову. Все охраняющие нас были пьяны вдрызг, кричали все время что-то по-своему. Некоторые из караула говорили, что и комиссия тоже вся пьяна. Утром нам не дали есть, и мы отправили (под конвоем) одного товарища в комиссию с просьбой поскорей освободить. Комиссия выпустила восьмерых «освобожденных» ночью. Послали еще двух делегатов в комиссию, освободили еще человек 25. В течение дня нас не кормили, только к вечеру дали хлеба и щей. Утром опять есть не дали, а часов в 12 отправили в караульное помещение, где мы встретили тов. Гордина. Дали нам там щей, но ложек мы допроситься не могли и не ели.
Тов. Гордин интересно вел агитацию среди караула. Он, между прочим, заявлял им: «Если не вам, а Ленину нужен был наш арест, пошлите его самого караулить нас. Послали б его и осаждать особняки». Пропаганда Гордина произвела сильное впечатление на караул. Я все время смеялся над тем, что тов. Гордин ярко подметил у Ленина его «декретный понос».
Нас перевели в помещение окружного суда. Там были и анархисты. Допрашивали по очереди. Вызвали и Гордина. Долго мы смеялись над его ответами.
– Вы боретесь с бандитами, почему же вы не арестовали Ленина и Троцкого? Вы отняли у нас 26 особняков[623], почему же вы не отняли у буржуазии еще сотни особняков? Если вам нужно просеять рожь, не смешивайте плевелы с зернами.
Тов. Гордин очень озадачил их, и они прикусили перед ним языки.
Прошла еще ночь. На следующий день, в понедельник, в 10 ч. вечера меня и еще многих освободили. Многих обязали выехать в трехдневный срок за пределы губернии, некоторых отпустили на поруки. Освобождали глубокой ночью, а ночевать где будем – не их дело: выходи и не разговаривай. Документов наших не оказалось, предлагали получить их на Б. Лубянке в д. № 11[624]. Мы вышли и пошли восвояси…
Ну и свободная Россия!
Ну и социальная революция!
Сотрудник Пролетарского театра А. Лукашин
С. МихайловПРОЛЕТАРСКИЙ ТЕАТР(ВПЕЧАТЛЕНИЯ)
Анархия. 1918. 21 апреля. № 43. С. 4
11-го[625] состоялась последняя репетиция «Саввы»[626].
Зуев, получив и обдумав на свободе роль Сперанского, осмыслил этот образ и переиграл его удачно: чувствовалось, что он понимает весь характер изображаемой им роли. «Царя Ирода» дублировал, на всякий случай, удачно Лукашин.
На 12-е предполагался сперва отдых перед постановкой «Саввы» 13-го в Абрикосовском театре. Затем, однако, решено было не отдыхать, а устроить предварительный спектакль для раненых, находящихся в лазарете в доме «Анархия»[627]. Спектакль предполагалось устроить в театре в том же лазарете.
Сговорившись, условившись, разбрелись часам к 10 по домам.
Мне лично пришлось дома заниматься часов до 3 ночи, и утром я спал очень крепко, когда был разбужен частым стуком в дверь и взволнованным голосом Любы:
– Да проснитесь же! Ведь наших расстреливают! – эти слова сняли в мгновенье сонное состояние. Непослушные руки, как назло, работали невпопад. Не умываясь, помчался к дому «Анархия». По Садовой не пускают, на каждом перекрестке пулеметы, винтовки, латыши. Погнал по Тверской. Та же картина. По Дегтярному не пропускают, по Настасьинскому тоже. Пошел со стороны Страстной площади. Дошел мимо штыков и пулеметов, встречаясь со слепыми броневиками, с молчаливо-грозными орудиями и пулеметами, до своей «Анархии». Под ногами битое стекло, возле «Анархии» кирпичи, угол церковного дома снесен, изрешечены окна, сбит в «Анархии» карниз. Часы на углу Путниковского (после присмотрелся), на Триумфальной площади и у Никитских ворот показывают 6 часов 45 минут…
Вглядываешься в лица «победителей», ищешь выражение раскаянья, сожаления в сделанной ошибке. Так хотелось поймать это выражение человечности.
Внезапно поворачивается пулемет, щетинятся штыки, какое-то непонятно‹е› лопотание, не столько грозное, как злое.
Сердце сжалось.
Сколько любви, ведь искреннего чувства, твердого желания было вложено в каждое слово, каждое действие, каждый жест. И неожиданно разрушено. Кем? За что?
…На углу Садовой и Спиридоновки окружен цепью дом. Подхожу, 18-летний солдат, со слезами на глазах, весь дрожа, протянул ко мне руку:
– Да уходите же, ведь стрелять сейчас будут…
Он не понимает происходящего; люди, умнее его, послали его, он подчинился. Но сердце подсказало ему, что его толкнули на преступление. Он героически (преодолев свои сомнения, не смея никому вслух высказывать их) идет на это преступление, но… он прежде всего человек, человек, привыкший подчиняться, бесхитростный русский солдат. Ему противна кровь.
Не время, однако, предаваться печальным размышлениям. Внутри кипит. Пускай кипит. Придет время, взорвет. Время еще не пришло…
…Необходимо собрать своих. Кто арестован, кто на свободе? Адреса все остались в студии, – искать трудно.
Но вот отыскан след, необходим конец нитки, добираешься до клубка.
У пищевиков[628] узнал адреса, нашел товарищей. Бодрость снова влилась в кровь. Снова за работу. Решено в субботу, 20-го, ставить в Абрикосовском театре «Савву».
На четверг назначена последняя репетиция. Не пришел, однако, Ган. Нет и Грушиной – Липы. Гана никак не поймаешь – хлопочет, суетится, необходимо выпустить «Анархию»[629]. Нет Лукашина. Сидел четверо суток в Кремле, теперь выпущен, но где-то продает билеты.
Репетиция не состоялась. Перенесена на пятницу.
Не собрались и в пятницу.
А между тем уже афиши расклеили, билеты продаются.
Ругают Гана. Лукашин огрызается:
– Ругать нетрудно. А вы раньше узнайте, как он завален по горло работой…
Решено спектакль отменить. Предварительно собраться всем, выяснить, как и где работать дальше. Все в один голос настаивают на необходимости требовать у правительства возврата дома «Анархия». Там и студия, и театр, и библиотека, и читальня…
Лукашин бездомный (раньше жил в студии), пошел к нам ночевать. Постелил ему постель, устроился сам на полу и, так как вдвоем в одной комнате работать трудно, улегся, обдумывая свою новую работу.
Но не тут-то было.
Трудно сломить природу. Невозможно погасить в Лукашине его творческое пламя. Уселся, пишет и тут же делится новыми идеями, бесконечно зарождающимися в нем, распирающими его.
Покрываешься с головой.
Но его не проведешь.
– Ты спишь?
Молчание.
– Михайлов, а, Михайлов?
– Ну?
– Ты спишь?
– Нет.
– Вот я пишу о почитании старших, половину уже написал, хочешь, почитаю?
– Читай.
Читает новую для него (она замечательно проведена у Штирнера[630] в первой части «Единственный и его достояние») идею об ошибочности господствующего мнения о необходимости одностороннего почитания старших молодыми.
– Идея верная. Когда закончишь, дам тебе почитать Штирнера о том же. Пока кончай.
Он соглашается, пишет.
Лежишь, думается. Образы, фигуры обрисовываются, хотелось бы их запечатлеть. Привык, однако, работать в полном уединении, потому – по ночам.
– Ты спишь?
– Нет.
Новая идея. О занавесе театра в виде маски. Уже набрасывает эскиз. Пока не готово, никому просит не говорить…
В стену стучит Дарьялов.
– Тише, ведь спят.
Лукашин притих. Вскоре, однако, наклоняется, сдергивает у меня с головы простыню, шепотом делится еще новой идеей…
Пробирает смех, любуешься бесконечным вдохновением, но утомлен уже (2-й час ночи)… и громко сопишь носом.
– Ты спишь? Михайлов!.. Спит.
Скоро и впрямь незаметно засыпаешь.
Поутру ищем вдвоем Гана, но дома его уже не застаем.
Нашел его один (расставшись в трактире с Лукашиным до вечера) возле дома «Анархия», который всегда как-то умудрялся быть по дороге, хотя бы шел с Воздвиженки на Кудринскую.
Ган о чем-то вел переговоры с правительственной стражей у входа в «Анархию». Ничего не добились, пошли к нему домой. Сегодня набирается первый, после закрытия, номер «Анархии» – необходимо восстановить перед товарищами пробел.
Совет Московской федерации анархистских группК ТОВ. АНАРХИСТАМ И СОЧУВСТВУЮЩИМ
Анархия. 1918. 30 апреля. № 50. С. 1
Празднование 1 Мая в настоящем году в России носит явно государственный характер, является казенным принудительным праздником, организуемым по приказанию свыше, по повелению власти, которая хочет превратить этот праздник борьбы за освобождение трудящегося в день ликования в честь своей временной победы. И велит власть праздновать его не скромно, как всегда, а с шиком и блеском, с триумфом, который не отвечает переживаемому грозному историческому моменту, а рассчитан только на это, чтобы этой внешней яркой драпировкой скрыть от очей трудового народа трагическое положение вещей.
Поэтому мы вынесли следующее решение: праздник 1 Мая в настоящем году БОЙКОТИРОВАТЬ, участия в нем не принимать.
Просим всех рабочих, сочувствующих идее анархизма, великому делу освобождения всех угнетенных современного общества, присоединиться к бойкоту.
Анархия. 1918. 21 апреля. № 43. С. 3. Повтор: 23, 24, 25 апреля.
РЕДАКЦИЯ ГАЗЕТЫ «АНАРХИЯ» ОБРАЩАЕТСЯ С ПРОСЬБОЙ К СЕКРЕТАРЯМ АНАРХИСТСКИХ ГРУПП О ДОСТАВКЕ В РЕДАКЦИЮ СВЕДЕНИЙ О РАЗГРОМЕ, А ТАКЖЕ ПРОСИТ ТОВАРИЩЕЙ ДОСТАВИТЬ ВОЗМОЖНО ПОЛНЫЙ МАТЕРИАЛ О СВОИХ ВПЕЧАТЛЕНИЯХ ОТ ПЕРЕЖИТОГО РАЗГРОМА.
Алексей ГанОКОЛО ЧУЖОГО
Анархия. 1918. 30 апреля. № 50. С. 4
На дверях современных театров я вешаю общую надпись:
«Еще дышит, еще живет, пока дышит и живет буржуазия».
Обуржуазившаяся интеллигенция, отравленная ядом тлетворного профессионализма, ласкает себя мыслью, что ей удастся причесать и умыть рабочих.
Она верит, что не сегодня завтра рабочий придет к ней и скажет:
– Ты велика, твое искусство велико, и я, сумевший сбросить с себя оковы рабства, убравший с путей и перепутий уйму исторического сора, перевернувший внешний строй вашего политического быта, пришел к тебе, усталый и измученный, молиться.
Прими меня.
Я буду послушным и покорным.
Играй на сцене, открывай выставки, украшай города новыми памятниками, все выше и выше строй свои храмы, – я буду покорно и беспрекословно нести свою покорность.
Я буду мыть руки, причесываться и постараюсь не кашлять и не чихать в зрительном зале твоего театра.
Так думает и верит в свои думы хилая, умирающая гидра интеллигентных «тружеников» на гнилых устоях старого храма.
А рабочий идет своей дорогой и молиться не хочет.
Современное искусство в его самых благородных формах все же представляет жизнь придавленную, унылую, ищущую забвения в мечтах.
Свободный человек в этом не нуждается.
Творческая живая жизнь несравненно выше и достойнее дряблого и мертвого искусства.
Другого искусства у нас нет, ибо наше творчество только зачинается.
Пролетарское искусство до последних дней главным образом жило на улице и улицей.
Последние события дали величайшие образцы т‹ворческ›oй трагедии орган‹нрзб›го пролетарского искусства.
С 11 на 12 было нападение на самый светлый, самый здоровый нерв нашей революции.
Многие удивляются, почему у нас нет песен, нет гимнов…
Глухие!
Разве не сама песнь весна 1917 года, разве не величайший гимн год революции с мощными аккордами Октября?
И разве не издевательство, не цинизм, не глухой удар бездарного молота в самую душу пролетарской революции Первое мая по указу грубого перста сверху?
Я знаю, ни один работник, работающий в деле строительства нашей современности, ни один художник, душа которого живет душой революции, не выйдут на улицу 1 мая.
Сколько бы ни вешали красных знамен, сколько бы ни гремели духовые оркестры, сколько бы ни носились автомобили с ораторами-профессионалами – это не будет праздником…
Но широко раскроют двери современные театры с надписью:
«Еще дышит, еще живет, пока дышит и живет буржуазия».
И пороги этих дверей будут обивать не рабочие, о которых так сладко мечтает обуржуазившаяся интеллигенция.
А. ЛукашинНАШ ПРАЗДНИК(К СОТРУДНИКАМ ПРОЛЕТАРСКОГО ТЕАТРА)
Анархия. 1918. 30 апреля. № 50. С. 4
Праздновать ли нам праздник 1 Мая?
Станем ли мы детьми, которым после «порки» суют сласти? Выходить на улицу разбитым, разогнанным, оторванным от своего творческого созидания по «приказанию» обезумевшей власти, с подбитыми синяками у светлых глаз, полных огня и творчества, нам нельзя. Мы видим, что не только «праздник», но и искусство стало приказным. Мы видим, что творческую личность превращают в ремесленника его творчества. Нас больно ударили, занесли нож над здоровой душой, вонзили в грудь, и нож остался торчать… В сердце каждого из нас осталась надолго рана нашей студии. Первого мая мы собирались выйти на сцену, показать, что создано нами, что в нас и кто мы. Наш театр – сама революция. Наша студия – вулкан, извергающий огненную лаву революционных творцов искусства. В каждом из нас пусть взорвется динамит протеста. В каждом из нас пусть заговорит львиная кровь.
Помните, разбившие наше горнило творчества, мы жестоко платим за удары! За удар мы шлем удар!
Мы – революционеры творчества, мы – террористы старого искусства.
Наш театр – революция. Наш бойкот вашему «казенному празднику» есть протест нарушившим нашу деятельность.
Мы не идем веселиться на казенный праздник!
Его ликование – наш гнев…
Сотрудник Пролетарского театра А. Лукашин
Анти ‹Родченко›ИСЧЕЗНУВШИМ «АНАРХИСТАМ»
Анархия. 1918. 30 апреля. № 50. С. 4
Интересно, куда исчезли со страниц «Анархии» после разгрома ее все эти чуть не анархисты: Александр Ф. Струве[631], Рюрики Ивневы, Моргуновы, Татлины и др.? Где затерялись «именитые» анархо-индивидуалисты Маяковский, Бурлюк?..[632] Пробираются ли полегоньку, помаленьку в выгодные комиссариаты, коллегии[633], голосят ли в кафе про свой «анархизм» или опять про «беременных мужчин и девичье мясо»?[634]
Где вы?.. Не думаю, чтобы расстреляли вас латыши, «опознав» как «бандитов», ибо настоящих бандитов, «идейных бандитов», как и идейных анархистов, не расстреливали[635].
Знаю, что только лишь взовьется черное знамя анархии, как вы придете и поклонитесь.
А теперь, когда черные стяги сняты и разорваны, вас нет… Исчезли, спрятались…
Анархисты не имеют зданий, анархисты не беспокоят вас тем, что у них есть особняки, театры, залы для лекций, музеи, студии, газеты и деньги, «великие деньги»…
«Не сходить ли» – так думаете вы сейчас, читая вновь вышедшую «Анархию»[636].
Где вы!?.. Ищущие, жаждущие, пьющие из всяких источников!
Рюрик ИвневПО ПОВОДУ СТАТЬИ ТОВ. АНТИ
Анархия. 1918. 1 мая. № 51. С. 4
В № 50 нашей газеты есть статья под заглавием «Исчезнувшим анархистам». В ней бросаются определенные оскорбления ряду поэтов и художников. Среди оскорбленных есть мое имя. По ритуалу я должен был бы принять оскорбление и оправдываться, но я не оскорбляюсь и не оправдываюсь, потому что, ошибаясь в личностях (на мой взгляд), вы, товарищи, не ошибаетесь по существу вопроса. Действительно, есть в человеческой натуре подлая черта, заставляющая устремляться к торжествующим и убегать от находящихся в несчастье, и если эту черту нельзя окончательно выжечь, то ее надо клеймить.
Я понимаю ваше негодование и не сержусь на удар, который был направлен, между прочим, и в меня. И в интересах справедливости все-таки напомню, что, сотрудничая в отделе «Творчество», я не мог взять на себя ответственность за политический курс газеты.
Я вступил в этот отдел как свободный художник, и если мое имя долго не появлялось на страницах нашей газеты, то единственная причина этого – мое пребывание в Петрограде все это время и работа над довольно большой вещью, которую я хотел поместить в отделе «Творчество», о чем вел переговоры с одним из членов редакции. Я должен еще упомянуть, раз до этого дошло дело, что формально я не был никогда ни «анархистом», ни «большевиком», и какие бы ярлычки ни приклеивались людьми к моему имени, я буду идти своей дорогой служения униженным и оскорбленным, не смущаясь тем, что порою наши дороги сливаются, порою далеко расходятся.
Позвольте же мне быть просто человеком и не кидайте так легко оскорблений, которые, повторяю, меня не обидели, но другого, да и меня при других обстоятельствах, могли горько и несправедливо оскорбить.
Москва, 30 апреля
Анархия. 1918. 1 мая. № 51. С. 4
БОЛЬШЕВИКИ ЗАНЯЛИ ОСОБНЯКИ, В КОТОРЫХ ПОМЕЩАЛИСЬ АНАРХИСТЫ, А ТЕПЕРЬ У БОЛЬШЕВИКОВ ЗАНИМАЮТ ОСОБНЯКИ ПОСОЛЬСТВА. ТАК, ОСОБНЯК МОРОЗОВА НА ВОЗДВИЖЕНКЕ, ЗАНЯТЫЙ ПОСЛЕ АНАРХИСТОВ ПРОЛЕТКУЛЬТОМ, ТЕПЕРЬ ЗАНИМАЕТ ТУРЕЦКОЕ ПОСОЛЬСТВО[637]. КОНЕЧНО, МОРОЗОВУ СПОКОЙНЕЕ, НО КАКОВО ОПЯТЬ НАЧИНАТЬ СНОВА ПРОЛЕТКУЛЬТУ ЗАНИМАТЬСЯ КУЛЬТУРОЙ.
ВИДИМО, ДЛЯ НАС ТУРКИ ВАЖНЕЕ НАШЕЙ КУЛЬТУРЫ.
Анти ‹Родченко›
Анархия. 1918. 3 мая. № 52. С. 4
см. «Анархию» № 50 и 51
РАДУЮСЬ, ЧТО ДВОЕ ВЕРНУВШИХСЯ В ЛОНО «АНАРХИИ» (ГАЗЕТЫ) ПРИНЕСЛИ СТОЛЬ ВЕСКИЕ ОПРАВДАНИЯ, КАК ОТЪЕЗД «НА ВРЕМЯ» ОДНОГО[638] И 18-ЧАСОВОЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ ДРУГОГО[639].
«ЛУЧШЕ ПОЗДНО, ЧЕМ НИКОГДА».
РАДУЮСЬ ЕЩЕ ТОМУ, ЧТО ОБА СОЗНАЛИСЬ, ЧТО НИ К АНАРХИЗМУ, НИ К БОЛЬШЕВИЗМУ ОНИ НЕ ПРИНАДЛЕЖАТ И ОБЩЕГО С НИМИ НИЧЕГО НЕ ИМЕЮТ, А ЛИШЬ ПРИДЕРЖИВАЛИСЬ КУРСА РЕКЛАМНОГО, ЗА «ПОЛИТИЧЕСКИЙ» КУРС «АНАРХИИ» НЕ ОТВЕЧАЮТ.
ПОЭТОМУ БЕРУ ОБРАТНО «АНАРХИСТЫ» В КАВЫЧКИ, ОСТАВЛЯЯ «КАВЫЧКИ» БЕЗ АНАРХИСТОВ.
Анти ‹Родченко›
Анти ‹Родченко›ПРАЗДНЕСТВА ПОБЕДИТЕЛЕЙ
Анархия. 1918. 3 мая. № 52. С. 4
Все в крови, все в красном, всюду вооруженные наемники, броневики, орудия, пулеметы…
Нет творчества! Нет изобретательности! Ибо это не дело рук народа, а назначенных чиновников. Разве народу нужно видеть на празднике безличие солдат и всюду оружие? Разве народ мог развесить бессмысленно окровавленные тряпки?
Нет, это большевистские генералы приказали кровью расстрелянных окрасить флаги.
Это они устроили «кровавое празднество» после «большой» победы над защитниками угнетенных и униженных, кровью которых окрасился город, требуя мести.
По площадям на натянутых канатах свесились куски окровавленного мяса.
Снова, как прежде, едут безличные сытые наемники, вооруженные с головы до ног, со свирепыми лицами, а буржуазия смеется, радуясь, что все идет к старому.
На комиссариатах надпись: «Мир хижинам, война дворцам». Это ведь наглая ложь, этого нет, ибо вы объявили войну революции и безработным и мир особнякам и капиталистам.
Скоро под черным знаменем анархии не по приказу, а по неизбежности будет шествие тех, которых расстреливает Троцкий.
Шествие голода, шествие безработных, калек и предательски разгромленных анархистов.
РодченкоО ‹МУЗЕЕ М›РОЗОВАII
Анархия. 1918. 3 мая. № 52. С. 4
Хранили фарфор, гравюры, иконы, серебро, миниатюры четыре художника, целые дни работали над приведением в порядок вещей для открытия музея для всех.
В последнее воскресенье перед разгромом приходили осматривать сотрудники Пролетарского театра, были члены петроградской художественной коллегии Пунин, Альтман, был комиссар Штеренберг; все были довольны порядком, чистотой и сохранностью коллекций.
Три художника ночевали в особняке, так как, кроме музея, устраивалась большая мастерская для творчества.
Как передали художники, в то памятное утро их разбудили криками: «Стрелять! Руки вверх!» Вооруженные солдаты приказали одеться, вывели их на двор и вместе с анархистами отправили в Кремль.
Уходя из особняка, художники видели, как лежали на полу кучей выброшенные из несгораемого шкафа[640] редкие гравюры, видели сломанные двери комнат, в которых виднелись разбитые шкафы с фарфором.
Спрашивается, зачем это варварство и где была в это время Комиссия по охране памятников и старины, получающая казенные оклады?
Алексей ГанКЛЕВЕТА
Анархия. 1918. 15 мая. № 59. С. 4
Особняк в Введенском переулке, подвергшийся «реквизиции» со стороны одной из анархистских корпораций, освобожденный от непрошеных гостей в памятный день «облавы на анархистов», теперь перешел в ведение советской власти.
Так, сотрудник газ. «Слово», газеты внепартийной, общественно-политической и литературной[641], начал свою клевету.
«Комиссия по охране памятников поручила следственной комиссии выяснить размеры и ценность всего того, что было разграблено анархистами».
Еще 19 марта, в первые дни занятия особняка группой «Коммуна», мне пришлось на страницах нашей газеты поместить следующее:
«В буржуазных газетах появилось несколько заметок относительно расхищения в особняке Морозова. Вчера по телефону мне звонил хранитель Третьяковской галереи, сегодня приходили беседовать худ. Моргунов и друг.
Все волнуются и хотят установить действительное положение вещей.
Все ценности, собранные Морозовым, не тронуты и бережно охраняются анархистами.
Созывается коллегия по охране и регистрации, и в ближайшем времени музей будет открыт». («Анархия», № 21)[642]
На эту заметку откликнулись многие газеты.
Одни писали, что их мало успокаивает данное заявление, другие прислали своих сотрудников для более подробных сведений, третьи просто острили.
Чтобы окончательно пресечь ложные слухи, инициативная группа свободной ассоциации художников решила до открытия музея допускать к осмотру лиц, причастных к искусству, членов профессиональных организаций и представителей Комиссий по охране памятников ежедневно.
22 марта с. г. музей был осмотрен членом к. п. о. п.[643] худ. Яковлевым и архитектором Ильиным.
23 марта в газете «Анархия» по этому поводу помещена заметка в отделе «Творчество»:
«Вчера снова посетили федерацию худож. М. Яковлев и арх. Ильин и попросили разрешить им посетить пока закрытый музей Морозова, чтобы убедиться в его сохранности. Товарищ Чёрный вызвал по телефону хранителя музея товарища Гана, у которого находятся ключи.
После осмотра товарищи М. Яковлев и Ильин убедились в действительной неприкосновенности музея.
Товарищ Федоров и его друзья-анархисты[644] бережно охраняют музей и удивляются, что художники заряжаются обывательской трусостью и находятся под влиянием истерических выкриков буржуазных газет («Анархия», № 25).
В этом же номере я писал:
«Господа паразиты, которые, всю свою жизнь пресмыкаясь у искусства, распинали на столбцах своих газет и журналов лучшие творческие силы, снова открыли свои пасти, заражая атмосферу своим подагрическим зловонием.
Мы заняли ряд особняков, в которых покоились художественные ценности.
Мы решили объявить общим достоянием то, что до сих пор являлось собственностью случайных единиц.
И вот полетели плевки злых и немощных.
Чувствуя свое бессилие, они хватаются за последнюю рукоять изношенного оружия и ложью и клеветой хотят всколыхнуть испуганного обывателя.
Они кричат:
– Величайшие ценности человеческого гения расхищаются.
Мы отвечаем:
«Они целы».
И дальше:
«Эпоха меценатства умирала еще в Октябрьские дни».
В суматохе революционного быта бесновались не только имущие, но и их холопы.
И мы видим, как эти холопы, примиряясь с неизбежным, выползают и со скоромной улыбкой ушибленной невинности предлагают свои услуги в этой большой и сложной работе. Но мы говорим определенно:
Нет, не вы, а те, кто до сих пор являлся носителем и творцом титанических напряжений, кто воистину совершал невероятные усилия в области строительства действительных ценностей и кто всегда оказывался за порогом вашего благополучия и каприза ваших покровителей, – вот кто будет с нами делать это серьезное дело.
Только свободная ассоциация современных творцов откроет двери в покои минувшего и своим живым строительством опрокинет красоту прошлого.
Только свободная ассоциация современных творцов обнаружит исторический интерес к этим музеям-гробницам и укажет живой эстетический интерес к современному живому творчеству гения нашего дня.
Вот почему мы бережно относимся к тому, что было собрано до нас, вот почему и впредь мы будем продолжать это дело.
Недалеко то время, когда мы снимем все замки и откроем все двери.
И скажем:
– Товарищи, смотрите, и, если хотите – учитесь.
И крикнем:
– Товарищи, и мы творим.
25 марта худ. Яковлеву было предложено принять на себя хранение музея при участии членов инициативной группы свободной ассоциации художников-анархистов.
Худ. Яковлев принял предложение, и тут же ему были переданы мною ключи и мандат.
Но так как худ. Яковлев действовал единолично и не захотел работать с членами инициативной группы, о чем было сказано в мандате, инициативная группа на заседании решила ключи и мандат у худ. Яковлева отобрать и передать их худ. Родченко.
В эти же дни мы поместили молодых бесприютных художников Иванова[645], Спасского[646], Кузьмина[647] и др., которые и помогали тов. Родченко приводить в порядок музей для открытия некоторых комнат, почти законченных и оборудованных для осмотра.
27 марта снова приступил к работе окончивший Московский археологический институт художник Иван Найдёнов[648], начавший свою работу еще до захвата особняка.
Работал он как раз в той комнате, о которой сообщает сотрудник газеты «Слово».
7 апреля музей был открыт для сотрудников Пролетарского театра, через несколько дней мы собирались пригласить сотрудников первого московского рабочего театра и объявить музей открытым для всех.
Но с 11 на 12 апреля советский отряд вошел в особняк со штыками.
«За период „вольного владения“ особняком анархистами он был страшно загрязнен и обезображен и теперь производит удручающее впечатление разоренного гнезда, с выбитыми, поломанными дверями в трех комнатах, из которых пришлось „выбивать“ анархистов».
Кто бывал в музее «в период вольного владения особняком анархистами», тот знает, какой порядок поддерживался в особняке.
Но что стало с ним после 11 и 12 апреля, не анархистам отвечать за это.
Выбивались двери, вероятно, от комнат, в которых береглись коллекции серебра, фарфора и проч.
Эти комнаты всегда были на ключе, если хранителя музея не было в особняке.
Относительно исчезновения серебра «рыночной стоимости» – клевета.
Если сотрудник газ. «Слово» сведения получил в Комиссии по охране памятников, то ему, вероятно, сообщили, что, кроме серебра, собранного Морозовым, там должны были найти целый сундук с иконами и серебряными вазами, который был привезен из особняка Банкетова, где помещалась моск. донская группа анархистов.
Если бы анархисты действительно занимались расхищением «рыночных ценностей», то понятно, что и серебряные вазы, церковная утварь и серебряные старинные монеты, которые были выданы худ. Яковлеву для установления их исторического значения, попали бы не туда, где они были до 11 апреля.
Алексей ГанНА МИТИНГЕ 7 ИЮНЯ
Анархия. 1918. 15 июня. № 85. С. 4
Разгром московской федерации анархистских групп и расстрел дома «Анархия» значительно отразился в деле культурных начинаний, которые были предприняты группой художников-анархистов.
Но это не остановило творческого порыва строителей.
Не имея помещения, не располагая никакими материальными средствами, не считаясь с уходом после разгрома нескольких членов инициативной группы свободной ассоциации художников[649], неколебимые бунтари не изменили себе и снова ринулись в действо.
В конце этого месяца выйдет первый сборник «Анархия – Творчество»[650].
Кроме того, решено выступать на митингах, чтобы как можно чаще делиться с товарищами-рабочими замыслами творческого строительства анархо-пролетарского искусства и новой культуры.
7 июня я выступил на нашем митинге со словом об искусстве и творчестве.
В последнее время к нам в федерацию часто поступают запросы с мест от товарищей-рабочих, которые рвутся к самодеятельному участию в строительстве. Обращаются они к анархистам, ибо усвоили себе главную и отличительную черту нашей работы: не навязывать догматических черт, не суживать и ограничивать, а, наоборот, расширять в беспредельности творческую возможность каждой личности. Не преподавать и внушать, а будить и только участвовать творческим участием.
Наша работа в зачаточном состоянии.
Она не разлилась еще широко по морю бунтарского царства пролетариата, и я хочу вкратце рассказать товарищам о том, что мне пришлось сказать в день нашего митинга в Доме cоюзов.
Моя тема: искусство и творчество – тема необычная для митинга, к которому стекаются рабочие разрешить свои сомнения, главным образом – в области политических и экономических болячек текущего момента.
Я учитывал это обстоятельство и старался как можно короче формулировать задуманное.
Вот в нескольких словах, что я сказал:
Дело культурного строительства стоит в стороне от самих рабочих.
Политические центры, профессиональные союзы и заводские комитеты официально имеют культурно-просветительные отделы и комиссии, но фактически или бездействуют, или, в худшем случае, действуют разлагающе на массы.
Ошибки и отступничества партийных политических «вождей» тяжело отзываются в самой гуще нашего революционного быта. Это заставляет рабочих все свое внимание и все свои бури направлять исключительно в сторону политических и экономических треб. Вопросы искусства и общего просвещения плетутся в хвосте и скрываются за затворами бюрократических учреждений, в которых окопались трусы и изменники нашего Октября, господа саботажники и ученые с плевком на фуражке.
Рабочие стоят в стороне и, как милостыню, получают «обещание» из темных окон пролеткультов, кооперативов, всяких отделов, подотделов и комиссий.
У рабочего нет критического материала, с которым он мог бы оценить деятельность этих «благочестивых святынь», несущих просвещение.
Этим пользуются «вожди» в отставке у революции, побежденные саботажники, хилые интеллигенты и спекулирующие своими знаниями контрреволюционеры.
Они платно занимают места в центрах культурно-просветительных организаций, рассчитывая изнутри растлить здоровый и грозный путь мятежного пролетариата.
Буржуазия почти побеждена, но в ее руках осталось последнее оружие: ее наука и ее искусство.
Гг. соглашатели и интеллигенция, вскормленные пищей расстрелянного мира, отравленные тлетворным духом буржуазной мудрости и буржуазной красоты, хотят заразить пролетариат своей фарисейской «грамотностью» и стремятся заглушить тех, кто им кричит об их смерти.
Еще 7 лет тому назад, как выступали наши футуристы с «пощечиной общественному вкусу».
Великий бунт подняли эти мятежные души против буржуазного строя в искусстве, против старого разума наглого царства буржуазии. И понятно было то возмущение, с которым их встретили генералы от науки и искусства.
Но почему теперь так старательно кричат гг. марксисты и прочие «социалисты» против футуристов и всех новаторов-бунтарей?
Не скрывается ли за этим криком их лицемерие?
Да, скрывается.
Вот почему мы, художники-анархисты, непоколебимо внедряемся в эту проклятую гидру запоздалых просветителей и смело разрушаем вместе с футуристами-супрематистами новые застенки окопавшейся гнили в отделах иезуитского просвещения.
Старому искусству мы противопоставляем новое творчество нашей современности.
Бег нашего времени, металл и машина, великий человеческий труд – вот где наши творческие нервы.
Если буржуазия накануне своей смерти тоже была увлечена духом современности, то не следует забывать, что все ее мечты, все ее радости концентрировались на бирже и в конторе.
Тогда как футуристы ни одного холста, ни одной бумажки не запятнали ненавистным нам ликом капиталистического блаженства.
Завод и машина – вот что вдохновляло их, этих первых бомбистов, ударивших в этот самый центр буржуазного благополучия.
Следует самим рабочим непосредственно встретиться с бунтарями нового творчества и не принимать ничего на веру из уст добродетельных просветителей, кстати сказать, самых безграмотных и в буквальном смысле невежественных в вопросах не только творчества, но и искусства вообще.
Очная ставка рабочего с бунтарем, их непосредственная беседа, их общие стремления и общий порыв к новому и справедливому откроет новый путь в деле культурного строительства и выметет, как ненужный сор, безграмотный в своей грамотности элемент, засевший во все культы.
И тогда мы сможем гордо и честно заявить всему человечеству:
– Мы свой, мы новый мир построим…