т меня моим настоящим именем и тем самым выдадут.
— Наоборот! Мы затеряемся в толпе! — возразил Брюс со свойственным ему легкомыслием. — Все будут смотреть на сцену, а на нас никто не обратит внимания…
В этом есть логика. К тому же сидеть мы будем не в партере, а в ложе, где легче укрыться от посторонних глаз.
Короче говоря, я согласился. И не пожалел об этом. Потому что события приняли неожиданный оборот.
Итак, мы находились в ложе, переговариваясь вполголоса, а на сцене, за покрытым кумачом столом, сидели вожди революции…
— Господи, ну и рожи! — то и дело ахал мой собеседник. — Что за уголовные типы!
— Не отвлекайтесь, — шикнул я на него. — У нас еще будет время посплетничать о красных лидерах…
И мы продолжили переговоры.
Внезапно у входа в ложу затопали сапоги, раздались слова команды…
Локкарт побледнел, как полотно, и вскочил на ноги.
— О Боже! — воскликнул он шепотом. — Театр полон чекистами. Нас арестуют…
— Сядьте! — я силой усадил его обратно в кресло. — Вы дипломат, вас не тронут.
— У меня нет иммунитета, — губы у него дрожали, он с трудом выговаривал слова. — Я почти неофициальное лицо.
— Держитесь уверенней, — посоветовал я, — и все обойдется. Вы что, струсили?
— Нет, — Брюс попытался взять себя в руки. — Но у меня с собой шифрованные записи…
— Давайте сюда, — предложил я.
— Да-да, — обрадовался Брюс. — Надо затолкать их куда-нибудь под кресла. — И он протянул мне шифр.
Я изорвал его на мелкие куски. В дверь ложи постучали. Делать было нечего: сунув бумажные обрывки в рот, я принялся их разжевывать.
— Войдите, — сдавленно произнес Брюс. — Не заперто.
Ложа наполнилась красноармейцами.
— Простите, товарищи, — вполголоса сказал командир. — У вас не найдется нескольких свободных мест для моих бойцов? Мы опоздали к началу заседания, и теперь мне некуда посадить своих людей.
К этому времени мне удалось проглотить шифровку.
— Да-да, пожалуйста, — торопливо согласился Локкарт. — Здесь можно поместить всех.
— Ни в коем случае, — возразил я. — Товарищ командир, эту ложу занимает дипломатический представитель союзного государства. Могут возникнуть неприятности международного масштаба.
— Ой, извините! Мы не знали, — испугался командир и стал выводить красноармейцев из ложи. — Я найду другие места.
— Вы человек отчаянной храбрости! — с восхищением выдохнул Брюс. — Сколько выдержки, сколько хладнокровия!
— Ерунда! — отрывисто бросил я. У меня тоже полегчало на душе — оттого, что среди незваных гостей не было моих знакомых. — Как видите, тревога оказалась ложной. Так что мне совершенно напрасно пришлось съесть ваши записи. Блюдо, честно признаться, не из самых аппетитных… Вы не могли бы в дальнейшем пользоваться папиросной бумагой? Премного обяжете.
Локкарт засмеялся.
— Вот что значит настоящий конспиратор! Я восхищаюсь вами, Сидней! Вы спасали меня, рискуя своей жизнью!
— В следующий раз поступайте так же, и вы застрахованы от неприятностей… — поделился я ценным «шпионским» советом. — Единственное, что грозит вам в случае разоблачения, — промывание желудка. Но и при таком печальном походе никто никогда не сумеет прочесть ваш шифр.
— Вы профессионал, — заметил Брюс. — А я… Ни то ни се… Так и не определился в жизни. Не дипломат, не журналист, не разведчик…
— Ну, в вашем возрасте все еще возможно, — успокоил я его. — Учтите, что я намного старше и давно выбрал себе судьбу. Странно было бы ожидать иного от человека в сорок четыре года от роду…
Это был переломный момент! Локкарт, как я понял, относился к определенному типу молодых людей, которые позарез нуждаются в покровительстве. Что тому виной? Невнимание со стороны отца или недостаток личной мужественности? В данном случае это неважно. Нравится ему смотреть на меня снизу вверх — что ж, это меня устраивает. Хотя, признаюсь откровенно, всегда недолюбливал эдаких никогда не взрослеющих мальчиков, заглядывающих старшим в рот в поисках идеального образца человека…
Спустя много лет я неожиданно узнал, как Брюс творчески использовал мой опыт в проглатывании компрометирующих материалов. Читая его воспоминания, я иной раз не мог удержаться от смеха, потому что в каждой строчке узнавал все того же великовозрастного юнца, который хочет казаться взрослым. И вдруг дохожу до следующего фрагмента… Речь в нем идет об аресте Локкарта в восемнадцатом году:
«В боковом кармане моего пиджака я внезапно нащупал свою записную книжку, в которую вносил тайным шифром пометки о выплаченных мною суммах. Чекисты обыскали мою квартиру… но позабыли осмотреть то платье, которое мы надели на себя во время нашего ареста. Содержание этих записей было понятно только мне, но шифры могли в руках большевиков оказаться компрометирующим меня материалом. Мысль о записной книжке мучила меня. Как мне от нее избавиться?.. Я попросил у наших четырех караульных разрешения сходить в уборную. Разрешение мне было дано».
Ну не смешно ли? Ладно Брюс, это вполне в его легкомысленном духе — таскать в кармане шифрованные записи. Но что касается чекистов и их странной «забывчивости» при обыске… Не верю! Эпизод этот, надо полагать, целиком и полностью вымышлен. Уж очень молодому человеку хотелось быть похожим на настоящего разведчика, каким он его представлял».
— Они отказываются! — Реллинский возбужденно ходил по комнате взад-вперед. Это была та самая конспиративная квартира на Цветном бульваре, которую ВЧК выбрала для тайных встреч Рейли и Берзиня.
— Я предлагаю им готовый план, а они не желают его принимать! Может, у них возникли подозрения?
— Не думаю, — спокойно отозвался Эдуард. — Скорее всего, просто осторожничают.
— Но в таком случае у нас не будет зацепки, чтобы взять их с поличным!
— Спокойно, Георгий, — Берзинь перекладывал принесенные другом деньги в свой командирский планшет. — Доказательств уже больше чем достаточно. Дзержинскому и Петерсу ясно, что главный корень контрреволюции — вмешательство капиталистов в наши дела. И не только интервентов. Гораздо опасней враги, которые окопались в посольствах и миссиях… Их всех возьмут, как миленьких, и заставят заговорить…
— Но когда? Когда? Время идет, а ВЧК ничего не предпринимает…
— Подожди, придет тот час, когда нам уже не нужно будет притворяться…
«Однажды сотрудники ВЧК задержали гражданина, который пытался проникнуть в норвежское посольство. Задержанный предъявил паспорт на имя студента С. Н. Серповского. В действительности это был разыскиваемый американский агент Ксенофонт Кала-мантиано. Его доставили в ВЧК Петерс и Кингисепп во время допроса Каламантиано обратили внимание на его массивную трость и решили ее осмотреть. Внутри ее обнаружили массу записок, шифровок и расписок в получении денег. В трости Каламантиано оказалась тайная шпионская канцелярия. Необходимо было лишь выяснить, какие фамилии скрываются под номерами, которые находились на расписках… Таких номеров было до тридцати… Агенты адресовали свои донесения на имя «агента № 15», под которым значился их шпионский шеф — Каламантиано. Поддельный паспорт на имя студента Петроградского университета С. Н. Серповского, по которому скрывался Каламантиано, был изготовлен для него агентом А. К. Хвалынском по поручению А. Фриде.
После ареста Каламантиано на квартире, где он проживал под именем Серповского, чекисты устроили засаду. Вскоре сюда явился какой-то неизвестный. Дежуривший в квартире чекист «приветливо» встретил его. Тот спрашивал Каламантиано. Как оказалось, это был чех Йозеф Пшеничка, доставивший для Каламантиано письмо от командования Чехословацкого корпуса, содержавшее важную информацию».
(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)
«День мятежа приближался. Рейли регулярно виделся с Берзинем и тщательно обсуждал последние подробности заговора. Тот, естественно, с Дзержинским. Потом заседание ЦК было, по словам Рейли, отложено на 6 сентября. Рейли выехал в Петроград, пользуясь отсрочкой для улаживания ряда дел».
(Из очерка Р. Пименова «Как я искал шпиона Рейли».)
«Он готов был единолично совершить переворот. Он в эти дни чувствовал себя последним наполеонидом. Пусть они уезжают все! Он один останется в России! Ион бросился в Петроград, надеясь там найти себе союзника в капитане Кроми».
(Из книги Н. Берберовой «Железная женщина».)
— Господи, как ты вовремя! — вид у бравого моряка был неважный. — Я тут с ума схожу потихоньку. Знаешь, никогда не верил в мистику, а тут что-то тоска замучила, какие-то предчувствия нехорошие. И сердце щемит…
— Тоска — чисто российская зараза, и ты ее подхватил, — желая подбодрить друга, пошутил Реллинский. И уже серьезней добавил: — Может быть, тебе стоит показаться хорошему доктору?
Кроми махнул рукой:
— Где сейчас найдешь стоящего врача? Поуезжали, поумирали… А в лапы какого-нибудь коновала я попадать не хочу! Вот приеду в Англию, тогда и сдамся медицине. Это будет совсем скоро…
Упомянув родину, он повеселел:
— Слушай, Джордж, давай закатимся к актрискам! Я тут с такими девочками познакомился…
— А почему бы нет? — усмехнулся Георгий Васильевич. — Лучшего средства от тоски я не знаю. Развеемся, и ты сразу почувствуешь себя здоровым…
По пути они заглянули в два-три злачных места и к дому в Шереметьевском переулке пришли, уже загруженные выпивкой и закусками.
«Актрисы» живо накрыли на стол. У «девочек» был измученный и голодный вид. В предчувствии еды они немного повеселели и принялись кокетничать. Оленька Старжевская — она служила секретаршей в ЦИК — села на колени к Фрэнку и начала рассказывать анекдоты про своего начальника. Дагмара, которая и в самом деле когда-то была актрисой Художественного театра, хлопнула подряд четыре рюмки водки и стала нараспев читать монолог Нины Заречной из чеховской «Чайки»: «Люди, звери… Я — чайка!» Опьянев, она с трудом взгромоздилась на стол и принялась отплясывать на нем канкан. Тарелки и стаканы посыпались во все стороны. Кроми хохотал, «актриски» вторили ему, а Реллинскому стало скучно.