— Надо бы обмыть это дело, — Эдуард Берзинь щелкнул по крышке часов, где была выгравирована надпись: «Пламенному чекисту Г. В. Реллинскому за особые заслуги в борьбе с контрреволюцией». — Серебряные! Фирмы Буре! Старая работа, дореволюционная… Реквизировали их у какого-нибудь буржуя, а теперь они послужат тебе… Сто лет будут ходить без ремонта! Давай скинемся и отметим наградные…
— Да не мешало бы… — Георгий Васильевич задумчиво повертел в руках удостоверение на имя «сотрудника ВЧК Сиднея Георгиевича Реллинского», которым пользовался весной и летом. — Слушай, а что мне делать с этим липовым документом? Я хотел сдать, но Ян Христофорович только посмеялся. Потом, говорит, сдашь, в исторический музей, за большие, говорит, деньги…
— Ну и оставь себе на память, — посоветовал Берзинь. — Приятно будет вспомнить под старость, как мы с тобой были матерыми антисоветчиками… Смотри, товарищи еще задразнят Сиднеем Георгиевичем! — он рассмеялся. — Ну, пошли пропивать наградные…
«Иногда мне кажется, что все это был лишь сон или смешной любительский спектакль с переодеванием… Правда, в то время, когда я существовал под именем Сиднея Рейли, мне так не казалось. Было несколько очень рискованных моментов, когда я мог поплатиться жизнью… К примеру, когда пришлось объяснять Фрэнку, почему «Интеллидженс Сервис» использует один и тот же псевдоним для разных разведчиков. Но Кроми верил мне безоговорочно, из-за чего и поплатился, бедняга… Как ни оправдываюсь перед собой, все равно знаю, что его гибель — на моей совести. Впрочем, официально сообщено, что, когда брали посольство, он убил Янсона и ранил Шейнкмана и Бортновского… Но кто-то говорил мне, что Яшу Шейнкмана просто перевели в другой город, а Янсон в завязавшейся перестрелке был ранен (смертельно) кем-то из своих же… И потом — почему Фрэнк был застрелен в затылок?.. Не нравится мне вся эта история…
То же с часами. Я радовался им, как ребенок — новой игрушке, пока Эдуард не сказал, что их реквизировали у какого-то буржуя. Теперь мне все чудится, будто я ношу украденную у кого-то вещь. Что со мной? Может быть, это пережитки прошлого? Скорее всего, я просто устал. Работа изматывает до предела… Со всех сторон — враги. И внешние, и внутренние. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Единственная моя тихая пристань — Ирина. После всего, что произошло, я не мог находиться в своей старой квартире, где почти одновременно умерли и Таня, и родители. Я переселился к Ирине, хотя она считала, что торопиться нам ни к чему… Не будь я Сиднеем Рейли, не встретил бы такую чудесную женщину. Она много страдала и, по ее собственным словам, была на грани гибели от безнадежности и отчаяния, когда мы стали друг для друга спасительной соломинкой среди всеобщей гибели…
…ответы Петерса меня совершенно не удовлетворили. Одно дело — доказывать чью-то вину, совсем другое — фальсифицировать факты в угоду заранее заданному результату. Так можно обвинить кого угодно в чем угодно и расстрелять без суда и следствия. Разницы я не вижу никакой…
…Брюс был человеком безвольным, но дураком его не назовешь. Он сразу же понял, что имеет дело не с коренным британцем, а с человеком, который просто неплохо выучил язык и какое-то время (притом давно) жил в Англии. Я был на грани провала… Пришлось на скорую руку сплести сказку о своем происхождении. Все как в романе: незаконный сын безумной влюбленной девушки… Вот когда пригодились польские корни нашего рода! В «отцы» же себе я определил незабвенного и добрейшего Григория Яковлевича Розенблюма, который году в девяностом лечил меня от туберкулеза одесским морским воздухом… Разумеется, я просил Локкарта никому не передавать эту страшную тайну и уверил его, будто бы в душе я ярый англоман и монархист и люто ненавижу большевиков за то, что они лишили меня наследственного состояния… Брюс торжественно поклялся не открывать мое настоящее имя и вообще был чрезвычайно доволен, что так ловко раскусил меня. Чем бы дитя не тешилось… Вообще в трудную минуту меня выручали самые нелепые выдумки. Главное условие — произносить их напористо, надменно, без тени сомнения. И тебе верят! Помню, как-то Локкарт завел разговор о любви. Это так естественно — ведь он переживал бурный роман с Мурой. Я поведал ему душераздирающую историю о том, как сводная сестра воспылала ко мне преступной страстью и я принужден был спасаться бегством за границу… Локкарт ни секунды не сомневался в правдивости моего рассказа. И этого человека сейчас называют главой антисоветского заговора! Да его мог провести кто угодно, не то что Дзержинский и Петерс!.. И все-таки никак не пойму: зачем понадобилось приплетать Каламантиано и Фриде, а с ними — еще два десятка людей, повинных в худшем случае в том, что общались с обвиняемыми?.. Этот вопрос не дает мне покоя. Если я работаю в ВЧК, то должен быть уверен, что борьба ведется честными способами и чистыми руками. Иначе… Или пулю пустить себе в лоб, или погибнуть в бою. Третьего не дано. Мне никто не позволит уйти. Я ведь Сидней Рейли, заочно приговоренный к смерти. Я живая легенда. Я гордость своих товарищей. Я прикован к этому имени, как каторжник к своему ядру. Господи, как я жалею, что согласился и позволил втянуть себя в эту безвыходную ситуацию!..»
Роберт Брюс Локкарт, несмотря на смертный приговор, вынесенный ему в Советской России (заочно), дожил до глубокой старости. Локкарт считал, что после холодного приема в Лондоне его политическая и дипломатическая карьера закончена. С 1919 года он жил в Праге, служил коммерческим атташе при английской миссии, с 1923 года стал одним из директоров международного филиала Английского банка. В 1928 году он вернулся в Англию и стал видным журналистом в газете «Ивнинг стандарт». Очень скоро его опять начали считать одним из лучших экспертов по России. Через год вышла книга Локкарта «Воспоминания британского агента» и имела шумный успех в Англии и США. Еще через два года англичанами по ней был снят фильм «Британский агент». Роберт Брюс написал еще несколько книг — в основном автобиографических и мемуарных — и одновременно вернулся в военно-политические круги: стал сотрудничать с Форин Оффис. К 1944 году он дорос до начальника оперативного отдела этого ведомства (находившегося под непосредственным руководством У. Черчилля) и сблизился с Робертом Шервудом, позже ставшим директором Европейских разведывательных операций при военно-информационном бюро США. Участвовал в создании пропагандистских фильмов. Читал курс по ведению «политической войны» и вел регулярные лекции для служащих своего министерства. В 1943 году встречался в Лондоне с членом советского политбюро Шверником и был назначен его переводчиком. Шверник сказал Роберту Брюсу: «Я хорошо вас помню. Думаю, нынче мы оба согласимся с тем, что вы в свое время были центром таких событий, нити которых до сегодняшнего дня было бы трудно распутать».
Умер Локкарт в 1970 году.
«Полковник Эдуард Платонович Берзинь, получив от Дзержинского награду в 10 000 рублей, продолжал бороться с контрреволюцией как верный слуга органов государственной безопасности вплоть до 1932 года, когда он был отправлен на Колыму и там до 1937 года руководил Дальстроем. В 1937 году он наконец собрался в Москву, в отпуск. Его провожали торжественно, с музыкой и флагами как лагерное начальство, так и благодарные заключенные. Но он не доехал до Владивостока: его сняли с парохода в Александровске, арестовали и услали на Крайний Север, где он был расстрелян, когда пришел его черед.
Шмидхена решено было изобразить другом и соратником Локкарта и о нем забыть. Ему дали квартиру и его старую фамилию и оставили в покое…
700 000 рублей были якобы получены Берзинем от Рейли и переданы, как было условлено, целиком Петерсу, препроводившему их позже Дзержинскому. Сумма эта, между прочим, была… истрачена в дальнейшем на пропаганду среди латышских стрелков, на помощь инвалидам и семьям стрелков, павших во время Октябрьской революции в Москве, и даже на открытие небольшой продуктовой лавки при латышской дивизии, где служил Берзинь».
(Из книги Н. Берберовой «Железная женщина».)
Глава 7КРЕСТ И ЧЕРЕП
Ирина провожает мужа на службу. Сует завернутый в газеты бутерброд и спрашивает:
— Ну что на этот раз? Юденича ты уже разбивал… Диверсантов ловил… Кронштадтский мятеж подавлял… С анархистами схлестывался… Что на этот раз?
Георгий Васильевич целует жену в щеку и кротко отвечает:
— Ей-богу, ничего особенного. Ты же знаешь, сколько мне лет. Теперь я занимаюсь тихой кабинетной работой.
Ирина скептически усмехается. Она знает, что это неправда. И знает, что Реллинский не скажет правды. О том, чем он занимался сегодня, она узнает значительно позже. Из сообщений в газетах. Или от самого мужа, когда он будет в настроении. Но не сейчас.
В июне петроградские чекисты вместе с добровольными помощниками из числа рабочих принимали меры по очистке города от контрреволюционных элементов. Это означало, что нужно днем и ночью проводить массовые обыски в подозрительных квартирах, учреждениях, некоторых консульствах и посольствах…
— Вас, Георгий Васильевич, мы к дипломатам враждебных держав не пошлем, — распорядился Петерс. — Вдруг кто-либо из давних знакомых случайно опознает знаменитого английского шпиона? Рисковать не стоит. Возьмете на себя жилые дома…
Реллинский погрузил свой отряд на автомобили и выехал в заданный район. Рядом с ним пытался вздремнуть на сиденье Резо Дарчия.
— Не спи, генацвале, самое интересное пропустишь, — шутливо подталкивал его в бок Георгий Васильевич.
— Поспать, понимаешь, не дают, — ворчал грузин. — Когда эта нервотрепка кончится? Скоро я уже научусь засыпать стоя, как лошадь…
В уголовном отделе они были самыми старшими по возрасту. Молодые ребята, пришедшие в ЧК по последнему призыву, смотрели на них, как на дряхлых старцев. Но — до первого же дела.