«Вы, должно быть, приезжий, сеньор, – заметил он, – если задаете такой вопрос».
«Положим, что так, – ответил я, – сделайте же одолжение, объясните, что происходит».
«С большим удовольствием, сеньор. Мы празднуем приезд нового губернатора».
Так же как и вас, сеньора, в первую минуту это известие очень мало заинтересовало меня. Однако я притворился обрадованным, и, поскольку мне все равно нечем было себя занять, я продолжил разговор, спросив достойного горожанина, знает ли он имя нового губернатора. Он мне ответил, что это маркиз дон Санчо Пеньяфлор. Мое удивление было так велико, что я заставил своего собеседника повторить это имя несколько раз, дабы убедиться, нет ли здесь какой ошибки. Я спросил его, приехал ли губернатор и не для того ли собралась тут толпа, чтобы приветствовать его. Гражданин ответил с неисчерпаемой любезностью, что губернатор уже целый час как приехал и что в эту минуту он принимает во дворце поздравления городских властей. Я узнал все, что хотел узнать, вежливо поклонился любезному гражданину и ушел, обдумывая разные планы.
Рассказывая всякие малозначащие подробности, Бирбомоно, очевидно, имел целью, возбудив нетерпение сеньоры, отвлечь ее внимание, переменить течение ее мыслей и таким образом подготовить ее выслушать без излишнего волнения действительно важные известия.
Он вполне достиг этой цели: сеньора слушала его с почти лихорадочным раздражением, хотя и силилась казаться спокойной, чтобы не рассердить человека, о бесконечной преданности которого ей было известно и прекрасный характер которого она ценила. Мы забыли сказать, что во время разговора, вероятно тревожимый солнечными лучами, врывавшимися в открытое окно, Бирбомоно опустил штору и собеседники находились теперь в полумраке, а вид на окрестности был совершенно скрыт от их глаз.
– Какие же планы вы обдумывали? – спросила женщина.
– Разве я сказал «планы»? – возразил он. – Стало быть, я ошибся. У меня был только один план: пробраться во дворец и представиться губернатору.
– Да-да, – сказала она с живостью, – и вы его исполнили, не правда ли, друг мой?
– По крайней мере, постарался, сеньора. Но это было нелегко. Не то чтобы солдаты мешали мне войти. Напротив, двери были открыты и все могли входить и выходить, но толпа была так тесна, число любопытствующих так велико, что почти невозможно было пробиться вперед.
Читатели помнят, что дело происходило не совсем так, но, без сомнения, Бирбомоно имел причину слегка изменить картину происходившего.
Рассказывая, Бирбомоно прислушивался к шуму, сначала почти неприметному, но усиливавшемуся с каждой минутой. Сеньора же не слышала ничего, кроме того, что ей говорил Бирбомоно. Все ее внимание было сосредоточено на его рассказе.
– Однако, – продолжал он, возвысив голос, – хитростью и терпением успел я пробраться во дворец и даже войти в ту залу, где находился губернатор. Тогда случилось нечто странное. Едва его сиятельство, разговаривавший в эту минуту с алькальдом, заметил меня, как без всяких церемоний оставил собеседника, подошел ко мне и назвал меня по имени.
– Это удивительно! Прошло так много лет!
– По крайней мере четырнадцать. Тогда губернатор отвел меня в сторону, не занимаясь больше другими, и начал расспрашивать. Вы понимаете, сеньора, что между нами состоялся разговор продолжительный и важный. Мне многое пришлось рассказать ему.
– Ах! – прошептала она, вздыхая. – Бедный Санчо! Я так его любила! Он теперь меня не узнает.
– Почему же, сеньора?
– Горе жестоко изменило мой облик, друг мой. Однако я была бы так рада видеть его!
– Это зависит от вас.
– Я не смею отправиться к нему, друг мой.
– Но почему бы ему самому не приехать?
– Захочет ли он? – прошептала она, вздыхая.
– Если вы изъявите желание, сеньора, я убежден, что он тотчас прискачет.
– Ах! Это невозможно, друг мой. Он богат, счастлив, могуществен. Он, может быть, считает меня умершей.
– Я все ему рассказал.
– Это правда, но я более не принадлежу свету, я существо проклятое. Если он меня увидит, он, может быть, от меня отречется.
– О, какие у вас ужасные мысли, сеньора! Чтобы дон Санчо, который так вас любил, отрекся от вас! О!
– Несчастье делает нас несправедливыми, друг мой. Я прощу ему, если он меня разлюбил, но не хочу чувствовать его презрение.
– О, сеньора, сеньора! Вы жестоки.
– Да, это правда. Но видите ли, я люблю его, друг мой, я люблю его, как любила двадцать лет назад. И будь он здесь, возле меня, в этом доме, мне кажется, я нашла бы еще в моих глазах, иссохших от горя, радостные слезы, чтобы приветствовать его возвращение.
Вдруг дверь отворилась, и на пороге оказался дон Санчо Пеньяфлор.
– Сестра! – воскликнул он, раскрывая объятия. – Я все бросил, чтобы обнять тебя.
– Это ты! Ты! – громко вскричала она, бросившись к маркизу, и, заливаясь слезами, спрятала голову у него на груди.
Бирбомоно рассудил, что его присутствие уже вовсе не обязательно, и скромно удалился, затворив за собой дверь. Дон Санчо был так же взволнован, как и его сестра. Его слезы смешивались с ее слезами.
– Клара! Бедная Клара! – только и проговорил он. Сердце его было переполнено чувствами, и он не мог придумать слов, которые передали бы их.
– Брат мой! Милый Санчо! – шептала донья Клара сквозь слезы. – Наконец-то я вижу тебя, наконец прижимаю тебя к сердцу. О! Я счастлива, так счастлива в эту минуту!
– Возлюбленная сестра, соберись с силами. Мы снова вместе после такой долгой разлуки. О! Я заставлю тебя забыть твою тоску и прошлые горести.
При этих словах она вдруг выпрямилась, откинула волосы, закрывавшие ее лицо, бледное и орошенное слезами, и, печально покачав головой, прошептала:
– Ах! Я про́клятое существо, разве ты не знаешь, Санчо? Я одна, всегда одна.
Закрыв лицо руками, она снова заплакала. Маркиз тихо подвел ее к стулу, усадил и сам сел подле нее.
– Клара, – сказал он, держа ее за руку и с нежностью глядя на нее, – ты теперь не одна, я вернулся, и разве ты не знаешь, что я буду помогать тебе в твоих поисках всеми силами?
– Ах! Один раз ты уже давал мне это обещание, брат, помнишь? Однако…
– Да, – перебил он с живостью, – но тогда, сестра, я был молодым человеком, почти ребенком, без права голоса, без воли. Взгляни же на меня теперь. Я возмужал, я силен, могуществен, многое, чего не знал тогда, я знаю теперь. Я говорю, что помогу тебе, сестра, и Бог защитит нас, мы преуспеем.
– Ты думаешь? – прошептала она.
– Надеюсь, сестра.
– О! Говори, говори, умоляю тебя, скажи мне все, что ты знаешь.
– Расскажи мне сначала, как ты жила после нашей разлуки, что ты делала, отчего вдруг исчезла, заставив нас думать, что ты умерла?
– К чему рассказывать тебе об этом, брат? Говори прежде ты.
– Нет, я хочу знать, что было с тобой и чего ради ты вдруг отказалась от света и похоронила себя в безвестности и уединении?
– Ты требуешь, чтобы я рассказала тебе об этом, брат?
– Конечно! Расскажи мне все, не думай, что мною движет пустое любопытство. Мне нужно знать твою жизнь, чтобы утешить тебя.
– Задача трудная, брат. Ах! Ничто на свете не может утешить мать, потерявшую своего ребенка.
– Бедная сестра!
– А что мой отец? – внезапно спросила она чуть слышно.
– Он жив, – ответил дон Санчо, – и живет, окруженный всеобщим уважением и осыпанный почестями.
– Да-да, – сказала она со вздохом, – так и должно быть. Вспоминает ли он хоть иногда о своей дочери?
– Никогда твое имя не срывалось с его губ. Он считает тебя умершей.
– Тем лучше! Может быть, эта уверенность сделает его снисходительнее к невинному, которого он преследует. Ведь одной жертвы должно быть для него недостаточно.
– Ты не знаешь нашего отца, бедная, милая Клара, если тешишь себя этой надеждой. У него железное сердце и неумолимая душа, его ненависть так же сильна ныне, как и двадцать лет назад. Герцог Пеньяфлор не прощает, он осуществляет свое мщение с жаром и упорством, которые только усиливаются от препятствий.
– Ах! Я знала все это, однако не смела думать, чтобы это было правдой… Где он? Конечно, в Испании?
– Нет, он одновременно со мной приехал в Америку. Он находится теперь в Панаме, но, кажется, не останется там.
– В Америке? Зачем он сюда приехал?
– В последний раз попытается отомстить, сестра.
– Но что он намерен делать?
– Не беспокойся, я скажу тебе об этом или, по крайней мере, открою тебе все, что мог уловить из темного заговора, который он составил с ужасающим искусством и который, если Господь не помешает, должен неминуемо принести ему успех, так хорошо он все продумал.
– Боже мой! Боже мой! – прошептала донья Клара, сложив руки с мольбой.
– Теперь твоя очередь, сестра, говори, я слушаю тебя.
– Что мне сказать тебе, Санчо? Жизнь такого жалкого существа, как я, не представляет никакого интереса… Отвергнутая отцом, презираемая любимым человеком, изгнанная из общества, обвинявшего меня в смерти мужа, лишенная своего ребенка, который был для меня всем, не сожалея о прошлом, не надеясь на будущее, я скрылась в уединении. Я даже хотела умереть, но Господь помог мне, у меня оставалась цель: отыскать моего ребенка, получить прощение человека, единственного, кого я любила, и который, как и другие, считал меня виновной. И я решилась жить. Однажды вечером – не знаю, помнишь ли ты, брат, ты тогда отлучился из дворца, приглашенный, кажется, на обед, – я осталась одна. Меры предосторожности мной были приняты заранее. Я вышла из дворца и уехала из Санто-Доминго, решив никогда больше не возвращаться. Меня сопровождал один человек: Бирбомоно – только он остался верен мне в несчастье, его преданность не изменяла мне никогда, его уважение ко мне осталось прежним, поэтому я не имею от него тайн, он разделял мои радости и горести, он уже не слуга мой, а друг.
– Я его отблагодарю, – сказал маркиз.
– Благодарность, которая больше других ему польстит, брат, – это если ты согласишься пожать ему руку.