– Еремей, – обратился он к охотнику. – Я думаю, ты сыт Москвой по горло. Это мой город, здесь ты мне не нужен. Ты ведь не взял бы меня на берлогу? А тут страшнее, чем хозяин, тут бешеные волки. Ты мне не сможешь помочь и будешь только мешать. С тобой мой сын. Я отвечаю за Спаса, ты отвечаешь за Павла.
Еремей сдался.
Бегун посадил их в поезд. Павлик с радостным нетерпением ждал путешествия. Еремей последний раз глянул сквозь закопченное окно на огни огромного города.
– Я видел град Сатаны, – сказал он.
У Рубля была гробовая тишина. Лева на цыпочках подкрался к двери и долго приглядывался в глазок.
– Не видал? – спросил он, открывая.
– Кого?
– Гонцов. Белозерцев…
– А-а… – не сразу понял Бегун. – Нет. Не добрались еще, наверное.
– А я ждать не буду, – сказал Рубль. – Я отваливаю… Вот, держи что просил, – он протянул тяжелый сверток. – Вещь не новая, но надежная, как грабли. Патроны свежие, – он закинул на плечо загодя собранную сумку. – А я на дачу к девушке Тамаре. Хрен они меня там найдут!
– Э, погоди! Я у тебя до ночи пересидеть хотел.
– Сиди хоть до второго пришествия. Потом захлопнешь, – Рубль исчез. Тут же снова приоткрыл дверь: – И свет погасить не забудь! Чтобы счетчик зря не крутил!
Оставшись один, Бегун распахнул плотно задернутые шторы, глянул сверху на ночную Москву, россыпь огней в черной космической пустоте. Далеко внизу гудел бессонный проспект.
В комнате был срач, пустые бутылки, пепел на полу. Бегун обнаружил в холодильнике недопитое мартини, нерешительно качнул в руке и поставил обратно. Сел в кресло, взял сигарету из забытой на столе пачки, понюхал, блаженно прикрыв глаза, вспоминая запах табака, и прикурил. Голова с непривычки закружилась, он закашлялся и погасил едва начатую сигарету.
Распеленал сверток и вытащил длинностволый парабеллум. Отдельно лежали глушитель и коробка с патронами. Он вынул пустую обойму, оттянул и бросил затвор – тот неожиданно громко лязгнул в тишине. Бегун врубил телевизор для фона и еще несколько раз щелкнул затвором, потом навернул глушитель и рассеянно глянул в телевизор, покачивая пистолет в руке, привыкая к его тяжести.
На экране демонстранты под красными флагами с безумными, искаженными злобой лицами штурмовали цепь ОМОНа, норовя угодить острым древком между щитом и каской. Те отбивались дубинами. Штурмующая толпа расступилась, и горящий грузовик врезался в цепь, сломал ее. Демонстранты хлынули на прорыв. Ударили водометы, сбивая с ног людей, и уже омоновцы кинулись в атаку, ожесточенно молотя по головам всех без разбору. Двое милиционеров волокли скомканное, как жгут тряпья, тело товарища, во рту у того булькала кровь, выливаясь на щеки. Старик с орденами во всю грудь держался за пробитую голову. ОМОН и демонстранты разошлись, обнажив мокрый асфальт, усеянный камнями, потерянными знаменами и щитами…
То ли грузины, то ли абхазы, пригибаясь за развалинами домов, били длинными очередями из автоматов… Мать, закинув голову, выла в пустое серое небо над убитой девочкой…
Остроносые самолеты то ли в Карабахе, то ли в Сербии утюжили бомбами горное село…
Расколотый танкер уходил под тяжелые волны, исторгая из трюмов нефть. Растерянные птицы ковыляли по маслянистой гальке, волоча слипшиеся от нефти крылья…
Ревела обезумевшая толпа болельщиков, футболист, забивший гол, исполнял ритуальный танец живота перед трибунами… Кик-боксеры с тупыми расплющенными лицами мордовали друг друга руками и ногами… Приземистые машины кувыркались по асфальту, теряя колеса…
Бегун нащупал пульт и нажал другую кнопку. Рэперы в кепках-идиотках, в кедах на три номера больше – жизнерадостное розовое мясо – скакали по сцене под энергичную бессмысленную скороговорку: «Не думай ни о чем, смотри на меня! Делай как я!»
– …Важно правильно надеть презерватив – надо зажать резервуар для спермы, чтобы в нем не осталось воздуха… – обаятельный джентльмен в очках и галстуке натягивал резинку на пластиковый муляж…
– …Я выиграю во-о-от такой миллион! Я стану вот такой миллионершей!.. – прыщавая девочка, поглядывая мимо камеры на режиссера, улыбалась в объектив будто приклеенной к лицу улыбкой…
…Депутат с плебейским некрасивым лицом кричал что-то с трибуны парламента…
Разнесенная взрывом бомбы машина, накрытые оранжевой пленкой трупы, обугленные стены… всегда кока-кола!.. пользуйтесь тампонами «Тампакс»!.. я выбираю стиль жизни от «Холдинг-центра»!.. ни в коем случае не следует пользоваться презервативом повторно!.. «сникерс» – и вы в порядке!.. горы масляно лоснящихся мускулов, в которых с трудом уже угадывался человек… и снова кровь…
Бегун наугад нажимал кнопки, глядя на обезумевший мир. Потом отключил звук, поднял пистолет и стал тщательно целиться в немых людей на экране, во всех по очереди, плавно переводя темный силуэт прицела, стараясь, чтобы волосок мушки не дрожал в округлой прорези…
Когда он снова глянул в окно, была уже ночь – тяжелая, давящая, зарево огней над проспектом отражалось в низкой пелене то ли облаков, то ли вязкого дыма. Он подвинул к себе телефон и набрал номер. Автоответчик вкрадчивым голосом попросил назваться и всенепременнейше оставить информацию, за которую хозяин заранее благодарен… и т. д.
Когда дежурная любезность автоответчика иссякла, он сказал:
– Дима, это Беглов. Возьми трубку.
– Бегун! Какими судьбами? – тотчас послышался пьяненький голос Царевича. – А Рубль рассказывал – ты в монахи постригся, грехи замаливаешь! – Он захохотал. – Ну, стервятники, какую доску оторвали! Я глазам не поверил – думал, сплю и сладкий сон вижу. А говорил – обнищала Россия! Так что мы теперь в полном расчете. Опять рад тебя слышать…
– Это ты про Спаса, что ли? – равнодушно перебил Бегун. Он ловил в прицел ярко накрашенные губы ведущей – та кривлялась, дергалась из стороны в сторону, Бегун терпеливо водил ствол за ней, поймал, наконец, и нажал на спусковой крючок. – Ты что, Рубля не знаешь? Схватил, что под руку попало, и бежать. А вот что я привез!.. У тебя как с сердцем? А то сдохнешь, если увидишь…
– Почем? – Дима явно заволновался, даже протрезвел.
– Посмотри сначала, – усмехнулся Бегун. – Ты такого сюжета еще не видел.
– Сейчас можешь приехать? Машину прислать?
– Сам доберусь. Только чтобы чужих не было, понял? Никакой твоей шушеры, – Бегун неторопливо заправлял патроны в обойму.
– Понял. Жду.
– Валидол готовь. – Бегун бросил трубку и загнал обойму в рукоять.
Дима открыл свои сейфовые запоры на толстой стальной двери. Бегун, не заметив протянутой руки, вошел, заглянул на кухню и в гостиную.
– Никого? – спросил он.
– Да ты что! Бабу из постели выкинул, – засмеялся Дима. – Ну, показывай!
– Не торопись. Увидишь… – Бегун задвинул штору на окне, выдернул шнур телефона из розетки.
– Да ладно тебе цену набивать, едрена вошь! – не выдержал Царевич. – И так верю, что доска чумовая. Доставай! Только не сразу – краешек сперва засвети и по чуть-чуть вынимай, – он возбужденно потер руки.
Бегун поставил на стол сумку – Дима впился в нее глазами, – открыл и вытащил пистолет.
– Вот это правильно! – одобрил Дима. – Такие вещи без пушки лучше из дома не выносить, – он снова уставился на сумку.
Бегун вынул из нее деньги и сложил аккуратной стопкой:
– Это моя доля, – пояснил он. – Остальное заберешь у Рубля. А Спаса ты мне сейчас вернешь.
Дима недоуменно смотрел на пачку долларов, потом глянул в пустую сумку и, заиграв желваками, поднял глаза на Бегуна.
– Это ты из Сибири такие шутки привез? – зло спросил он. – За такие шутки знаешь что бывает, Бегун? – он шагнул к телефону.
Бегун вскинул пистолет. Раздался глухой хлопок, телефон вылетел из-под Диминой руки и раскололся о стену. Автоответчик начал верещать треснувшим голосом, все медленнее растягивая слова, пока не подавился пленкой.
Дима, наконец, понял, что все это серьезно. Он замер, завороженно глядя на черную дыру ствола, в глубине которого притаилась пуля.
– Э-э… Эй, Бегун… осторожно… палец убери… – он отступал вбок маленькими шажками, стараясь уйти из-под ствола. Бегун вел пистолет за ним, держа палец на спусковом крючке.
– Или ты отдаешь мне Спаса, или я найду его сам, – сказал он. – А ты будешь лежать здесь, вонять за своими замками. Ну?
– Погоди… У меня его нет. Хочешь – обыщи…
– Где он?
– У одного человека…
– О, кей, – кивнул Бегун. – Значит, едем к человеку.
– Нет… Нет, ты что! – Дима замотал головой, замахал руками, даже улыбнулся растерянно. – Нет! Ты не понимаешь, ты не знаешь, что это за человек. Руби мой хрен на пятаки, делай со мной что хочешь, но к нему я не поеду!
Бегун вдруг увидел, что теперь Дима действительно боится – отчаянно, до дрожи в коленях, до помрачения рассудка, – боится не пистолета, направленного ему в лоб, а этого неизвестного страшного человека, и действительно скорее умрет здесь, но не двинется с места.
Бегун сел в крутящееся кресло посреди комнаты, закинул ногу на ногу. Оглядел богатую Димину коллекцию, прицелился, щуря глаз, в вазочку на полке.
– Ай! – Дима кинулся с протянутыми руками, будто пытаясь поймать на лету, слепить осколки. – Это же Мейсен, идиот! Семнадцатый век! Я две штуки гринов отдал!
– Здесь было семь патронов, – покачивая пистолет в ладони, сказал Бегун. – Осталось пять. Последний – твой, – он развернулся в другую сторону, целясь в золотую шкатулку с эмалью и камнями. – Фаберже?… Так мы идем к твоему человеку?
– Ты не понимаешь! Если ты заберешь у него Спаса – ты труп! И я тоже… Ай!.. От него не побегаешь! Он тебя из-под земли достанет! В Сибири, в Америке – везде! Ты трех дней не проживешь. Себя не жалко – пацана своего пожалей!.. Ай!..
– Ты зря меня пугаешь, Дима, – сказал Бегун. – Ты все равно не поймешь, но я все-таки попытаюсь объяснить. Я нашел там то, чего никогда не имел в жизни, а ты и подавно. Свобода! Это удивительное ощущение, Дима, – свобода! – развел он руками. – Ты мне не нужен, и я тебя не боюсь, – он повертелся в кресле, выбирая мишень подороже. – Ни тебя, ни всех вас. Свобода! – он выстрелил сквозь стекло в золоченый сервиз. Дверки серванта распахнулись, и груда фарфоровых черепков со звоном повалилась на пол. – Мы уже идем или еще нет?