– Нет.
Дима скис, он уже не дергался на каждый выстрел, стоял, закрывая спиной высокий столик.
– Отойди, – велел Бегун.
– Только не это… – жалко замотал Дима головой. Бегун вскинул пистолет. Дима отскочил, и Бегун выстрелил в старинную китайскую вазу.
– Последний, – сказал он. Он перехватил плотнее рукоять и начал медленно поднимать ствол…
Дима был уже не в силах выговорить что-либо дрожащими губами, он только вяло поднял ладони, кивнул и поплелся к двери, ступая по разноцветным осколкам.
В гулком подъезде сталинской высотки он нажал кнопку домофона. Бегун держал пистолет у его затылка.
– Кто? – недовольно откликнулся через минуту сонный голос.
– Это я – Дима. Извините, что поздно. Срочный разговор…
– Приходи завтра с утра.
– До завтра не терпит. Надо поговорить, – промямлил Дима.
– Ты один?
Бегун сильнее надавил стволом ему затылок.
– Один…
Щелкнул замок, и дверь открылась.
– Я тебя предупредил, Бегун, – бесцветно сказал Дима, когда лифт остановился. Он был белый как смерть. – Ты не жилец.
– Пока что ты под вопросом, – Бегун развернул его и пошел сзади, пригнувшись за его спиной. Дима переступал на прямых ногах, как робот.
Видимо, за ним наблюдали из дверного глазка, потому что не успел Дима поднять руку к звонку, как дверь открылась. Бегун изо всех сил толкнул его в объятия хозяину, ворвался следом в квартиру и захлопнул дверь. И остолбенел на секунду с поднятым на изготовку пистолетом…
– Здравствуйте, Иван Афанасьевич, – сказал он, наконец.
– Здорово, Беглов, коли не шутишь, – ответил Пинчер, потирая ушибленную руку. Он был в короткой, по колено пижаме и шлепанцах на босу ногу, спутанные седые волосы торчали над ушами. – За это придется ответить, Дима, – перевел он взгляд на понурого Царевича.
– А что я могу сделать… – вяло кивнул тот на пистолет в руках Бегуна.
– Значит, надо было умереть, – просто ответил Пинчер.
– Потом разберетесь, – оборвал Бегун. – Где Спас?
– Кто там, Ваня? – послышался женский голос из комнаты.
– Это ко мне гости. Спи! – ответил Пинчер. – Не шуми, – вполголоса сказал он. – Жена месяц после инфаркта. Пойдем, – он повернулся и двинулся по коридору, шаркая шлепанцами.
Все происходило мирно, по-домашнему, Пинчер будто не замечал направленной на него пушки и пальца на спусковом крючке и вроде бы действительно принимал поздних гостей – не слишком радушно, но в рамках приличия.
– Удивляешь ты меня, Беглов, – вздохнул он на ходу. – Сорок лет нормальным человеком был – и как с цепи сорвался: то контрабанда, теперь разбой. Статья сто сорок шестая, до пятнадцати с конфискацией…
– Иди-иди!
– Вот и старшим стал тыкать, – сокрушенно покачал головой Пинчер.
К удивлению Бегуна, квартира была обставлена очень небогато, не в пример Диминым хоромам: дубовая мебель пережила, наверное, не одно поколение хозяев и давно требовала реставрации, старый телевизор, никакого антиквариата на стенах, только под увеличенными мутноватыми фотографиями Пинчеровых предков висели наградные шашки, выцветшая буденовка, маузер с именной пластиной на деревянной кобуре, ордена.
Пинчер включил свет в кабинете и указал на секретер:
– Здесь твой Спас. У меня там пистолет лежит, так что лучше возьми сам. А то увидишь пушку, будешь нервничать, пришьешь бедного старика, а это уже сто вторая, высшая мера…
Бегун, не выпуская Пинчера и Диму из виду, подошел к секретеру. За дверцей с краю лежали макаров в подмышечной кобуре и наручники. Он сунул пистолет в карман, бросил наручники в сумку. Вытащил икону, сдернул с телевизора салфетку и бережно завернул. Он не ожидал, что все завершится так быстро и буднично. Оставалось выбраться из Москвы, но так, чтобы Пинчер и Дима не подняли раньше времени тревогу.
– Одевайся, – кивнул он Пинчеру. – Ксиву свою не забудь…
Проходя мимо комнаты жены, Пинчер прижал палец к губам: «тсс…», старательно укутал горло шарфом, надел куртку и осторожно, чтобы не щелкнул замок, прикрыл дверь. По городу они ехали молча – Дима за рулем, Пинчер рядом с ним, Бегун сзади сжимал в потной ладони рукоять парабеллума.
На Кольцевой наперерез им шагнул из темноты гаишник со светящимся жезлом и автоматом. Дима задергался, не зная, что делать, глянул в зеркало на Бегуна.
– Остановись, – приказал Пинчер. Громоздкие фигуры в тяжелых бронежилетах окружили машину.
– Одно слово – и ты труп, – предупредил Бегун.
– Только не нервничай, – не оборачиваясь, сказал Пинчер. – И руку из кармана вынь.
Он протянул в окно удостоверение. Гаишник осветил фонарем красную книжицу, потом лицо, провел лучом по остальным пассажирам, молча козырнул, и тяжелые фигуры снова исчезли в темноте.
Когда отъехали от города, Бегун велел:
– Стой… Выходите оба.
Он чуть углубился в лес, приглядывая подходящее дерево. Нашел осинку в обхват пальцев и бросил наручники Пинчеру.
– Вот это с удовольствием, – весело сказал тот. Привычным движением заломил Диме руки за спину вокруг ствола и замкнул стальной браслет.
– Что мне, сдохнуть здесь? – жалобно заорал Дима.
– На. – Бегун бросил ему под ноги перочинный нож. – Поработай хоть раз в жизни…
Когда шум мотора затих, Дима покричал на все стороны, прислушиваясь, не ответит ли кто. Ответило только эхо.
Он ногой подвинул к себе нож, неловко присел вдоль ствола на корточки, вслепую открыл за спиной лезвие и начал строгать сырое вязкое дерево, боязливо поглядывая в темную глубину ночного леса.
– Можно? – кивнул Пинчер на пачку сигарет, лежащую перед ним на «торпеде». Не дождавшись ответа, вытащил одну и с удовольствием закурил. – Жена запрещает, так что с собой не ношу.
Бегун молча гнал машину сквозь ночь. Пистолет лежал у него под левой рукой.
– А теперь, когда ты успокоился, – продолжал Пинчер, – я хочу объяснить тебе, парень, во что ты влип. Плохо твое дело, Беглов. Ты, наверное, думаешь: наказал жадного Диму, пугнул нехорошего Пинчука – и Спас твой? Дело-то не во мне. Я что – винтик в машине. Ты не представляешь, под какую машину ты лег. Под паровоз… у которого в коммуне остановка… Я ведь спрашивал, помнишь ли ты указ от февраля восемнадцатого – о конфискации церковных ценностей? Ты думаешь, на эти деньги закупали хлеб для Поволжья? – усмехнулся Пинчер. – Нет, эти миллионы шли туда, – кивнул он наверх. – И все эти годы они торговали родной историей. И будут торговать, кто бы там ни был в Кремле… Я ведь сто раз мог тебя посадить. Но если б мы вас пересажали – некому было бы по деревням ходить. А то, что мы у вас отнимали, что таможня перехватывала – все туда же шло, за кордон. Только по другим каналам. Это монополия, Беглов. А знаешь, что бывает с теми, кто на монополию покушается? Слышал, наверное: парнишка-следователь раскрутил дело о ценностях, которые из Германии в сорок пятом вывезли? На два миллиарда долларов… В Калуге под поезд нечаянно упал. А ведь я его предупреждал: не лезь под паровоз. Не послушался, трое сирот остались… Я ведь так спокойно тебе доску отдал, потому что она через день-два ко мне вернется. Ты с этого мгновения действительно бегун. А за тобой сто охотников.
– Ты-то что с этого поимел за безупречную службу? – насмешливо спросил Бегун.
– А я художник. Как и ты, – засмеялся Пинчер. – В каждом деле есть свои художники… Слушай, Беглов. Если мы до утра успеем обратно, я обещаю, что ты останешься жив.
– Нет, Пинчер, – покачал головой Бегун. – Вот здесь авария у вашего паровоза. Этот Спас – мой!
– А ты, оказывается, не художник, – сказал Пинчер. – Ты просто дурак! Что ты с ним делать будешь?
– А я его сам на Запад вывезу. Не все же вас кормить!
– Так это ты на Запад гонишь, по Ярославке-то! Солидный крюк… Через Переславль, наверное?
Бегун резко ударил по тормозам, так что машину занесло на сырой предутренней дороге. Глянул на улыбающегося Пинчера.
– Выходи, – он обошел машину и открыл багажник. – Залезай. Купе-люкс, для почетных пассажиров.
– До чего ж трудно с дураками возиться, – с досадой сказал Пинчер. Кряхтя, он залез в тесный багажник «единички». Бегун с силой захлопнул крышку. На полпути к Переславлю он свернул с трассы на лесную тропу, распоротую кое-где вышедшими из земли корнями. Газанул так, что задние колеса высоко запрыгали по корням, и с мстительным удовольствием прислушался к гулкому грохоту в багажнике.
Когда через пару километров тропа заглохла в густом кустарнике, он остановился, вытащил из багажника помятого Пинчера.
– Иди!
Пинчер двинулся в глубь леса. Бегун, постепенно отставая, пошел следом.
Гулкий утренний лес был по колено залит туманом – казалось, что безлистые деревья повисли в воздухе. Окликали друг друга первые птицы.
– Кстати, – крикнул Бегун. – Я узнал про твоего деда. Сдох, как собака, утонул в болоте! Ни креста, ни могилы!
– Жаль… – сказал Пинчер. Он смотрел под ноги, чтобы не споткнуться. – Значит, судьба такая.
– У вас, пинчеров, у всех судьба такая, – сказал Бегун. Пинчер обернулся. Бегун, держа пистолет двумя руками, целился в него. – Иди, я сказал!!!
Пинчер с улыбкой покачал головой.
– Нас учили встречать смерть лицом к лицу, с высоко поднятой головой, – насмешливо сказал он.
Над прицельной планкой Бегун видел его спокойное, уставшее от бессонной ночи лицо. Если бы Пинчер двинулся с места, хотя бы шевельнул губами, Бегун надавил бы на спуск, но тот стоял, как изваяние, в сером утреннем свете. Тяжелый парабеллум все шире плавал в руках, пять часов кряду сжимавших руль.
Бегун опустил пистолет, повернулся и пошел к машине.
– Ошибку делаешь, Беглов, – отечески сказал Пинчер. – Не служил ты в ЧК. Железный закон: в спину не стреляют только трупы. Я тебя догоню – не ошибусь. Не обижайся…
Бегун отвинтил ненужный уже глушитель, бросил в сторону и сунул пистолет за пояс. Развернулся, ломая кусты, и поехал к трассе.
Переславль встретил провинциальным покоем и благочинностью. Никто никуда не спешил, не летел очертя голову: неторопливо ехали машины по узким улицам с пыльной обочиной; неторопливо перебирал копытами битюг, влача на телеге сонного возницу и новенькие запчасти для трактора; неторопливо дефилировали под ручку две мордастые молодухи, синхронно поворачивая головы вслед всему проходящему и проезжающему, лузгали семечки, издалека стреляя их в рот и поплевывая, и шелуха застревала в дорогом ангорском пуху на пышной груди; так же неторопливо, вразвалочку и, кажется, чинно раскланиваясь, шли навстречу молодухам такие же толстобедрые утки; катились мелкие волны по Плещееву озеру, сияли со всех сторон свежей позолотой и ультрамарином недавно отреставрированные купола монастырей – Троицко-Данилова, Горицкого, Никитского – и неторопливо цедил в весеннее небо свои ядовитые испарения химкомбинат.