Потом она побежала к непрерывному лифту, и через несколько минут ее маленькая фигурка промчалась на электрокаре через весь зал и появилась под выходной аркой. Тут она встретила меня с Бойцовым. В качестве главного инженера станции я в то время замещал отсутствующего директора, а Корней Бойцов был нашим электриком, подводником и ледовиком. Почти все внешние сооружения были в его ведении: ледовые каналы, транспортеры, подводящая воду труба. Теперь мы шли с Бойцовым на обычную утреннюю проверку работы испарителя и, еще издали увидев, как Женя вышла из лаборатории, поджидали ее. Присоединившись к нам, она немедленно сообщила о госте. Это известие нас очень обрадовало. Нельзя сказать, чтобы на своей уединенной станции мы были очень избалованы посетителями.
Правда, наши телевизоры приносили нам кусочки жизни всей страны и всего мира. Мы регулярно слушали и видели московские, парижские, нью-йоркские концерты, лекции, театральные спектакли, с'езды, доклады, разговаривали с далекими родными и друзьями. Но живые, теплые люди редко заглядывали к нам.
Пока мы спускались в нижний этаж, где помещался испаритель, Женя успела уже вцепиться в Корней Бойцова, подшучивала и дразнила его. Добродушный Корней отшучивался, но это ему плохо удавалось. Он больше сопел, улыбался и ласково поглядывал на миловидное лицо Жени с характерным, почти четырехугольным лбом.
В испарительном отделении было безлюдно и тихо. Оно тянулось под всем турбинным залом, и каждому ряду турбин наверху здесь соответствовал длинный стопятидесяти-метровый бетонный ящик, высотой от пола почти до потолка. Эти бетонные ящики и были испарителями, В них подавалась через трубу морская вода и жидкий бутан из конденсатора. В этих бетонных «котлах» бутан, смешиваясь с «теплой» водой, замораживал ее в ледяную крупу, а сам превращался в пар. Сквозь семьдесят пять коротких вертикальных труб пар бутана врывался в турбины, заставлял их вращаться и вращать свои генераторы.
На темно-зеленых бетонных стенах испарителей, покрытых слоем блестящей, как будто лакированной, пластмассы, были помещены различные измерительные и контрольные приборы. Они следили за равномерностью подачи воды и бутана, за их состоянием и качеством, за упругостью и давлением паров бутана, за своевременным и полным удалением льда из испарителя. Все показания этих приборов автоматически, но проводам, передавались в лабораторию Жени и в комнату дежурного инженера — диспетчера.
Часа через два мы поднялись на непрерывном лифте в мой кабинет. Здесь я нашел обычную в этот час метеорологическую сводку с Диксоновской радиостанции.
Сводка была неприятной: с северо-востока быстро надвигается сильная пурга.
— Знаете, Женя, — сказал я, — пожалуй, было бы лучше, если бы Кечмаев отложил приезд к нам. Пурга в тундре — мало подходящее время для дружеских визитов.
— Да, конечно, — согласилась Женя. — Но он ведь тоже получил эту сводку. Вероятно, он ее принял во внимание. Надо все-таки поговорить с ним.
Мы настроили мой настольный радиоаппарат и послали позывные гидростанции. Через минуту гидростанция ответила на вызов и сообщила, что Кечмаев уже выехал к нам на аэросанях. Метеорологическая сводка его не застала, и на гидростанции очень беспокоятся, как бы пурга не захватила его на гористом участке пути. Они сообщили ему об этом по радиотелефону, но он ответил, что прошел уже больше половины горной дороги, что до пурги успеет пройти оставшуюся часть, а в тундре ему нечего бояться.
Мы связались по радио с аэросанями Кечмаева. Он просил не беспокоиться, сообщил, что все идет благополучно, дорога прекрасная и он будет у нас во-время: часа через три-четыре.
Нам оставалось ждать. Женя ушла работать над рефератом о химическом составе морской воды у острова Диксона. Я занялся своими делами.
Через полчаса новая срочная метеосводка сообщила, что пурга надвигается с необычайной быстротой, скорость ветра достигает 12 баллов, видимость совершенно отсутствует.
Острова Диксон пурга достигнет в ближайшие десять — пятнадцать минут.
Это сообщение не вызывало сомнений: я увидел в окно, как потемнело небо, как низко опустились тучи, как быстро сгущался мрак, и тусклый день раньше времени стал переходить в густые сумерки.
Я отдал необходимые распоряжения по электростанции: поставить у каналов снегоочиститель, проверить грабли, проверить навес на транспортере холодильного гидрата; надо было подготовиться к встрече урагана, очевидно, необычайной силы.
Я видел через окно коренастую фигуру Корнея, одетого в легкий, но теплый электрифицированный комбинезон. Он возился над механическими граблями, которые ходили по рельсам вдоль каналов с рассолом, как вагон трамвая. Грабли собирали льдинки замерзающего рассола со всей ширины канала и подгоняли их к транспортеру. Перед двигателем граблей на тех же рельсах помощник Корнея устанавливал снегоочиститель, который должен был работать в пространстве между граблями и транспортером.
Грабли ходили по рельсам вдоль каналов с рассолом…
В глухом конце изогнутого петлей канала, широкого и очень мелкого, далеко под ледяную кашу входил бесконечный ленточный транспортер. Он захватывал здесь подгоняемые граблями льдинки и тащил их на себе к подножию водяной башни конденсатора. Здесь с главным транспортером сливался другой, резервный транспортер, шедший из запасного склада холодильного гидрата.
Транспортер сбрасывал льдинки в наружную часть башни, неглубокую, как та часть курительной трубки, в которую набивают табак. Скоплявшиеся здесь верхние слои льдинок давили на нижние и заставляли их переходить во внутреннюю, длинную, как чубук трубки, башню со столбом рассола в двадцать метров высоты. Этот столб рассола держался благодаря сильно разреженному в конденсаторе воздуху и, следовательно, получающейся большой разнице между атмосферным давлением снаружи и внутри конденсатора.
В столбе льдинки всплывали до вершины башни и там пересыпались на наклонную плоскость конденсатора, охлаждали поступившие туда пары бутана, превращали их в жидкость, сами таяли и, смешиваясь с жидким бутаном, стекали вниз. В нижнем резервуаре более легкий бутан отделялся от рассола и всплывал кверху, как масло на воде. Через трубу у самого дна резервуара рассол выводился наружу в канал, где вновь замерзал. Бутан через верхнюю трубу опускался вниз в испаритель, а затем его пар опять в турбины.
Фигуры Корнея и его помощника вдруг потонули во мгле. Густые хлопья снега крутились за окном. Зажглись фонари по сто тысяч свечей каждый, но их свет едва пробивался качающимися оранжевыми пятнами сквозь тучи снега. Ветер ревел.
В кабинет вошел Корней. Он доложил, что они успели выполнить все распоряжения, хотя навес над транспортером пришлось проверить в абсолютной тьме.
Во время его доклада в комнату быстро вошла Женя.
— Товарищ Жан, — сказала она взволнованно, — я говорила сейчас с Кечмаевым. Он уже в тундре, его нагнала пурга, он говорил, что все идет благополучно, как вдруг на полуслове передача прервалась… Я билась десять минут, чтобы опять связаться с ним, но ничего не вышло… Что это может быть, товарищ Жан? Что с ним могло случиться?
Товарищ Жан, — сказала она взволнованно…
— Что могло случиться? — ответил я возможно спокойнее. — Очевидно, в атмосфере сейчас сильнейшие электрические разряды, и они, как всегда, мешают работе радио. Вызовите по моему аппарату оленеводческий колхоз и проверьте связь.
Ответа из колхоза Женя не получила; было ясно, что именно атмосферные разряды мешали связи с Кечмаевым.
Я распорядился зажечь на крыше мощный прожектор и направить свет его в ту сторону, откуда мы ожидали Кечмаева.
Прежде чем уйти, Женя сказала мне:
— Кечмаеву будет плохо. Это пурга… она убивает все… Я это хорошо знаю… Когда я была еще маленькая, она убила моего брата.
— Ну, Женя, машину она не убьет, — успокаивал я ее, — а машина у Кечмаева хорошая.
Оставшись один, я поработал еще час-другой под неистовый рев и гул пурги и пошел в обход по рабочим помещениям станции.
Насос, подававший воду из моря в испарители, работал исправно. В испарительном отделении, в турбинном зале все было в порядке. Везде чувствовалось невероятное напряжение, испытываемое зданием от огромного напора урагана. Казалось, стены скрипят и стонут и их стоны сливаются с ревом пурги. Когда я поднялся наверх в конденсатор, рев оглушил меня. Транспортер работал бесперебойно, ледяная крупа холодильного гидрата беспрерывно сыпалась из башни на наклонный пол конденсатора. Правда, приборы показывали, что крупа имела большую против нормы примесь снега, с которым, очевидно, не мог полностью справиться снегоочиститель. Но ничего угрожающего в этом не было.
Осмотрев все, я прошел в столовую. Женя уже была там. Она сообщила мне, что еще раз пробовала вызвать Кечмаева, но это ей не удалось.
По нашим расчетам, он должен был бы при обыкновенных условиях уже приехать к нам. Его аэросани могли развивать скорость до 150 километров в час. Но об этой скорости при такой пурге не приходилось, конечно, и думать. Раньше чем через час его нельзя было ждать.
Через час Кечмаев не приехал. Беспокойство превращалось в тревогу.
Прошло еще несколько часов. Женя сидела у меня в комнате. Ее лицо посерело. Мы старались сообразить, что могло произойти с Кечмаевым, искали способов оказания ему помощи, но ничего не могли придумать; навстречу идти было, конечно, безумием.
Нам ничего не оставалось, как запастись терпением и ждать, пока хотя бы немного стихнет пурга и можно будет, связавшись с гидростанцией и колхозом, организовать поиски Кечмаева.
Мы собирались уже разойтись по своим комнатам, как послышался позывной гудок моего настольного телефона. Дежурный инженер-диспетчер сообщил, что на его доске появился сигнал аварии транспортера, что, пока он вызывал Бойцова и заведующего ремонтной мастерской, тревожные сигналы появились уже из конденсатора, куда перестал поступать холодильный гидрат, и давление пара бутана резко увеличилось. Он сообщал, что распорядился включить транспортер запасного склада холодильного гидрата. Я одобрил его распоряжения и перешел в кабинет. Женя пошла за мной. Там