В квартире было тихо.
Он позвонил еще раз — звонок гулко прогремел в тишине. Николаев толкнул дверь, она неожиданно открылась. Он нащупал выключатель, загорелась тусклая лампочка на кривом шнуре. Прошел в комнату, включил свет. Глянул на скомканную, чуть не узлом закрученную постель, отвернулся.
В прошлый визит не было времени разглядывать полутемную комнату, теперь же он заметил, что обставлена она старой и разнокалиберной мебелью, а пестрые плакаты с аппетитными японками прикрывают драные обои.
Он заглянул в смежную — здесь был только длинный стол с грязной посудой, несколько колченогих стульев и батарея пустых бутылок вдоль стены.
Уже догадываясь, в чем дело, Николаев вышел из квартиры и открыл дверь в соседнюю — на полу валялся мусор, по углам колыхалась паутина, сквозь мутные окна едва просвечивали уличные фонари. Дом был давно выселен, а ребята быстро свернули бордель и исчезли, растворились в огромном городе.
Николаев вдруг обнаружил, что держит ладонь на рукояти пистолета, отдернул руку и застегнул кобуру.
Спустившись на улицу, Николаев оглянулся: старый дом мрачно темнел среди расцвеченных огнями соседей, окна скалились выбитыми стеклами.
На следующий день Николаев зашел в отдел регистрации. Кивнул молоденькой симпатичной девчонке в ладно пригнанной форме с лейтенантскими погонами.
— Здравствуйте, Алексей Николаевич, — с готовностью улыбнулась та. — Что-то не видно вас, не заходите.
— Да… Дела… — Николаев ждал, пока выйдет капитан, завязывающий тесемки на пухлой папке. — Дела все, дела…
— Заметно… — хихикнула девчонка.
У Николаева было мятое, осунувшееся лицо, глаза ввалились — он провел бессонную ночь, с замиранием сердца прислушиваясь к каждому шороху в комнате дочери.
— Алексей Николаевич, — понизив голос, сочувственно спросила девчонка, — а за что вам звание задержали? Я прямо так расстроилась…
— А?.. Да… — невпопад сказал Николаев, с трудом понимая, о чем речь. Капитан, наконец, вышел, и он наклонился к девушке, — Галя, можно вас попросить… личная просьба…
— Конечно.
— Владельцы «Жигулей», «восьмерка», слоновая кость или белая…
— По району?
— По городу.
— А номер?
— Мне бы фотографии посмотреть.
— Да что вы, Алексей Николаевич! — растерянно улыбнулась Галя. — Вы представляете, сколько их? А если по доверенности? Или угнанная?
— Да, конечно, — кивнул Николаев. — Не подумал. Извините…
— А что случилось, Алексей Николаевич? — крикнула Галя, но Николаев торопливо закрыл дверь.
На третий день Валерка сама собралась в школу. Николаев подвез ее. Валерка сидела рядом тихая, бесцветная, как собственная тень.
— Тебя встретить? — спросил он.
— Как хочешь.
— Валера… — начал Николаев.
— Я ничего не помню, — торопливо сказала Валерка.
— Послушай, я только…
— Я ничего не помню, — зазвеневшим от напряжения голосом повторила Валерка.
Она вышла и медленно побрела к школе, мгновенно исчезнув, растворившись в толпе ребят и девчонок, одетых в одинаковую синюю форму.
На Калининском было столпотворение: из ресторанов выпроваживали посетителей. Солидные мужики со сбившимися набок галстуками и сопливые ребятишки в вареных штанах со снятыми в ресторане девицами ловили такси. Вдоль проезжей части выстроилась длинная голосующая очередь.
Николаев, прикрывая лицо поднятым воротником плаща, двигался сквозь толпу, цепко разглядывая компании. Москва велика только для приезжего, для москвича она — лишь несколько привычных маршрутов. Валерка тусовалась в этом районе и скорее всего пересеклась с компанией загорелого где-то здесь. В любом случае это была единственная возможность найти «восьмерочную» компанию. Теперь Валерка сидела дома, а Николаев каждый вечер бродил по Калининскому, расспрашивал швейцаров, вглядывался в лица…
Кавказцы по-хозяйски вели под руку толстоногих девок не первой свежести. Мальчик с тонким холеным лицом и ледяными бесцветными глазами в сопровождении двух телохранителей сел в подъехавший «мерседес». Взрослые парни тащили в такси пьяную в дым девчонку, ровесницу Валерки. Девчонка упиралась, пыталась с пьяной деловитостью объяснить что-то заплетающимся языком, парни посмеивались у нее за спиной, таксист равнодушно ждал с открытой дверцей.
Николаев оглянулся: постовой милиционер скучно смотрел в сторону.
Такси шли одно за другим, будто собрались сюда со всех концов Москвы. Кто-то кинулся к зеленому огоньку, опережая стоящих впереди, ему поставили подножку, началось выяснение отношений, сотоварищи разводили сцепившихся парней, один из них угрожающе держал в кармане напряженную руку.
Николаев спустился в переход. К нему подвалил крепкий коренастый парень в джинсовой кепке, глядя в сторону, спросил:
— Отец, девочку надо?
Николаев резко остановился, в упор взглянул на него. Сутенер понял это по-своему и кивнул себе за плечо. Там стояла, прислонившись к кафельной стене, тонкая девочка с милым чистым лицом отличницы-приготовишки, в короткой голубой, похожей на школьную, юбочке и черных ажурных чулках. Она безучастно смотрела перед собой плоскими невидящими глазами, зрачки были расширены.
— Эту? — спросил Николаев.
— Не нравится? — усмехнулся парень. — Тогда извини…
— Сколько ей?
— Тринадцать.
— Сколько?!
— Тринадцать. Суеверный, что ли? — засмеялся своей шутке парень. — Ну, да — нет? Стольник на час, трешник на ночь.
— Пошли, — сказал Николаев. — На час.
Сутенер грубовато взял девчонку за локоть, повернул, и она покорно пошла, так же бессмысленно глядя в пространство.
— Давно она?.. — спросил Николаев, когда вышли на проспект.
— Не волнуйся, дело знает.
Они свернули под арку.
— Погоди, — Николаев остановился. Быстро оглянулся — залитая желтым светом фонарей часть проспекта перед аркой была пуста — и изо всей силы ударил парня снизу в челюсть. Тот лязгнул зубами, отлетел, глухо стукнулся затылком в стену и стал сползать на асфальт. Николаев подхватил его, не давая упасть, замолотил кулаками, постанывая от ненависти. Схватил его за волосы, повернул лицом к равнодушно стоящей рядом девочке:
— Дело знает? Ей же тринадцать, пес! Ей же в куклы играть! — Он с размаху ударил сутенера лицом об стену.
В арку вошла женщина, тотчас кинулась обратно:
— Милиция! Милиция! Кто-нибудь, помогите!
Николаев, последний раз пнув парня, бросился бежать в проходной двор. На бегу оглянулся — сутенер кулем лежал у ног неподвижно стоящей девочки.
Послышался стук подкованных сапог; в арке, усиленный эхом, залился милицейский свисток. Николаев, оскальзываясь на мокром асфальте, перепрыгивая через какие-то перила, детские песочницы, промчался по старым арбатским дворам, очутился на Садовом. Здесь остановился, переводя дыхание, огляделся, одернул плащ, сорвал с деревца несколько листьев и пошел к метро, вытирая кровь с дрожащих пальцев.
Как обычно в последние дни, он встретил Валерку после уроков. Она села в машину, накинула ремень и сложила руки на коленях, какая-то заторможенная, неживая.
— Как там? — спросил Николаев, трогая с места.
— Нормально…
Николаев искоса поглядывал на дочь — она пусто смотрела перед собой, безвольно покачиваясь на неровностях дороги.
— Ты бы гуляла хоть немного, — сказал он.
— Не хочу…
— А хочешь, — осторожно предложил Николаев, — пойдем вместе. Подышим немного…
— Не хочу, пап.
В стенном шкафу, там, где обувь, Николаев разыскал свою старую кожаную куртку. Примерил перед зеркалом. Она уже не сходилась на животе, он распахнул ее пошире, поднял воротник. Приколол пару Валеркиных значков с чьими-то ублюдочными рожами. Долго, мрачно разглядывал себя в зеркале…
Он оставил машину на стоянке и двинулся по вечерней улице, глубоко засунув руки в карманы, внимательно поглядывая по сторонам. Пробежался и запрыгнул в автобус.
Автобус был битком набит, Николаев оказался прижатым к толстой пожилой тетке. Та неприязненно оглядела его наряд, значки, покачала головой и демонстративно отвернулась.
— В чем дело? — спросил Николаев.
Тетка снова покачала головой. Громко сказала, привлекая внимание пассажиров:
— Совсем уж с ума посходили! Седина в бороду, а туда же…
— Вам что, мои значки жить мешают?! — раздраженно спросил Николаев.
— А ты на меня голос не повышай! В милицию сдам, там тебя научат разговаривать!..
Николаев выскочил из автобуса на следующей остановке, постучал пальцем по лбу, крикнул:
— Лечиться надо, бабушка! Не доживешь до коммунизма!
Железные дверцы захлопнулись, отсекая возмущенные голоса пассажиров. Николаев выудил из кармана сигарету, прикурил.
— Не выключай! — К нему подвалил подросток, склонился над спичкой, прикрывая огонь ладонями. Николаев сверху смотрел на взбитые «петушком» волосы.
— Слушай, чувак… — развязным тоном начал он.
— Чего-о? — Подросток поднял голову, и Николаев разглядел в темноте накрашенные глаза и серьги в ушах. — Нанюхался, что ли? — Девчонка заржала и пошла к своей компании, оглядываясь на Николаева.
Он усмехнулся, выбросил спичку и двинулся дальше. Тут и там тусовались разномастные компании. Николаев впервые обратил внимание, что, несмотря на угрожающий вид, дикие вопли и махание руками, вся энергия направлена внутрь компании, никому дела нет до испуганно шарахающихся прохожих. Большинство компаний сидели или стояли в кружок, отгородившись спинами от остального мира.
Он переходил от одной тусовки к другой, слушал орущий на всю улицу магнитофон с битломанами, присел на корточки около хрипатого «под Высоцкого» парня с гитарой, мимоходом спрашивал про «восьмерку». Воспринимали его без интереса, но и без неприязни.
Уютно светились окна домов. На улице все собирался и никак не мог собраться дождь. С детской площадки между домами вдруг раздался истошный девчоночий визг — Николаев резко обернулся — и тотчас девчонка захохотала во весь голос.